Риторика либеральной империи. Алгоритмы гуманитарного развития

Интересно наблюдать за порождением новых биологических форм жизни из политической словесности. ВСЕ ТЕ СМЫСЛЫ, НА ОСНОВЕ КОТОРЫХ СЕГОДНЯ ВОЗНИКАЮТ(= НАЗЫВАЮТСЯ) НОВЫЕ ПАРТИИ - ЭТО ПЕРИФЕРИЙНЫЕ СМЫСЛЫ (РИТОРИЧЕСКИЕ ФИГУРЫ, СУБЪЕКТИВНЫЕ ПОНЯТИЙНЫЕ "ЗАГЛУБЛЕНИЯ", "ЧЕРТОЧКИ" ДИСКУРСА), ЕДВА ЗАМЕТНО СУЩЕСТВОВАВШИЕ ВОКРУГ ОБЩИХ МЕСТ, ЦЕНТРАЛЬНЫХ ТЕМ И ПОНЯТИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА. ПОЭТОМУ ДЛЯ РАЗВИТИЯ, АБСОЛЮТИЗАЦИИ ЭТИХ "ЧЕРТОЧЕК" ПОНАДОБИЛИСЬ ПОЛИТТЕХНОЛОГИ ВЫСШЕГО РАЗРЯДА - ПОЛИТПИСАТЕЛИ.

Лимонов с его НБП - здесь просто прописной пример. Он возник из страхов и взаимных обвинений демократов первой волны вокруг по-фроммовски (то есть, литературно) понятой темы фашизма. Я уверен, что сам термин "национал-большевизм" политологически малограмотный Лимонов заимствовал у кого-то из либералов, выдумавшего его в качестве "пужалки" для одной из обыкновенных для этого круга языковых игр (что-то вроде витгенштейновского слова-образа "кентавр", демонстрирующего условность имен). Однако, обращает на себя внимание, как именно сегодня образуется легислатура этой периферийной литературной реальности. Партия включается, возгоняется, восходит как "гегелевское понятие" в политико-правовой каталог, становится частью нового политического пространства, через нее политическое пространство также обретает значимый элемент новизны, качественного различия с прежним политпространством, старым политрынком.

Все, что понималось прежде, как "всего лишь" литература по отношении к мейнстриму "реальных и центральных" политических тем и проблем, все обретает легислатуру, перехватывает ее у прежнего центра и присоединяет к себе в практически неизменном виде. Министр юстиции выдает свидетельство в регистрации какого-либо литературного возгласа, риторического понятия той или иной литературной поэтики, и все довольны - все максимально реалистично.

НБП - пример классический уже. Больший интерес вызывают нарождающиеся биологические формы жизненной политической литературы. Практически точный диагноз здесь - Партия Жизни. Вот где прямо-таки, по Панченко, содержится задел формализации, раскрытия формальной (политической) природы "нашей российской жизни". Партия стоит "на месте в тексте", подвешена в тексте отдельной строкой, перебрасывает логические, грамматические мостики с другими, близко расположенными фразами политического текста, меняет шрифт - вот это и есть политическая деятельность данной политпартии. Чтобы запустить эту партию, необходимо применить вышеописанный литературный метод, разработать идеологию партии как литературное поведение, а именно: берем и вскрываем хирургически, вспарываем экзистенциальный некрофилический формат НБП - Тягу к смерти, благо, писательский корпус нацболов прямо-таки помешан на поэтизации Смерти, и организуем политическое сопротивление данному дискурсу: Вот она Жизнь, лучезарная, вся такая воздушная, позитивная, к поцелуям зовущая. Понятно, что это оппозициональная структура "Партия Смерти - Партия Жизни" может развиваться именно как литературная, в среде литературы. А таперича измерьте расстояние экзистенциальных смыслов (бытия-к-смерти, философии жизни) от сквозных, центральных политических тем переходного периода, вокруг которых формировались партии (рыночная экономика, отношение к приватизации и так далее) - и оцените весь уровень периферийности тех оснований, из которых возникает новый политический рынок.

Показательный случай, отражающий литературную природу нового политрынка, - феномен Глазьева. Для студентов вузов, в которых еще преподавался марксизм-ленинизм, - это случай очень узнаваемый. Есть такое особое "метафизическое упорство", с которым ряд посредственно, но упорно мыслящих образованцев "врубался" в марксизм-ленинизм, заменяя некоторые рассудочные связки в своей голове некоторыми метафизическими сгущениями типа "природной ренты". То есть феномен литературный, феномен человека-персонажа, имеющий метафизическое значение для россов. Потому-то и рос рейтинг Глазьева, как гриб, в тени-свете спроса на метафизику, на литературную значимость, фундированность политического предложения.

Возможно, в духе литературы, сориентируется и Зюганов, наращивая профессорскую, университетско-образовательную составляющую своего образа. Его тексты, публиковавшиеся в свое время в "Независимой газете", были вполне осмысленны, выдавали думающего и способного к письму человека, испытывающего некоторое интеллектуальное удовольствие от письма.

