Роб Рой (др. изд.)

Но таково было мое душевное состояние, что я рад был даже и обществу предводителя разбойников, потому что оно могло отвлечь меня от слишком напряженных и мучительных мыслей и давало тень надежды, что я получу от него путеводную нить в том лабиринте, куда меня завлекла судьба. Поэтому я сердечно ответил на его приветствие и поздравил с успешным побегом при таких обстоятельствах, когда побег казался невозможным.

– Да, – сказал он, – от горла до ивовой лозы note 94 так же далеко, как от губ до чарки. Но опасность была для меня не так велика, как могло показаться вам, чужеземцу в этой стране. Среди тех, кому поручено было схватить меня, держать под охраной и поймать, когда я бежал, добрых пятьдесят процентов, как сказал бы мой кузен Никол Джарви, вовсе не желали, чтоб я был схвачен, задержан или пойман, а из остальных пятидесяти процентов половина боялась меня трогать; так что на деле против меня выступало не пятьдесят или шестьдесят человек, а в четыре раза меньше.

Note94

Прутья ивы, такие же, из каких вяжут веники, часто употребляются в Ирландии и Шотландии на петли для виселицы разумная экономия пеньки. (Прим. автора.)

– Мне кажется, и этого довольно, – заметил я.

– Да как вам сказать… – отвечал он. – Одно я знаю: если бы все мои враги из их отряда вышли в поле перед Эберфойлом сразиться со мной на палашах, я бы их уложил всех поочередно.

Затем он стал расспрашивать меня о моих злоключениях в его стране и от души посмеялся над моим рассказом о драке в гостинице и о подвигах бэйли с раскаленным резаком.

– Честь и слава городу Глазго! – воскликнул он. – Будь я проклят, как Кромвель, если пожелаю увидеть что-нибудь забавней того, как мой кузен Никол Джарви подпаливает плед Ивераха, точно баранью голову на вертеле. Недаром в жилах кузена Джарви, – добавил он более сердечным тоном, – течет струя благородной крови, хоть он, к несчастью, и воспитан для мирного ремесла, которое неизбежно притупляет мужество всякого порядочного человека… Вы уважите причину, почему я не мог принять вас в клахане Эберфойле, как предполагал: там на меня расставили силки за те два-три дня, пока я ездил в Глазго по делам короля. Но я разрушил все их коварные замыслы – больше им не удастся науськивать клан на клан, как они это делали. Я надеюсь, что скоро наступит день, когда все горцы встанут плечом к плечу… Однако что же случилось с вами дальше?

Я рассказал ему, как явился капитан Торнтон со своим отрядом и как меня и бэйли арестовали в качестве подозрительных личностей. Когда он стал расспрашивать подробней, я вспомнил слова офицера, что самое имя мое показалось ему подозрительным и что, помимо того, у него был приказ задержать «одну пожилую и одну молодую особу», под приметы которых мы будто подходили. Тут разбойник опять развеселился.

– Не есть мне хлеба, – сказал он, – если эти сычи не приняли моего друга бэйли за его превосходительство, а вас – за Диану Вернон! Совы, отменнейшие совы!

– Мисс Вернон… – начал я нетвердо, страшась услышать его ответ.

– За нею все еще сохранилось это имя? Она только что проехала здесь с одним джентльменом, который, видимо, в какой-то мере опекает ее.

– Да, да, – ответил Роб. – Теперь она под законной опекой, и очень вовремя, потому что она отчаянная сорвиголова. Но хорошая, в общем, девушка и смелая. Жаль, что его превосходительство староват. Ей больше подошел бы спутник помоложе – такой, как вы или как мой сын Хэмиш.

Это означало полное крушение тех карточных домиков, построением которых, наперекор рассудку, тешилась еще моя фантазия. Ничего другого нельзя было ожидать – ведь не мог же я предполагать, что Диана разъезжает по дикой стране в ночное время с кем-либо, кто не имеет законного права называться ее покровителем! Но, сказать по правде, удар в ту минуту все-таки поразил меня со всею силой, и, когда Мак-Грегор предложил мне продолжать рассказ, его голос прозвучал в моих ушах, но не дошел до сознания.

– Вы больны, – заметил он наконец, дважды не получив ответа. – Слишком трудный выдался день, а вы, конечно, не привыкли к таким передрягам.

Ласковый голос, каким были сказаны эти слова, вернул меня к действительности, напомнив о настоящем моем положении. Я как мог продолжал свой рассказ. Роб Рой слушал с восторгом об успешном сражении у озера.

