Рисунок шрамами

– И теперь тут только мы вдвоём, и я никогда раньше не думала, что в моей жизни появится человек, от которого не хочется отрываться. Как будто нас склеили. Я не отпущу теперь тебя, как это ни банально звучит, до самой смерти.

Янис снова смотрит… и вдруг улыбается. Думает, видимо, что я шучу, ну или просто говорю нечто приятное, чтобы не испортить воцарившуюся между нами атмосферу чего-то не по-некрогерски чудесного.

Надо же, а ведь он действительно понятия не имеет, что я сказала правду, чистую правду – от первого слова до последнего.

И всё равно улыбается.

И словно солнце встаёт. Теперь слова так щемят грудь, что удержать невозможно. Шёпот лёгкий, простой – и живительный, как капли дождя на пересушенную от зноя почву.

– Вот… Вот так, мой тёмный некромант. Сделай так ещё раз, - прошу я, прижимаясь к нему крепче. Но сейчас я требую не любви, а улыбки – банальной, простой, совершенной.
– Вам не хватает света, Янис. Не того, что от солнца, а людского. Не хватает теплоты. Смеха. Улыбок. Посмотри на меня – вспомни, когда в последний раз тебе улыбался незнакомый человек? Улыбался просто так? У вас даже дети ходят с несчастным видом. Правда, после они учатся маскировать своё несчастье и становятся твердокаменными, бессердечными. Но скажи мне – разве ты счастлив?

Янис молча смотрит на меня и одновременно мимо.

– Ты не понимаешь.

– Я выросла в другом мире и помню его. Ты вырос среди некрогеров и иного не видел. Кто из нас не понимает?

Его губы дрожат, и по ним проскальзывает, ни за что не цепляясь, очередное мимолетное подобие улыбки. Такими темпами, глядишь, он вскоре и смеяться научится!

– Ты человек, Лили, у тебя теплая кровь.

– Ты тоже теплый!

В качестве доказательства я прижимаюсь к его груди щекой. Он тёплый, даже горячий, в нем бьётся и играет кровь ничуть не слабее моей.

– Хорошо, как скажешь.
– Шепчет Янис, а глаза такие зовущие, что спорить уже не хочется. Я наклоняюсь, пробуя его губы. Наверное, мы всё же умрём и уже очень скоро. По его утверждению, прошло от двух до четырёх суток с тех пор, как мы оказались внизу. Зачем тратить оставшееся время на бессмысленные споры, кто прав? Он не видел улыбки женщины, которая счастлива его видеть? Я покажу. Не слышал смеха женщины, которая любит? Услышит сейчас, от меня. Не чувствовал сладости настоящего поцелуя, когда его жаждут? Я исправлю.

Сколько успею.

* * *

Големы выглядели совсем не так аккуратно, как замковые.

Выходило, что Янис специально старался сделать тех более… приятными на вид, а вот этих, угловатых, тучных, лепил как попало из чего придётся, потому что время поджимает.

Когда мы вернулись к заваленному пути наверх, големы копошились в коридоре как огромные, толстые черви, методично и неторопливо вытаскивая из чёрной дыры прохода камень и песок.

Янис дёрнулся вперед и нервно присмотрелся. Не знаю, что он там увидел – темнота несусветная, но увиденное ему явно не понравилось!

– Медленно, слишком медленно!

– Почему ты не сделал больше големов?

– Они не поместятся в проходе все одновременно, всё равно будут стоять в очереди и только друг другу мешать. Вот когда лаз расширится, можно попробовать поставить их в линию, но пока слишком рано.

Он мечется перед проходом, его плечи расправлены, но в глазах страх. Каждый раз, когда он смотрит на меня, эта змея поднимает голову и выглядывает из его зрачков.

– Я сяду.

Оказывается, когда голод притупляется, тебя наполняет слабость. Именно так – приходит, заползая в мышцы, распространяется как чернила в воде, и загружая невидимым, но весьма ощутимым весом. Тело стало таким тяжёлым, что нести его нет сил. Пол каменный и холодный, мха нет. Становится зябко – но я всё равно сажусь, сдерживая недовольный выдох. Живот болит в любом положении, но сейчас по нему словно волнами проходит резь. Когда голод достиг определённой точки, я пробовала жевать мох, но меня вырвало. Будь сил больше – попробовала бы ещё раз, но желудок бунтует, стреляет болевыми вспышками, стоит лишний раз пошевелиться. Хочется просто лечь и застыть, закрыть глаза, но я сижу.

