Ритуал последней брачной ночи

Шофер Гена, везший меня на Крестовский и с Крестовского и наспех записавший свой телефон на клочке газеты. Этот телефон был нужен мне, как лысому расческа, и я, напрочь проигнорировав его, машинально начала (изучать ошметки платных объявлений.

«куплю шлем водолазный, советскую каску об ца 1936 г. с гребешком на макушке и звезд на лбу. тел…»

«куплю шар стеклянный с фигурк жидкостью и искусственным сн внутри. Игорь, Лариса, тел….»

«куплю меч японский, сабл кинжалы „SS“, „PZM“, эксперт, тел…»

«куплю статуэтки жинского, Жуко

Дорого.т..»

«куплю знатное т..»

На этом кусок обрывался. Читать больше было нечего, а «Дамский вечерок» разъяренная Монтесума порвала на моей несчастной стриженой голове. Я уже готова была смять бумажку, когда меня неожиданно посетила мысль о японском мече, кинжалах, эксперте и непонятной «сабл», означающей, должно быть, «саблю». Эксперт, почему бы и нет? Раз я не могу показать нож Филиппу Кодрину, то пусть его хотя бы посмотрит разбирающийся человек.

Это была совсем неплохая идея. Идея, которая сама упала мне в руки. Я перенесла ее на завтра и спрятала обрывок газеты в задний карман джинсов. А потом перевернула Сергунину записку, быстро написала на обратной стороне: «ВЕРНУЛАСЬ В 02 ч. 07 мин. ТВОЯ СУКА», — и снова водрузила ее на столе.

Все. Можно отправляться спать…

* * *

К Монтесуме я, конечно же, опоздала и приехала в «Бронепоезд» к одиннадцати.

Но никаких санкций, к моему удивлению, не последовало. Монтесума, с кем-то говорившая по телефону, кивнула на диван, на котором уже лежало дивное, роскошное, умопомрачительное платье (о, где ты, мой любимый платяной шкаф, набитый подобными вещичками под завязку; где ты, моя родная ванная с пеной, гелем, шампунем-кондиционером и ополаскивателем? Где ты, моя неповторимая квартирка на улице Верности?!. Где вы, мои Ленусик, Светик и Наденька?!. Неужели остаток жизни я буду вынуждена скитаться в джинсах и футболке, под присмотром Сергуниных кухонных тараканов?)…

Пока я лицезрела вполне благополучную тряпку, так напомнившую мне мою — вполне благополучную — прошлую жизнь, Монтесума наконец-то закончила тренировку командного бизнес-голоса, положила трубку на рычаг и повернулась ко мне:

— Переодевайся.

— А что, в этой прозодежде я тебя не устраиваю? — для вида поломалась я: уж слишком хорошо было платье, с мольбой протягивающее ко мне узкие совершенные рукава.

— В этой прозодежде ты можешь устроить только редакцию газеты «На дне». А мы едем к солидному человеку с солидной просьбой.

— Ты выяснила, кто он такой, этот ювелир?

— Кое-что есть. Питер-то город небольшой… И один из дружков Акопа сплавлял ему кое-какие цацки, как оказалось.

— Из ризницы католикоса всех армян?

— Что-то в этом роде. Слава богу, его посадили.

— Католикоса? — несказанно удивилась я.

— Дружка Акопа. Но мы вполне можем прикрыться его именем… Переодевайся, у нас не так много времени. К тому же он уже ждет. Я буду в зале…

Оставшись одна, я быстро переоделась и решила испытать платье в действии. Для этого пришлось присесть на диван и принять несколько отработанных до автоматизма поз: нога заброшена за ногу — руки поддерживают колено; ноги сплетены в косичку — руки свободно лежат на спинке дивана; нога заброшена за ногу — мизинец поглаживает губы… Я с легким недоумением поняла, что мое тело, которое никогда не подводило меня раньше, отказывается слушаться. Оно протестует, оно требует защиты своих прав и больше не намерено мириться с унижающей его достоинство профессией.

— Бунт? — спросила я саму себя и с тоской посмотрела на джинсы и футболку, в которых приперлась к Монтесуме.

