Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Робеспьер. В поисках истины
Шрифт:

«От постылой, верно, — подумал стряпчий, просматривая письма, оставленные ему почтальоном, который покатил дальше. — Знаем мы это чувство, когда в самый разгар новой страсти старая любовь о себе напомнит, приятности мало»...

И вдруг, надпись на одном из писем, адресованных князю, заставила его вздрогнуть от изумления, рука была та же самая, что на письме к Курлятьеву. Мало того, и конверт был такой же величины и цвета, без сомнения, из той же бумаги и та же печать. Кто такая эта таинственная корреспондентка? Неужели почтенный князь Дульский и этот вертопрах соперники в любви? Дорого бы дал стряпчий, чтоб убедиться в справедливости своих догадок, но об этом нечего было и думать. Курлятьев не выказывал ни малейшего расположения

к откровенности; после встречи с почтальоном он сделался ещё задумчивее и рассеяннее и совсем отвернулся от своего спутника, чтоб смотреть вдаль; по всему было видно, что ему не до разговоров.

Да оно так и было на самом деле. Письмо от княгини пробудило в душе молодого человека именно то, что ему всего больше хотелось забыть; оно являлось напоминанием скверной, распутной жизни, всего того, что воздвигало преграду между ним и Магдалиной. О это прошлое! Как дорого дал бы он, чтоб оно не существовало, чтоб начать жизнь сызнова. А оно, точно назло, точно для того, чтоб отнять у него всякую надежду на счастье, встаёт перед ним. Зачем она ему пишет, эта несчастная? Разве не решено, что между ними всё кончено, что они должны забыть друг друга? Надо же было ему получить это письмо именно в то время, когда он едет к обманутому мужу. С этим осязательным доказательством его преступности и коварства в кармане он будет жать его руку, целоваться с ним. Какая мерзость! Если б Магдалина это знала, с каким отвращением отвернулась бы от него! А имел ли он право от неё скрыть свои заблуждения, признаваясь ей в любви и умоляя её стать его женой? Нет, не имел. Теперь он это видит совсем ясно, и ему непонятно, как мог он этого не сознавать раньше... Может быть, ей уж всё это известно, и она поэтому отказывается связать свою судьбу с ним?

Но не успела мысль эта мелькнуть в его уме, как он отбросил её, как невозможную. Нет, если б она это знала, не так говорила бы она с ним, не с нежностью, не с сожалением; она не дала бы ему понять, что он ей мил и что она страдает, расставаясь с ним, не умоляла бы его не расспрашивать её, не выпытывать у неё чужой тайны, она прямо объявила бы ему, что презирает его за его гнусную жизнь и что между ними нет и никогда не будет ничего общего. Она такая прямая, так ненавидит недоразумения и фальшь. О как он её теперь хорошо знает! И как он её любит, как любит!

Ему уже теперь кажется, что он и без надежды на счастье обладать ею будет вечно любить её. Он не может себе представить жизнь без любви к ней. Он ей всё скажет, развернёт перед нею без утайки всю свою жизнь и тогда только успокоится, когда она ему простит прошлое во имя будущего и пообещает ему свою дружбу. А в дружбе она ему отказать не может, особенно, когда узнает, как он несчастен...

— А князь-то, должно быть, волокита был в своё время, — снова приступил к разговору Корнилович, после довольно продолжительного молчания. — Красивый мужчина. Вы с ним давно знакомы, Фёдор Николаевич? — продолжал он, не дождавшись ответа на своё первое замечание.

— Давно, — неохотно ответил Курлятьев.

— Супруга-то с ним только первый год здесь пожила, а потом всё больше по заграницам. Тоже, верно, с кем-нибудь сантименты разводит.

«Что это? Намёк? Как он смеет!.. Проучить нахала!»...

Мысли эти вихрем пронеслись в уме Курлятьева, и он на них не остановился даже на мгновение, но они отразились во взгляде, которым он окинул своего спутника таким смущением и гневом, что у Корниловича блеснула в уме новая комбинация, за которую он со свойственной ему цепкостью ухватился.

— Болтают здесь, будто она с каким-то гвардейцем махалась до приезда их сюда, — продолжал он с напускным равнодушием. — Вы, чай, слышали?