– Говорят, королевская мякина, – заметил он, – стоит нашего зерна, но, боюсь, этого не скажешь про королевских солдат, если они терпят поражение от горсточки стариков, вышедших из боевого возраста, и мальчишек, еще не вошедших в года, да женщин, которым бы сидеть за прялкой, – словом, от самых что ни на есть последних вояк в нашей округе. А Дугал Грегор! Кто подумал бы, что найдется столько смекалки в его башке, не знавшей никогда иного убора, кроме собственной косматой гривы! Но рассказывайте дальше… хоть мне и страшновато: моя Елена – воплощенный дьявол, когда в ней кровь закипит… Бедная, у нее есть на то слишком веские причины.

Я подыскивал самые деликатные выражения, сообщая, как с нами обошлись, и все-таки видел, что рассказ мой причинил Мак-Грегору большую боль.

– Я не пожалел бы и тысячи мерков, – сказал он, – чтобы в это время быть дома! Обидеть чужеземцев… я главное – моего кровного родственника, который проявил ко мне такую доброту! Лучше б они выжгли половину Леннокса, если уж нашла на них дурь! Вот что получается, когда доверишься женщине и ее сыновьям, не признающим в делах ни меры, ни рассудка. Впрочем, во всем виноват тот пес-акцизник, который обманул меня, сказав, будто ваш двоюродный брат Рэшли ждет меня для переговоров о королевских делах; а я знал, что Гарсхаттахин и многие в Ленноксе настроены в пользу якобитов, и подумал, что об этом-то Рэшли и хочет переговорить со мной. Но я сразу раскусил обман, когда услышал, что герцог здесь; когда же мне скрутили руки подпругой, нетрудно было сообразить, что меня ожидает: я ведь знал, что ваш Рэшли – двуличный негодяй и любит связываться с людьми той же породы. Хорошо еще, если заговор не исходит прямо от него. Мне и то показалось, что у голубчика Морриса был чертовски странный вид, когда я распорядился задержать его как заложника впредь до моего благополучного возвращения. И вот я возвращаюсь – хоть и не по милости Морриса или тех, кому он нанялся служить, – и весь вопрос в том, как теперь вывернется сам пройдоха акцизник: я ему обещал, что без выкупа он не уйдет.

– Моррис, – сказал я, – уплатил уже последний выкуп, какого можно требовать от смертного.

– То есть как? – вырвалось у моего спутника. – Что вы говорите? Его убили ненароком во время перестрелки?

– Его убили сознательно и хладнокровно по окончании битвы, мистер Кэмбел.

– Хладнокровно? Проклятье! – сказал он сквозь зубы. – Как это произошло, сэр? Говорите все напрямик и не зовите меня ни мистером, ни Кэмбелом: я на своей родной земле, имя мое – Мак-Грегор.

Было видно, что он сильно раздражен. Но, не обращая внимания на резкость его тона, я кратко и ясно рассказал ему о казни Морриса. Он с силой ударил в землю прикладом ружья и начал:

– Клянусь Богом, за такое дело проклянешь свой род, и клан, и родину свою, и жену, и детей! Впрочем, негодяй давно этого дожидался. А какая разница, корчиться ли под водой с камнем на шее или качаться на ветру с петлей на ней? Что тут, что там, конец один – от удушья. Его постигла та участь, какую он готовил мне. Все же я предпочел бы, чтоб они его пристрелили или закололи кинжалом; расправа, учиненная над ним, вызовет много праздных толков. Но каждого, и слабого и сильного, ждет его судьба – все мы умрем, когда придет наш день. А никто не станет отрицать, что Елена Мак-Грегор мстит за тяжкие обиды.

Высказавшись таким образом, он как бы выбросил все это из головы и стал расспрашивать дальше, как удалось мне ускользнуть от солдат, во власти которых он видел меня.

Я скоро досказал свою повесть, закончив ее на том, как мне возвратили бумаги отца, хотя мой язык не посмел произнести имя Дианы.

– Я был уверен что вы их получите, – сказал Мак-Грегор. – В письме, которое вы мне передали, изъявлялось соответственное пожелание его превосходительства; а раз так, я, понятно, был рад посодействовать. Для того я и зазвал вас в наши горы. Но, видно, его превосходительству удалось сговориться с Рэшли раньше, чем я ожидал.

Первая часть этого отчета особенно меня поразила.

– Значит, переданное мною письмо написано было тем, кого вы называете его превосходительством? Кто он такой? Какое он занимает положение и как его настоящее имя?

– Я думаю, – ответил Мак-Грегор, – если вы до сих пор этого не узнали, то теперь для вас это не имеет значения, так что я вам ничего не скажу. Но, конечно, я знал, что письмо написано его рукой, а иначе вряд ли я стал бы столько хлопотать по чужому делу, когда у меня и своих забот не оберешься – я, как видите, едва управляюсь с ними.