«Бунт», — подтвердили мои колени, прижавшиеся друг к другу, как дети-сироты в грозу.

«Бунт», — подтвердили мои пальцы, прилепившиеся друг к другу, как архиерей к архимандриту.

«Бунт», — подтвердили мои губы, если что и готовые отныне целовать, так только икону Казанской божьей матери.

Приехали. Не хватает только четок, монашеского клобука и вериг на ноги. И марш в келью — искупать грехи.

Я поднялась с дивана, одернула платье, как какая-нибудь заведующая районным библиотечным коллектором, — и подошла к телефону. Монтесума не обидится, если я воспользуюсь ее аппаратом, чтобы позвонить эксперту по японским мечам, кинжалам «PZM», «сабл» и прочим холодно-оружейным радостям.

Трубку снял мужчина.

— Слушаю вас, — пророкотал он. С таким голосом, отдаленно напоминающим иерихонскую трубу, можно ходить по электричкам и нести в массы блатной фольклор.

— Вы покупаете японские мечи? — пискнула я.

— Да.

— И проводите экспертизу?

— Вы хотите продать меч?

— Не совсем. Я бы хотела проконсультироваться… Через минуту мы уже договорились о встрече. Я должна была подъехать в магазин «Легион», где, очевидно и работал эксперт по японским мечам, представившийся мне как Дементий. Название магазина не слишком понравилось мне, так же как и устрашающий голос Дементия. И вообще — что за блажь назначать встречи в магазинах?..

Перед тем как мы загрузились в машину, Монтесума критически осмотрела меня и вынесла приговор:

— Не монтируется.

— Что — «не монтируется»?

— Да платье с твоей кислой рожей. Не думала, что ты так изменишься за какие-нибудь несколько дней.

Посмотрела бы я на тебя, Монти, если в твоей «Сукхавати — спальня в индийском стиле», на соседних койках лежали бы два трупа… Но ничего подобного вслух я не высказала. Я была благодарна Монтесуме уже за то, что она, преуспевающая деловая женщина, добровольно пришпилила себя к статье Уголовного кодекса — как сообщница убийцы.

…Подпольный ювелир, как и полагается подпольному ювелиру, жил в недавно отстроенном фешенебельном домишке на набережной Робеспьера. Этот сверкающий стеклопакетами приют для богатеньких Буратин находился прямо напротив Крестов — только реку переплыть. Мы с Монтесумой припарковали «БМВ» на набережной и несколько минут задумчиво созерцали всю круговую панораму — от знаменитой питерской тюрьмы до искомого приюта.

— Н-да, — философски изрекла Монтесума. — На этом берегу рай земной, а на том — юдоль скорби. Сечешь причинно-следственную связь?

— От тюрьмы и от сумы не зарекайся, — сморозила я первую пришедшую в голову глупость. — Вот-вот. Я бы еще и мост построила, чтобы в объезд «воронки» не гонять.

— Кровожадная ты женщина, Монти. Только не забывай, что пока что первый кандидат в Кресты — это я.

Мое замечание несколько охладило обличительный пыл Монтесумы, и мы направились к дому, где под сенью скромной, очевидно, недавно появившейся вывески «АНТИКВАРНАЯ ЛАВКА» и обитался наш ювелир.

Стоило нам войти в магазинчик, как Монтесума тотчас же начала прицениваться к двум старинным канделябрам (я предположила, что канделябры нужны ей исключительно для того, чтобы в минуты душевного подъема швырять их в головы стриптизерам).

— Монти, — я дернула Монтесуму за рукав. — Мы здесь совсем не для этого… Разве ты забыла?

Но Монтесума никогда и ничего не забывала. Выбив чек на канделябры, она попросила проводить нас к хозяину заведения («господин Шамне предупрежден о нашем визите»). Просьба была с почтением выполнена, и спустя минуту мы оказались в небольшом, но добротном кабинете, украшенном кожаной мебелью и большими напольными часами. Макушку часов венчала скульптура какого-то толстомясого мужика, опутанного змеиными головами. Мужик хватался за головы в тщетной надежде освободиться. Я отнеслась к несчастному с сочувствием, поскольку он чем-то напомнил мне меня саму.