Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
24 марта Гитлер помог на время разрешить франко-советские сложности. Он отказался от всех предложений, полученных из Лондона, в том числе от Гааги. Повторная милитаризация Рейнской области уже произошла, но это, похоже, не беспокоило британцев в основном потому, что они выступали за переговоры с Гитлером. Французы, однако, разозлились, так как поняли, что их обманул вначале Гитлер, а потом — англичане.
Литвинов заехал в Париж и встретился там с Сарро, Фланденом и Леже. Они были разгневаны отказом Гитлера, в особенности потому, что понимали, что ничего не могут с этим поделать. Все понимали, что вернуться к Восточному пакту невозможно, но, по словам Литвинова, они выступали против любого соглашения, которое не будет гарантировать безопасность в Восточной Европе [1291] . Это был шаг в правильном направлении, но какова была его ценность для Москвы с учетом Рейнского провала?
1291
М.
Потемкин кратко резюмировал события, произошедшие в Париже после 7 марта. В том числе он дал исчерпывающее объяснение трусости французской политики. На Потемкина произвел большое впечатление разговор с Манделем, и он потом часто ссылался на него в своем отчете. Начал он с рассказа о сообщении, которое Фланден передал Идену в Женеве 3 марта. Читатели помнят, что в нем говорилось о том, что в случае, если Германия нарушит границы демилитаризованной Рейнской области, Франция проведет мобилизацию. «Вы убедитесь, что этот министр самым недвусмысленным образом обвиняет англичан в предательстве, выразившемся в том, что Гитлер был информирован из Лондона о необходимости помешать Англии и Франции договориться о совместном противодействии эвентуальному нарушению Германией режима Рейнской зоны».
В своем отчете Потемкин во многом повторил свои предыдущие записи разговора. Ему было что рассказать о том, как британцы обхитрили французов и заставили их отказаться от жесткой политической линии. Сдавший позиции Иден приехал в Париж, чтобы председательствовать на встрече сторон, подписавших Локарно. Там было решено перенести встречи в Лондон, а в итоге было решено, что дискуссия пройдет в Совете Лиги, который тоже заседает в Лондоне. Потемкин спросил Фландена, почему он согласился на такой вариант.
«Он ответил мне, что английские делегаты явились на Парижскую конференцию либо недостаточно информированными о позиции французского правительства, либо расположенными не принимать ее слишком всерьез. Когда-де они убедились, что французы отнюдь не склонны идти на какой бы то ни было компромисс, они обеспокоились. Иден заявил, что ему нужно вновь обсудить положение со своим правительством, что ему невозможно ежеминутно сноситься с ним по телефону и пр. Вслед за этим из Лондона поступила просьба — перенести туда и заседание Совета Лиги Наций. Фланден уступил».
Иден был министром всего несколько месяцев, но он уже вовсю хитрил, а оппозиция была слабая. Вначале он остановил укрепление англо-советского сближения, а спустя месяц обманул французов, заставив их отказаться от решительной защиты их самых важных интересов. Перенос переговоров и заседания Совета Лиги в Лондон, очевидно, было частью стратегии, направленной на запугивание Франции войной, хотя в Париже и без того было много страха, а также сочувствия нацистской Германии со стороны правого крыла. Британцы предложили всего-навсего гарантии безопасности и переговоры на уровне штабов, но все это не имело смысла после исчезновения буфера в виде Рейнской области и размещения вермахта у восточных границ Франции. Иден и многие его коллеги-консерваторы выступали за переговоры с Гитлером и против франко-советского пакта о взаимопомощи. Они шли к катастрофе, однако Сарджент пользовался успехом в МИД, а к Ванситтарту многие относились без уважения.
«Нечего говорить, — писал Потемкин, — о разочарованиях, которые ожидали Фландена в Лондоне». Об этом рассказал Сарро. По его словам, Фландену приходилось «преодолевать затруднения», как и должно было быть, с точки зрения коварного Альбиона. Правительство Фландена и Сарро также вызвало огонь на себя в Париже. Кампанию против кабинета начал Лаваль. Правая оппозиция старалась, как могла, и говорили, что даже Даладье активно выступает за кулисами. По словам Торреса, в этом участвовал даже Эррио, который осуждал жесткую линию, выбранную Фланденом и Сарро. Эррио был в панике и боялся войны. Он надеялся воспользоваться «пацифистскими настроениями в стране», чтобы привлечь голоса на весенних выборах. Эррио испугался конфликта между Фланденом и англичанами и отправился к Сарро. Он все еще был в панике и даже почти был готов признать, что причиной конфликта с Германией стал франко-советский пакт. Он убедил Сарро отправить инструкции Фландену и снова предложить сослаться на Гаагский суд. Мандель сообщил Потемкину, что Леже выступил против такого шага, но его голос был заглушен «криком Эррио». Сарро пришлось сдаться, с учетом позиции Эррио в Радикальной партии и в стране. Отчет Потемкина выглядел трагично. Французы опасались отчуждения с Великобританией и не хотели рисковать. Почти все французские союзники и нейтральные страны боялись войны и вели себя скрытно. Франция была окружена со всех сторон.