Если Зюганов вернется к текстовой работе и позиционирует ее в духе тезиса "вся наша жизнь российская есть литература", - то КПРФ выиграет, по крайней мере, у тех, кто объявил себя ее конкурентами по левой идее.

Я все ждал, когда проявится Игрунов, бывший серый кардинал "Яблока", сидевший на периферийной теме "гуманитарно-политических технологий" еще с тех времен, когда выступлений Е. Островского на эту тему и на горизонте не было. Конечно же, - в эпоху литературы, в момент формирования нового политрынка на литературной основе, основе периферийных (чисто литературных, риторических) смыслов. В этот момент из «мухи» (в смысле "бесконечно малой", периферийной роли политсмысла), так сказать, и родится СЛОН (Союз Людей за Образование и Науку, возглавляемый Игруновым).

Процесс возникновения куртуазных, салонно-литературных партий, безусловно, возглавляет "Евразия" Дугина. Но она избыточно, некритично литературна, и будет на новом политрынке чем-то вроде "пробника", побивая которого за неумелость все иные литературные "до мозга костей" партии будут демонстрировать собственную инолитературность, конкретность, практичность и деловитость. Это технику уже освоила конкурентная Евразийская партия, спокойно и методично, в режиме реального времени прибирающая к рукам приплывающее то, что нарывает Дугин тяжелым политико-литературным трудом.

Ярчайший пример - возникновение "Либеральной России" Березовского. Если отбросить естественный литературный закон российской политики, то дело у либералов должно было развиваться так: после подражательных прозападных монетарных идей Гайдара, объективно необходимых на первом этапе либерализации, должен был быть сделан новый шаг либеральной мысли, развиты экономические подходы, созданы новые институты более глубокой экономической мысли. Ан нет, каждое новое издание либералов все более бесцветно, все скуднее интеллектуальное обеспечение, либералы даже не могут образовать новую площадку, не могут вычислить значение "союза правых сил". До таких микроразделов Великой реформы, как жилкомхоз-реформа, Гайдар даже не опускался, теперь же они поглотили весь интеллектный ресурс либералов. И вот тут, как новый шаг, появляется Что? Литературная тематизация либерала как "персонажа со взглядами и идеями" (почитайте литературные манифесты, которые выдавала НГ за подписью Березовского), да еще какой-то лубок на плазменном экране на сюжет то ли "Фауста" Гете, то ли один из вечных сюжетов Достоевского об отягощенной злом свободе.

Какие же выводы? Литературная природа нового политрынка, фиксируемая даже традиционными средствами политанализа, говорит о том, что образуется ПОЭТИКА НОВОЙ РОССИИ. Это имеет безусловные исторические значение и смысл, за толкованием которых нужно обращаться не к политаналитикам и политтехнологам, которые сами всего лишь персонажи на этом рынке, а, скажем, к Сергею Сергеевичу Аверинцеву - автору "Поэтики ранневизантийской литературы" и к той традиции интерпретации "Поэтики" как непосредственного выражения духа времени, берущей (интерпретации) свое начало в немецком романтизме (книги А. В. Михайлова о Поэтике). Образование Поэтики говорит о завершении переходного периода, это первое действительное свидетельство (и важнейшее) образования Новой России. Далее же значение и смысл данного события расходятся в живительной среде исторического выбора, выбора народа, выбора элит. Филологи будущего будут изучать поэтику Новой России, ее генезис и структуру вне зависимости от того, какой конкретно она будет. Изучение, скажем, поэтики литературы негениальной, исторически средней, подражательной имеет даже большую научную ценность, чем изучение литературы гениальной, где труднее выстроить безличную исследовательскую дистанцию к автору, свести произведение к общим усредненным закономерностям эпохи. Однако нам, призванным жить в Новой России, хотелось бы Поэтики выдающейся литературы.

Так что давайте поверять новых акторов нового политрынка литературой, привлекать мастеров литературы русской и их взглядом искать мастеров русской политики-жизни-литературы, смотреть - что же именно пишут деятели нового политрынка (теперь это становится важным, поскольку уже попадает в механизм, в "поле зрения" истории в отличие от формальных партийных программ, которые просто должны были наличествовать в качестве партийного аксессуара), какова ценность, реальная творческая сущность создаваемых ими текстов и гипертекстов политики-жизни-литературы.

И важнейший вопрос, который, совсем как у Симонова, разделит всех нас в этот пока еще не очевидный момент перехода моста от старого к новому политрынку, - разделит на "ЖИВЫХ И МЕРТВЫХ", живых и мертвых в духе литературы, который в России тождественнен реальной жизни: Вопрос о том, нужен ли "Новый центр" политрынку (на старом-то политрынке центр был - борьба в некотором месте с коммунизмом), или политрынок, возникающий из периферийных смыслов политрынка старого, должен быть лишен смыслового центра, децентрирован? От принятого по этому поводу решения и будет зависеть водораздел между Переходной и Новой Россиями. То есть, переход-то все равно произойдет, новая политреальность возникнет, но ее качество и судьбы людей в этом качестве могут быть различными в некотором ограниченном человеческой жизнью формате (и так для каждого нового поколения).