— Ничего подобного про княгиню Веру никто не говорил ни в Петербурге, ни в Москве, — сдержанно возразил Курлятьев.

Слишком сдержанно. Ему очень трудно было скрывать волнение; это можно было заметить и по его изменившемуся внезапно голосу, и по тому, как

он старательно отворачивался от пристального взгляда своего соседа.

«С каким удовольствием вытолкнул бы ты меня, голубчик, вон из коляски, а сам поскакал бы дальше один», — думал этот последний, внутренне наслаждаясь сделанным открытием, как страстный археолог, нечаянно наткнувшийся на драгоценную находку из отдалённой древности, или юноша-поэт, которому посчастливилось ухватить богатую рифму.

Но им оставалось проехать вместе ещё с час времени, и, чтоб окончательно успокоить Курлятьева и заставить смолкнуть подозрения, зашевелившиеся в его мозгу, стряпчий вернулся к прерванному разговору о сношениях между принкулинскими обитателями и заключёнными в остроге. Оказалось, что рыболов, встретившийся ему на днях у реки и поразивший его болезненной бледностью лица и знакомым выражением глаз, один из заключённых, тот самый помещик Петренков, посаженный в тюрьму по подозрению в убийстве, и дело которого благодаря денежным молитвам его жены тянется до сих пор и протянется, вероятно, до самой его смерти, потому что всё-таки удобнее сидеть в остроге, чем быть на каторге.

— Устроился человек, как нельзя лучше. Камера у него просторная, кушанье ему приносят из домика, что жена его напротив острога выстроила. Платье носит своё, книги большими тюками из столицы получает. Мемуары, говорят, пишет. А в хорошую погоду ночью по полям да по лесам прогуливается. Каково житьё! Смотритель давно уж подкуплен, без сомнения. А следствие под сукном лежит. Вот я сам его на свободе видел собственными глазами; стоит только в неуказанное время нагрянуть в острог, чтоб все эти безобразия накрыть. Вы скажете: чего же я зеваю? А я вам на это отвечу: руки коротки, око видит, да зуб неймёт. Связаны мы, стряпчие, по рукам и по ногам прокурором, а прокурор в зависимости и от полицеймейстера, и от председателя палаты, и от губернатора. Иерархия! Чтоб пальцем шевельнуть, надо через все эти дистанции пройти, а пока эта процедура будет проделываться, всё скроют, замажут и концы в воду. Сумеют доказать, что мне всё приснилось, так всё подведут, что самому себе перестанешь верить и останешься в дураках. Вот что обидно, Фёдор Николаевич, — прибавил он со вздохом.

— Да, конечно, — рассеянно отвечал Курлятьев, не вслушиваясь в слова собеседника и продолжая думать свою думу.

Но тем не менее слова эти запечатлелись в его мозгу, и ему очень скоро пришлось вспомнить их. И если б он знал, при каких обстоятельствах это случится, неизвестно, хватило ли бы у него мужества идти навстречу роковому событию и не предпочёл ли бы он выпрыгнуть из коляски в ту минуту, когда она вскачь неслась по просеке в лесу, и размозжить себе голову о торчавшие пни!

Но, к счастью, будущее от нас сокрыто.

К князю Дульскому гостей съехалось много — соседние помещики с семьями, представители власти из уездного города: исправник, городничий, судья, уездный врач.

За хозяйку была молодая вдова, родственница князя, завернувшая сюда по дороге в своё имение близ Одессы.

Корнилович заметил, что между этой дамой и Курлятьевым какие-то контры. Встретились они, как старые знакомые, но тотчас же начали язвить друг другу, шутливо, конечно, однако не без злобы, и стряпчий стал с нею искать сближения, в чём весьма скоро и преуспел.

У них оказалось много общего. Оба считали себя всех умнее, интереснее и оба в любопытстве на счёт ближнего не знали предела.

После обеда, прогуливаясь со своей новой приятельницей по широким аллеям великолепного парка, Корнилович рассказал ей так много забавного про местное общество, что окончательно завоевал её расположение. Однако к подходам его относительно семейных тайн гостеприимного хозяина барынька отнеслась очень сдержанно, и всё, что он мог от неё узнать, это то, что Курлятьев уж лет семь как знаком с Дульскими и в бытность их в Петербурге был у них принят как свой человек.

Поделиться с друзьями: