Риторика либеральной империи. Алгоритмы гуманитарного развития

Вопрос о власти разрешается в сфере литературных значений. Власть есть "непосредственная формализация", и, как всякая формализация, она может быть истинной или ложной, иметь различные значения, создавать истинностные, вероятностные, статистические модели. Деятельность власти есть создание моделей, заполняющих человеческое измерение. Потому власть в любом ее качестве есть тотальный эксперимент, что в России проявилось значительнее всего - Россия заглянула за край истории. Власть есть свойство известной нам гуманитарно-политической природы, саморазвитие, трансформация которой (природы) - суть литература.

К чему сегодня пришла Россия "после коммунистического эксперимента"? Весь переходный период со времен брежневского застоя происходило осмысление данного эксперимента в "повседневном теле" страны. Характерно, что в переходный период на первый план выходят, выдавливаются как объемы, "фамилии первых лиц", персон власти, поначалу лишь вырезываются на фоне институтов власти, затем все более заслоняют их (институты), абсолютизируясь и разрастаясь до институциальных размеров; к чему мы и пришли в настоящее время, когда есть не правительство, а конфигурация "Касьянов-Кудрин-Греф", не направление государственной политики, а, скажем, связка "Волошин-Сурков" и далее в том же роде. Венчает подобное развитие событий институциализация "фамильного принципа" идентификации власти в политическом слове "Семья". То есть, власть раскрылась как непритязательный литературный роман о жизни и быте конкретных лиц, когда, например, мнение некой дамы о человеческих качествах некоего молодого человека, связанное с оценкой ньюансов его психологического поведения в избранном обществе, в реальности оборачивается переходом совершенно нелитературной российской нефтянки в руки группы молодых людей. Задача личностного гуманитарно-политического роста и обеспечения финансового благополучия сведена к попаданию в образ литературного персонажа некоторого литературного романа, жанра, - к попаданию в роман, где и вершится реальная власть, где содержательные стратегии и стратегические разработки - всего лишь туманные поводы для человеческого общения,а то и попросту не упоминаются в тексте романа; где все институты власти - всего лишь обстоятельства места и действия сюжета, вывески, за которыми сидят и общаются реальные люди=литературные персонажи.

Таким образом, первичная сфера, в которой принимаются решения в России, - сфера человеческого измерения, ограниченная конкретной группой людей. Алгоритм принятия решений - бытовой литературный роман. В принципе, настоящий формализм власти с литературным алгоритмом внутри есть достойное завершение осмысления коммунистического эксперимента. Ему противопоставлено человеческое измерение, пусть и в некотором "наивно-материалистическом аспекте" бытового романа как реальной формы истории, определяющей существо принятия исторических решений.

Слом ельцинской Семьи приведет к слому литературной формы, и мы опять окажемся пленниками какой-то величественной, многовековой, холодной мифологии, безразличной к нашим судьбам. Необходимо дальнейшее развитие литературной формы "Семьи" сообразно истории развития литературы. Необходим новый тип романа, переход от бытописания среднеевропейского романа к сущностному бытописанию Толстого, Достоевского. А еще более необходим Пушкинский роман о власти.

"Человеческое измерение Кремля" должно определиться сегодня с литературной партией власти, выбрать тип русской литературы, всеощий тип алгоритмизации российской действительности, тип социального, политического, финансового, экономического, культурного, информационного моделирования. Путин есть "внутренний валовый продукт" ВВП Русского языка. Русский язык - промышленность (промысел, совокупность ремесел мышления), производящая человеческое измерение, время человеческого бытия, в которой (промышленности) действует рыночный цикл гуманитарного капитала. Русский язык есть первичная форма постиндустриальной "промышленности", постиндустриальной экономики, его первый продукт - "путинское большинство".

В новейшей русской литературе есть только две стратегии развития Русского языка, две стратегии моделирования. Одна истинная, другая, как и полагается, ложная. Подобно тому, как утверждалось (в том числе и Путиным), что в переходной России есть только одна идеологическая партия - КПРФ, в нынешней Пороговой России есть только две литературные (влияющие на умы людей непосредственно) партии. Партия Лимонова и Партия Бродского. Именно эти два автора заглубили свое творчество до истинной, материальной сущности литературы как субстанции гуманитарно-политической природы. Здесь есть интереснейшая пропорция: если у Лимонова есть лишь одна книга-Эдичка, являющаяся "базовым элементом" русской литературы, то Бродский - это, безусловно, Весь Бродский, имперский римский профиль, обеспечивающий достоинство и ценность, нестертость монеты новейшей русской литературы-политики-истории; с другой стороны, партия Лимонова "реально" существует, партия же Бродского как "фундаментальная политическая организация" не присутствует, присутствуя в качестве поэтики. Партия Лимонова как определенный литературный алгоритм властвования над действительностью не исчерпывается политико-правовой структурой НБП, это целый ряд младолитературных радикальных разноориентированных политических организаций, включая и респектабельные на их фоне "Идущие вместе", и "Евразия" Дугина, движущаяся в колее литературных ценностей. Но самое главное, то, что образует ресурс роста Партии Лимонова, - это молодое поколение успешных дельцов переходного периода. Партия Лимонова - это "героика" (ярость) разрушения литературной формы действительности, возврат (падение) от логоса к мифу, фундаментальное разочарование в логосе. Именно поэтому все, что упешно утвердилось в переходном периоде и желает его затягивания до бесконечности, противостоит на всех уровнях развитию литературного порядка, транспарентизации правил игры, - все это прибьется к партии Лимонова (возможно, уже и без самого Лимонова). Партия русского нигилизма - Партия Лимонова - есть всеобщая политическая форма, внутри которой эволюционирующим образом окажутся так называемые центристские силы всех мастей, в которых нет ничего, кроме воли к власти. Не важно, как называться будет эта сила, но идейно-литературный приоритет переходного периода ее формирования - за Лимоновым. Конечный итог действия этой силы - разрушение такой базовой литературной формы, как "Россия", без которой - внутри мифа "Россия", страна, как цивилизационная структура, существовать не может.

О партии Бродского. Бродский возродил пушкинский смысл новейшей российской литературно-политической истории. Дал нам шанс на спасение. Бродский дал Новой России стиль, и одновременно, "Большой проект".

Политический актор Партии Бродского как литературный тип - это, по словам из его венецианского интервью, "партизан со знанием античности и представлением о литературе абсурда", живущий в реальной повседневной Большой Европе, "на отшибе" евроатлантической цивилизации. Человек Бродского - это человек европейски-образованный (сущностно завершенный как человек, не нуждающийся в гипотезе воли к власти, властвующий над собой), человек, существующий в повседневном мире литературы, понимающий мир как мир литературы и действующий в точную меру настоящего понимания. Человек Бродского - Человек Логоса. И вместе с тем, - это "какой-то бело-русский партизан", как в песенном тексте употреблено у популярной танцевальной российской группы. То есть, он - не центральная фигура в евроатлантическом мире, где уютнее всего нигилистам и геополитикам всех мастей, которые всегда в центре внимания этого мира. Его повседневность - страна, которой еще нет на карте, но быт, время человеческого бытия которой всегда даны ему непосредственно - страна Большая Европа.

Партия Бродского - это созидание действительности на ее фундаментальном уровне, уровне человеческого измерения, уровне литературной политики. Партия Бродского представлена в переходной России крупицами. Это - риторические элементы Семьи как литературной среды; это - "Русский проект ВВП" (а также "Русский журнал", "Русский институт") Павловского; это - Горбачев-фонд (Человек-основание) как "фундаментальное человеческое измерение"; это - "Независимая газета" времен Третьякова, которая "всегда с нами" и еще немного литературно-политических драгоценностей. Это, наконец, "либералы в правительстве" как литературная ситуация. И, главное, - наличие критического количества персонажей вышеописанного "бродского" литературно-политического типа на территории РФ. Все они, как правило, партизанят, решая материальные вопросы в личинах и играх переходного периода, но без больших успехов, так как быстро вычисляются акторами процессов переходного периода, заматерившими и забронзовевшими внутри и в качестве "чисто конкретных" переходных форм животно-политического поведения.