Янис молча опускается рядом, прислоняется к моему плечу, словно хочет поддержать. Его руки дрожат, он сжимает их в кулаки, но и кулаки то и дело трясутся.

– Ты устал…

Мой голос так слаб, даже удивительно.

– Мне нельзя уставать.

– Думаю, теперь нам, наоборот, можно всё, - я пытаюсь улыбнуться, но губы не растягиваются.

Плечо, на которое я опираюсь, уходит в сторону.

– Нужно сделать ещё парочку големов… пока могу.

Он пытается подняться, но получается не сразу. Наконец, встаёт и идёт к мусорным кучам, потом смотрит некоторое время себе под ноги, опускается на колени и начинает сгребать песок в кучу.

Нет, не хочу оставлять его одного! Только не сейчас. Подняться получается минимум с третьего раза, не думала, что так быстро ослабею. Мы понятия не имеем, сколько прошло дней, и думаю, это к лучшему, потому что и срок, нам отпущенный, остаётся тайной.

Янис корячится над кучей, стараясь придать ей форму голема – тела с руками и ногами. Я молча опускаюсь рядом и помогаю – сгребаю мусор, перетаскиваю небольшие камни, не обращая внимания на боль в ладонях, хотя она раздирает сильнее, чем обычно – будто иголки в кожу впиваются. Про боль в животе я вообще не думаю, хотя периодически в глазах белеет.

– Испачкаешься, - говорит Янис, звучит почти равнодушно, но я знаю, что там дальше, за стеной равнодушия – растерянность, печаль, оттого, что он ничем не может мне помочь.

– Пусть… Надеюсь, ты меня и пыльную поцелуешь? – еле шевелю языком я.

– И пыльную тоже…

Кое-как мы сделали этих двух последних големов. Когда-то ужасно хотелось увидеть, как же их оживляют, а сейчас, когда все тебе условия, процесс оживления практически прошёл мимо. Янис сидел над кучами по очереди, положив руку на то место, которое будет головой, покачивался и что-то шептал, или скорее, просто шевелил губами. Кучи дёргались, вначале частями, потом целиком – и оживали. Жуткое на самом деле было бы зрелище, ну, если бы рядом не стояла близкая смерть. А так… не впечатляет.

Потом нам даже хватило сил отойти, вернее, отползти на несколько метров вдоль стены, чтобы големам было куда сваливать мусор из пробитого коридора. И уселись рядом, снова уперевшись плечами друг в друга.

Янис нащупал мою руку. Я смотрела, как в темноте шевелятся големы, и вспомнила Ас-асса.

Хотелось поблагодарить за подарок, пусть и с таким невежливым опозданием, но говорить я уже не могла. Точнее, слов, как и сил, осталось слишком мало, чтобы тратить их на пустяки.

Если подумать, мои последние дни были хорошими днями. Хорошо, что они вообще случились, пусть и как предшествие такому страшному исходу.

Но зато в этот последний день я не одна. А это очень много, это тоже счастье, пусть и весьма своеобразное.

– Спасибо тебе, - подумав и выбрав из всех возможных прощаний, сказала я. А остальное добавила про себя, надеясь, что на пороге смерти Янис обретёт телепатию, услышит мои мысли и поймёт, как я ему благодарна. И даже сейчас, на пороге, немного счастлива… Благодарна не только за любовь, которую он мне подарил, в которой искупал с головой, всего за несколько дней превратив из ожесточённой хабирши в любимую женщину… а и за ощущение плеча, которое поддерживает сейчас. А ещё больше поддерживает уверенность, что это плечо никуда не исчезнет до последнего момента моей жизни. Уж в этом-то точно можно быть уверенной. И хотя мне давно уже было не до физической близости, даже не до поцелуев, но его рука, обхватывающая мои пальцы сейчас самое важное на свете, ничуть не менее приятное, чем всё, что он сделал раньше.