Леже описал происходящее Потемкину. «Должен отметить, — писал Потемкин, — что мне никогда не приходилось
видеть Леже в состоянии столь мрачного и безысходного пессимизма, как в эти последние дни». В случае войны на СССР не было особой надежды. «Это приходится констатировать с полной объективностью, — сказал Леже. — Здесь твердят, что СССР находится слишком далеко. У него нет общей границы с Германией. Красная армия недостаточно подготовлена к наступательной войне». Леже все жаловался. Затем он вспомнил «инсинуации», согласно которым СССР подталкивал Европу к войне и готовился к мировой революции, поэтому в решающий момент он не будет поддерживать Францию, и вообще ему придется воевать с Японией. С учетом всего вышесказанного, легко понять «атмосферу сомнений, страха, недоверия и колебаний, в которой приходится действовать французскому правительству в данный критический момент».По мнению Потемкина, Мандель четко описал внутреннюю ситуацию. «По его мнению, никто не решится предстать перед избирателями как сторонник войны и защитник непримиримых позиций в отношении Германии, Англии и всех колеблющихся стран. Выборы должны пройти под знаком пацифизма. При таких условиях правительству волей-неволей приходится избегать обострения конфликта, выгадывать время, выжидать результата выборов и, с другой стороны, постепенного созревания международного общественного мнения под воздействием дальнейших ударов гитлеровского кулака» [1292] . Это было мнение одного из самых жестких французских политиков в этом блоке. Сталин бы его понял, и именно поэтому Потемкин так старательно передавал его взгляды в Москву. Но Мандель был евреем и посторонним человеком. Сможет ли он навязать свою волю коллегам? Получится ли после весенних выборов собрать сильное правительство? Скоро мы об этом узнаем.
1292
В. П. Потемкин — Н. Н. Крестинскому. 26 марта 1936 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 16. П. 123. Д. 120. Л. 139–149, опубл.: ДВП. Т. XIX. С. 189–195.
Покойный Дюрозель называл Рейнский кризис «неутешительным событием». Однако это даже близко не описывает того, насколько разрушительным он оказался. Франция утратила свой престиж в Европе. Британцы стали относиться к ней без уважения, как к своему клеврету, который должен следовать британскому курсу. Никто не считал Францию сильным союзником в борьбе с нацистской Германией. Для маленьких европейских стран вроде Румынии это означало, что нужно постараться изо всех сил заключить соглашение с Гитлером. В Москве кризис вызвал шквал злости и цинизма. Имело ли смысл защищать франко-советский пакт? На тот момент ответ положительный, но только потому, что не было другого выхода. Литвинов продолжал выступать за взаимопомощь и совместную безопасность, однако советской политике были нанесены сильные, а по факту смертельные удары. Дальше будет хуже.
ЭПИЛОГ
Хотя это и стало понятно не сразу, весной 1936 года попытки СССР заключить пакт о взаимопомощи для защиты от нацистской Германии окончились полным провалом. В этом точно не было намерения Сталина. Когда Гитлер пришел к власти в январе 1933 года, он нарушил планы советской внешней политики в Европе. В 1933 году сначала Литвинов и Крестинский в НКИД, а затем Сталин и его «тройка» в Политбюро осознали, что Рапалло пришел конец. Читатели, возможно, удивятся, но поначалу были сожаления о том, что невозможно сохранить «старую политику», а потом было решено изменить советские внешнеполитические ориентиры. Первыми внимание Москвы привлекли Франция и Польша. Франция была очевидным вариантом, так как являлась союзником России в Первой мировой войне. А Польша была связана с Францией договорными обязательствами. Чтобы покорить Францию, необходимо было покорить Польшу. Однако эта страна разочаровала СССР, о чем будет еще рассказано позднее. Во Франции же Германия воспринималась как угроза европейскому миру и безопасности, и примерно те же опасения были и у Москвы. Сдвиг во французской политике произошел в 1932 году еще до того, как Гитлер стал канцлером. Во время правления Эррио был заключен пакт о ненападении, а затем Поль-Бонкур и Барту укрепили поворот во французской политике, несмотря на сопротивление МИД.
В 1933 году по мере франко-советского сближения открылись новые возможности в отношениях с Соединенными Штатами. Президентом стал Франклин Рузвельт, и он изменил курс американской политики. Литвинов в Вашингтоне подписал соглашение о признании СССР, с одной стороны, а с другой — «джентльменское соглашение» об урегулировании старых долгов в обмен на долгосрочный кредит. Это казалось огромным достижением советской дипломатии. Двумя месяцами ранее, в сентябре 1933 года, СССР подписал пакт о дружбе и ненападении с Римом. Понятно, почему в декабре 1933 года произошел официальный поворот советского курса в сторону коллективной безопасности. Это был тот момент, когда все элементы новой политики должны были встать на свои места.