Ритуал взаимодействия. Очерки поведения лицом к лицу

Во-вторых, я использую термин собрание по отношению к любой группе из двух или более человек, включающей всех тех и только тех, кто в этот момент находится в непосредственном присутствии друг друга. Термин социальная ситуация я отношу к полному пространственному окружению где бы то ни было, внутри которого входящий в него человек становится членом уже существующего (или возникающего при этом) собрания. Ситуация возникает с началом взаимного наблюдения и заканчивается, когда уходит предпоследний человек.

Когда люди находятся в собрании, они могут вместе прийти к поддержанию общего фокуса зрительного и когнитивного внимания, взаимно утверждая друг друга в качестве людей, открытых друг другу для разговора или его заменителей. Такие состояния разговора я называю встречами (encounters), или договоренностями (engagements). Эти сфокусированные собрания нужно отличать от случаев, когда индивиды присутствуют, но не участвуют прямо в поддержании состояния разговора, тем самым образуя несфокусированное собрание. Сфокусированное взаимодействие — это его разновидность, происходящая в состоянии разговора; несфокусированное взаимодействие — разновидность, происходящая, скажем, когда два человека оценивают друг друга, ожидая автобус, но не распространяют друг на друга статус со-участников в открытом состоянии разговора.

Правила начала, поддержания и завершения состояния разговора, составляя важную часть того, что Г. Бэйтсон и Дж. Руш называют метакоммуникацией, в той или иной степени рассматриваются в литературе, особенно в связи с описаниями так называемой психотической вербальной продукции, и, конечно, в исследованиях малых групп и описаниях групповой психотерапии. В любом случае, этот аспект ситуативного поведения вполне соответствует профессиональной ошибке, обусловленной ситуацией комнаты на двоих и тихого разговора, которую психиатры внесли в свой подход к психотическому поведению. Что, быть может, было упущено в этой области, так это правила, управляющие встречами между незнакомыми людьми, то есть правила общения с посторонними, подхода к ним и, кроме того, правила относительно состояния пребывания «с» кем-то.

Правила относительно несфокусированного взаимодействия — подлинного чистого совместного присутствия в одной ситуации — почти не рассматривались систематически; существующие предположения исходят либо из описаний ухода, например у Е. Блейлера, либо из книг по этикету. Социологи, специализирующиеся на коллективном поведении, сосредоточили свое внимание на панике, бунтах и толпах, почти не думая о структуре мирного передвижения людей в публичных местах. Уважение, трансформирующее простые физические границы вроде стен и окон в коммуникативные границы; хорошо структурированное вежливое невнимание, демонстрируемое присутствующим людям, посредством которого один показывает другому, что видит его, но при этом тот не оказывается объектом чрезмерного любопытства; поддержание своего лица и внешнего вида, как будто человек всегда готов получить инструкции и информацию от ситуации; выражение адекватного распределения вовлеченности между основной и побочной (например, курение) активностью — все эти нормативные требования простого присутствия пока еще никак не были систематизированы.

Подобным же образом мало внимания уделялось управлению доступными договоренностями, то есть договоренностями, поддерживаемыми в социальной ситуации, где есть и другие договоренности, и другие, не участвующие в договоренности, индивиды. Мы только начали изучать под влиянием этологов «правила дистанций», на основе которых кружки разговаривающих и не участвующие в них люди в социальной ситуации делят доступное пространство так, чтобы максимизировать определенные переменные, и соответственно этому модулируя звучание. Мы почти не касались долга участника договоренности по отношению к более широкой ситуации, долга, который люди не могут заплатить, если демонстрируют разные формы неприязни и рассеянности; соответственно, мы не рассматривали и долг, который договоренность в целом имеет перед социальной ситуацией и социальным случаем, долг, обязывающий участников договоренности оставаться в ней, но не слишком далеко втягиваться в прогрессирующее развитие активности в рамках договоренности.

Действуя классическим психотическим образом, пациент активен именно в отношении этих различных правил и поддерживаемых ими единиц объединения. Я убежден, что существует крайне широкий диапазон мотивов и причин для такого поведения индивида. Когда пациент с повреждением мозга и пациент с функциональным заболеванием демонстрируют сходное неадекватное поведение — например, не могут среагировать на шаги по установлению договоренности, — психиатрия находит в этом основание для подтверждения своей убежденности в том, что поведение может быть симптоматичным в медицинском смысле, неважно, является ли заболевание органическим или функциональным. Но, конечно, это инверсия природы. Как раз поведение пациента с органическим поражением лишь имитирует социально структурированные нарушения, точно так же как молчание немигающей совы мы интерпретируем как признак мудрости, а пациент с функциональным нарушением демонстрирует уход от контактов в его полной и изначальной форме. Девушка из верхних слоев среднего класса, игнорирующая возгласы, оклики и приставания юнцов из трущоб, иллюстрирует в еще более обычной форме неконтактное поведение. Я не знаю психотического неадекватного поведения, которое не могло бы быть точно соотнесено с поведением в повседневной жизни людей, не являющихся психически больными и не считающихся таковыми; и в каждом случае можно обнаружить множество разных мотивов для неподобающего поведения и множество разных факторов, влияющих на наше к нему отношение. Хочу добавить, что психиатрические больницы, возможно, путем естественного отбора, организуются так, чтобы создать именно такие условия, в которых упрямые участники возвращаются к демонстрации ситуационной неадекватности. Если вы лишаете людей всех привычных средств выражения гнева и отчуждения и помещаете их в место, где причин для этих чувств у них как никогда много, естественным выходом для них будет ухватиться за то, что остается, — за ситуационную неадекватность.