Был такой литературно-политический проект, как Социально-федералистская партия России, который имеет для Партии Бродского примерно то же значение, что для Партии Лимонова - Национал-большевистская партия России. Речь идет о стратегической литературной разработке "Федерализм вместо коммунизма" (так, кстати, назывался пролог программы Эпи-центра Явлинского "Нижегородский пролог"), в которой речь идет о создании литературной формы Новой России, о прорыве России от мифа к логосу, от евразийского мифа к европейскому логосу прежде всего.

Будущее письмо истории Новой России оставит в примечаниях и комментариях имена политиков и именования политпартий, которые сегодня на слуху, сосредоточившись на истинных движущих литературно-политических силах эпохи, которые медленно становятся очевидными. Таков, кстати говоря, урок истории КПСС.

У нынешней власти есть большой риск повторить политическое представление Николая Второго в истории, когда все политическое многообразие центристских сил его времени было сжато до связки "Николай-черная сотня", как могут связать и нынешнюю власть с Партией Лимонова будущие политизированные историки, объясняя успех совершенно иных, непредставленных сил. Филологические значения "черной сотни" и "идущих вместе" имеют тенденцию к сближению.

Большой Проект для России, выдвигаемый партией Бродского - проект "Большая Европа". Проект мегалитературы русской. Прорыв от однополярного мифа к европейскому Логосу.

О «внешнем виде» информационного общества

Фундаментальное мышление на протяжении всей своей истории практически никогда не избирало собственным предметом будущее. Фундаментальное мышление всегда имело своим предметом «здесь, теперь и сейчас», присутствие, поверяемое прошлым, рассматриваемое из прошлого. Не исключение и Маркс, осуществивший блестящий анализ современного ему общества, но оставивший в отношение будущего скорее некое догматическое вероучение, нежели продуктивную теорию. Будущее, таким образом, всегда было предметом весьма посредственных умов, в какие бы тоги и научные звания они не рядились, - от технократически ориентированных футурологов и представителей так называемых гуманитарных наук (социологии, политологии), спекулятивных дисциплин, звание науки которым присвоено некоторым авансом, до адептов различных религиозных и гуманитарно-политических доктрин. Однако, такого рода «мыслители будущего» имеют свойство создавать много шума односложным барабанным употреблением связки терминов «информационные технологии–коммуникации–сети–нейролингвистическое программирование и далее в таком же роде», каковая (связка-терминологическое гнездо) звучит у них гораздо распевнее в англоязычном исполнении. Не знаю уж, какой повелитель мух управляет данными «аналитиками», но они буквально засидели тему информационного, постиндустриального общества своими спекулятивными продуктами. Им, очевидно, невдомек, что чаемое ими будущее есть не улучшенное, или ухудшенное техническими средствами настоящее, а есть совершенно другое, новое настоящее, одним фактом своего возникновения отменяющее все авансы предыдущего настоящего, перечеркивающее его как несущественное, а затем и как несуществующее, и как не существовавшее вовсе.

Временящаяся ныне возможность фундаментального мышления отлична как от предыдущей стабильной истории мышления, так и, вероятней всего, от последующей его не менее стабильной истории в грядущую для нынешнего мышления эпоху. Мы призваны мыслить переход. Переход от одного настоящего к другому настоящему, по завершении которого никакого «предыдущего настоящего» уже не оказывается. При этом, вообще говоря, речь идет о прыжке через бездну, где остановка, незавершенность мысли есть радикальное падение.