Рискнуть и победить (Убить демократа)

Только в последние годы начали прорисовываться понятия «законно» и «незаконно».

И теперь молодой сотрудник напрямую спрашивал своего шефа, насколько законной окажется их дальнейшая совместная деятельность.

Ответ Блюмберга показался Максу совершенно неожиданным и нелогичным:

— Ты когда-нибудь видел, как горит тайга?

— Что такое тайга? Это лес, так?

— Да, лес. Много леса. Очень много. И сухого. Так вот, когда горит тайга, даже стрелки с вышек слезают. И перестают существовать любые границы. — Он подумал и добавил:

— И любые законы.

— Вы хотите сказать, что сейчас горит тайга? — уточнил Макс.

— Прежде всего я хочу узнать сам — так ли это? А что, когда и кому я буду говорить — это другие вопросы. И если ты сейчас же не включишь свое железо, то получишь этой бутылкой по своей белобрысой башке. Копфен. Понял, хрен мамин?

— Яволь, герр капитан! — дурашливо козырнул Макс, манипулируя кнопками клавиатуры.

— Герр капитан! — презрительно повторил Блюмберг, прикладываясь к горлышку «Кавказа». — Зови уж просто: герр оберст. Или совсем просто: господин полковник.

И хотя ничего больше Блюмберг не сказал, а Макс не спросил, молодой немец вдруг понял, что этот потрепанный жизнью еврей не врет: он действительно полковник. И не просто полковник. Ох непросто! И еще как непросто!

* * *

Минут через пятнадцать Макс положил перед шефом распечатку данных по всем аэропортам местных линий Германии. Блюмберг искупил свой тяжкий грех еще одним стаканом «Кавказа» и затребовал данные по всем небольшим пассажирским компаниям севера Германии.

Макс возмутился. Глупей приказа не придумаешь. Что можно оттуда выловить? Уж лучше влезть в сервер «Плейбоя» и полюбоваться на тамошних отборных красоток. Но Блюмберг был похож на охотничьего пса, охваченного горячкой погони. Не позой.

Поза-то как раз у него была, как у дворняги, изнывающей от зноя и блох, но внутри все словно бы подрагивало в напряжении. Поэтому Макс лишь пожал плечами и выполнил эту муторную и дурную работу.

Через полчаса белоснежные листки распечаток лазерного принтера заполнили все свободные углы комнаты. Блюмберг едва ли не рвал из пасти принтеров готовые оттиски, в секунду прочитывал их и либо бросал на пол, либо откладывал на стол, который подтащили к качалке.

Еще через час этой дурной, по твердому убеждению Макса, и совершенно бессмысленной работы Блюмберг вновь уютно устроился в качалке и внимательно просмотрел все отобранные материалы. Потом протянул их Максу, как бы милостиво разрешая и тому порадоваться успеху общего дела.

Но Максу этого не удалось. Как ни вглядывался он в имена людей, приплывших или прилетевших в Германию за минувшие день-полтора, сколько ни повторял про себя, по-школьному шевеля толстыми губами, названия судов, типы самолетов и пароходные компании, в голове не складывалось ничего.

В голове было то же, что и во всей мансарде, — бумажная каша.

Блюмберг все более и более уныло поглядывал на молодого компаньона, который даже про жвачку свою забыл, потом заявил:

— Последний шанс. Нет — значит, нет. А чего нет, того нет и быть не может. — Сформулировав этот странный и требующий длительного обдумывания афоризм, Блюмберг каким-то иным образом сложил лежавшие перед ним документы и протянул Максу:

— А так? Говорит это тебе что-нибудь?

Ничего это Максу не говорило. Хоть тресни.

— Последняя подсказка, — заметил Блюмберг. — Но это — точно последняя, клянусь мамой Ривой. Вчера во Франкфурте-на-Майне приземлился самолет Люфтганзы, следующий из Москвы. Среди пассажиров первого класса было два человека. Одного ты не знаешь и знать не можешь. А другого не можешь не знать. Вот он!

И Блюмберг жестом фокусника бросил перед Максом номер иллюстрированного журнала, на первой странице которого какой-то вполне обычный с виду, средних лет и довольно респектабельный господин обменивался рукопожатиями с встречавшими и принимал первые робкие тюльпаны.

— Я не видел его в Интернете, — сообщил Макс.

— Сдвинулись вы на своем Интернете, — отмахнулся Блюмберг. — Я его там тоже не видел. Я просто притормозил у киоска и купил журнал. Тебе не приходит в голову, что сохранились и такие вот простые способы добывания информации?

Макс внимательно всмотрелся в человека на снимке.

Да, он его знал. Его знал весь мир.

Потому что это был один из самых могущественных людей России — один из первых вице-премьеров, курировавший экономический и топливно-энергетический комплексы, Андрей Андреевич Шишковец.

* * *

Только тут до Макса начало кое-что доходить.

— Переговоры, — предположил он.

— Еще один такой же ответ, и я налью тебе целый стакан «Кавказа», — пообещал Блюмберг. — Клянусь мамой Ривой.

От этой перспективы Макса слегка перекосило, но он все-таки мужественно продолжал:

— Тайные.

— Но у всех на виду, — подхватил Блюмберг. — И от этого еще более тайные.

Предмет переговоров?

— А «Кавказом» не будете угощать? — опасливо поинтересовался Макс.

— Так и быть, — ответил шеф, не выпуская из рук бутылки. — Раз не ценишь, зачем продукт переводить? Ну?

Макс перебрал бумажки с фамилиями пассажиров маленьких самолетов и судов, полученные из местных компьютеров. Из них выбрал шесть:

— Министр финансов Латвии. Министр морского транспорта Литвы. Председатель национального банка Эстонии. Министр морского транспорта России. Остальное — мелочь: немцы, финны, шведы, датчане. Практически — ни одной ведущей фигуры.

Уровень: члены экспертных групп, не больше. Шеф, если вы еще раз приложитесь к этой бутылке, я наблюю прямо вам на колени.

Аарон Блюмберг с нескрываемым сожалением посмотрел на остатки «Кавказа» и отрешенно махнул рукой:

— Ладно, давай твой джин, чтоб ему вместе с тобой… Только без тоника, без тоника! Себе тоник лей — хоть в штаны. Совсем молодежь обнаглела. Мало того, что им джин подавай, так еще и тоником норовят разбавить. — Он немного подумал и добавил:

— А некоторые извращенцы — еще и льдом!

Макс не очень понимал, почему лед и тоник в джине — извращение, еще меньше он понимал, почему он должен лить тоник себе в штаны. Но уступка шефа с «Кавказом» была в известном роде историческим событием, и Макс решил не омрачать своего торжества мелкими бытовыми подробностями. Единственное, что его серьезно огорчало: то, что Николо Вейнцель не поверит, будто шеф согласился отменить царское угощение. Нет, не поверит. А сам шеф не подтвердит, гордость ему не позволит. Так что придется этому успеху радоваться в одиночку.