Суммируем наши аргументы. Когда люди вступают в непосредственное физическое присутствие друг друга, они становятся уникальным образом доступны друг другу. Возникают возможности физических и сексуальных нападений, втягивания и вовлечения в нежелательные состояния разговора, словесных оскорблений и приставаний, нарушений определенных территорий Я и других, демонстрации невнимания и неуважения к присутствующему собранию и социальному случаю, в рамках которого возникло собрание. Правила поведения лицом к лицу, признаваемые в данном сообществе, устанавливают форму, которую должно принимать совместное общение лицом к лицу, приводя к общественному порядку, гарантирующему, что люди будут уважать друг друга с помощью доступных им идиом языка уважения, сохраняя свое социальное место и межличностные обязательства, обеспечивая и не нарушая движение потока слов и тел и демонстрируя уважение к социальному случаю. Нарушения этих правил образуют ситуационную неадекватность; многие из этих нарушений губительны для прав всех и каждого присутствующего и представляют собой демонстративные публичные нарушения, независимо от того, что многие из них мотивированы конкретными отношениями нарушителя с конкретными присутствующими или даже отсутствующими людьми. Эти случаи неадекватности являются в первую очередь не лингвистическими феноменами межличностной коммуникации, а примерами неподобающего публичного поведения; дефект коренится не в области передачи информации или установления межличностных контактов, а во внешних приличиях и манерах вести себя, регулирующих объединение людей лицом к лицу. Именно в этом мире санкционированных форм объединения психотические симптомы берут свое естественное начало, и только получив систематическую картину ограничений одобряемого публичного поведения, мы можем обрести язык для четкого и эффективного разговора о симптоматологии. Правила поведения в присутствии других и благодаря присутствию других — это правила, делающие возможной упорядоченную коммуникацию лицом к лицу лингвистического типа; но эти правила и множественные нарушения их, систематически демонстрируемые психотиками и другими нарушителями, не должны сами рассматриваться в первую очередь как феномены коммуникации; они прежде всего являются ориентирами (и их нарушениями) социальной организации, организованного объединения присутствующих вместе людей.

Где находится действие

«Идти по канату — это жизнь, остальное — ожидание» [98] .

Лет десять назад в среде городских американских парней, не претендующих на благовоспитанность, термин «действие» или «акция» (action) использовался в далеком от Парсонса [99] значении, для обозначения особых ситуаций, отличавшихся от ситуаций, где «нет действия». В последнее время это слово получило широкое употребление, и окончательно добила его безжалостная эксплуатация в рекламных роликах и объявлениях.

98

Приписывается Карлу Валенде, возвращавшемуся к ремеслу канатоходца после трагического случая в его труппе в Детройте.

99

Парсонс Т. — известный американский социолог, предпринявший попытку разработать общий категориальный аппарат для описания структуры социального действия. — Примеч. ред.

Термин, которому посвящена эта глава, указывает на нечто живое, но сам сейчас почти мертв. Действие будет определяться аналитически. Я постараюсь обнаружить, где оно может находиться и что можно сказать про эти места.

I. Шансы.

Везде, где есть действие, наверняка есть и шансы. Начнем с простого примера и двинемся от него дальше.

Два мальчика нашли на дороге монетку и решили, что один подбросит ее, а другой должен будет угадать, упадет ли она орлом или решкой, чтобы определить таким способом, кому монетка достанется. Таким образом, они включились в игру, или, как называют это пробабилисты, в азартную игру, — в данном случае в игру «орел или решка».

Монетка может использоваться в качестве приспособления для принятия решений так же, как колесо рулетки или колода карт. В данном конкретном случае ясно, что мы имеем дело с полностью известным набором возможных исходов: орел или решка, то есть аверс или реверс. То же самое с игральной костью: при обычном изготовлении и использовании [100] шесть разных ее граней представляют возможные исходы броска.

При двух возможных исходах бросания монеты для каждого из них может быть оценена вероятность, или шанс. Шансы варьируют от «несомненно» до «невозможно», или, на языке вероятностей, от 1 до 0.

100

Игральная кость может использоваться как монета, если, например, 1, 2 и 3 назвать «орел», а 4, 5 и 6 — «решка». Среди типов неспортивных (жульнических) игральных костей есть неправильно помеченные, называемые по-разному — верх и низ, лошадки, кубики, фишки, мягкие шарики, Калифорнийские четырнадцать, дверные хлопки, восточные волчки и т. д. У этих игральных костей не разные числа на каждой из шести сторон, и (как и монета с двумя орлами) они предоставляют игроку возможность поставить на результат, который не входит в число возможностей и, следовательно, маловероятно, что он выпадет. Заметим, что игральные кости гораздо чаще, чем монеты, приземляются на ребро (вследствие опоры на другие предметы) или укатываются в недоступные места. Справляться с этими прискорбными неприятностями — одна из задач членов игорной команды, особенно крупье, в том смысле, что их очень быстрые словесные и физические коррективы предназначены для того, чтобы сделать совершенной очень несовершенную физическую модель.

Игрок владеет тем, что он может потерять, — это ставка (bet). Игра дает ему шанс выиграть то, чего у него еще нет — это можно назвать выигрышем (prize). Результат (payoff) для него — это приз, который он выиграет, или ставка, которую он проиграет. Ставка и выигрыш вместе называются банком (pot) [101] .

101

На гонках для обозначения этого есть слово «экстеншн» (extension).