Робеспьер. В поисках истины

Он опустился на свою подстилку, опёрся локтями на колени, опустил голову на ладони, закрыл глаза, и снова стали проходить перед ним призраки, но на этот раз из более близкого прошлого. Он видел себя с княгиней Верой и с другими женщинами, видел страдания, слёзы, ложь и предательство, которых он был причиной, он увидел себя за злополучным ужином, за которым он в пьяном виде выболтал тайну князя Дульского, и всё ему стало ясно...

Княгиня Вера не может не презирать его и не ненавидеть. А прочитав её письмо, Корнилович не мог не заподозрить его в убийстве.

И тот, кто убил князя, должен был это знать. Недаром его же оружием совершено преступление.

Да, всё так подстроено, что выпутаться ему из сетей нет никакой возможности. Не стоит и пытаться. Не стоит, да и не должно. Какое имеет он право бороться с судьбой, когда он сознает, что достоин кары? И чем же заслужить спасение, как не страданием?

«Настанет для тебя тот день, когда ты будешь так близок к гибели, что мраком отчаяния затемнится твой ум, и горечью наполнится сердце»... Это было с ним вчера и третьего дня, после отказа Магдалины сделаться его женой, и потом, после катастрофы у князя...

Но это ещё не всё... «И будешь ты изнемогать под бременем непосильной ноши, и будет раздираться твоё сердце о терния земных зол»...

Неужели Магдалина поверит, что он убийца? Да, без сомнения, поверит...

«И помутится твой ум от бедствий, что низринутся на твою голову!» — прогремел над ним тот же таинственный голос в ответ на навернувшийся вопрос. «И напрасно станешь ты искать утешение в тенях минувшего и в призраках будущего. Напрасно побежишь ты за ними и будешь умолять их о помощи и наставлении, они не поддержат тебя и не научат, а приведут тебя к бездне, на самый край пропасти... И тут только ты очнёшься и вознесёшься к Духу Истины»...

— О! Скорей, скорей бы наступила эта минута! Пошли мне муки ещё лютее, пусть бы только в этих муках сошёл на меня Дух Истины и осенил меня! Отверзи мне очи! Очисти меня! Приобщи к Твоим избранным!..

Никогда ещё он так не молился. Никогда ещё не желал так страстно отрешиться от всего земного и вознестись к источнику добра, света и истины!

Время перестало существовать для него. Сколько часов длился его экстаз, он не знал; тело его начинало уже изнемогать от усталости, а поднятые кверху руки сводило судорогой, но он того не замечал, чем больнее было телу, тем выше и радостнее возносился к небу его дух.

X

После свидания с Курлятьевым в саду Магдалина так занемогла, что Софья Фёдоровна послала за старичком немцем, с незапамятных времён лечившим всё их семейство. Может быть, лет пятьдесят тому назад он и в состоянии был отличить простуду от нервного потрясения, но уже теперь от всего прописывал он потогонное и во всех симптомах видел только лихорадку. Магдалине это было известно, а потому она только улыбнулась при появлении старика в её спальне и без колебания протянула ему руку для ощупывания пульса.

— Нишево, только сон и спокойствия, — объяснил он, посматривая смеющимися глазами сквозь очки на Софью Фёдоровну. — Аппетита нет? Ну, карошо, карошо. Завтра пропишем микстурку, если не будет лучше.

Однако на другой день его к больной не пустили, она лежала с закрытыми глазами, спала, верно, и будить её доктор не приказал.

Но Софье Фёдоровне сон этот казался подозрительным, особенно когда, подкравшись немного спустя к двери, она увидела, что Магдалина лежит, упёршись пристальным взглядом в пространство, со слезами в широко раскрытых глазах. С ноющим сердцем ушла она в свою спальню, терпеливо выжидая, чтоб дочь сама позвала её к себе. Ждать пришлось долго, только к вечеру прибежали ей сказать, что барышня встала, оделась и идёт к ней.

Магдалина объявила, что хочет уехать в деревню. Она была уверена, что совсем поправится на свежем воздухе.

— Да и давно пора. Май на дворе. Сирень уже отцвела. Розы начинают распускаться, и соловьи поют. Никогда ещё не заживались мы так долго в городе, — говорила она.

— Поедем, душенька, — сказала Софья Фёдоровна.

— Нельзя ли скорее, маменька? Завтра? Да? — умоляюще и с трудом сдерживая раздражение, настаивала Магдалина. — Это ничего, что вещи ещё не уложены, можно ехать налегке, мы возьмём с собою самое необходимое, а без нас всё уложат и привезут после... Хотите, маменька? Как это было бы хорошо!

— Как хочешь, так и сделаем, — поспешила согласиться мать.

А про себя она думала: «Боится с ним встретиться... Бедный Федя! Но, может быть, оно лучше так, скорее друг друга забудут».

Однако, как ни торопились, на следующее утро уехать им не удалось. Раньше чем к вечеру привести в порядок дорожную карету слесарь не взялся. Ночь, по уверению горничной, спавшей в соседней комнате, барышня опять провела без сна и жаловалась на озноб, что ничем согреться не может, но утром встала и, распоряжаясь укладкой вещей, так разгорелась, что, видя её с румяными щеками и блестящими глазами, Софья Фёдоровна немножко успокоилась. Скорей бы увезти её отсюда!

Федя уехал на именины князя Дульского, но, вернувшись, не утерпит, верно, чтоб к ним не зайти, хотя бы под предлогом проститься перед отъездом. Не принять его нельзя, ведь родной сестры сын. Магдалиночка может из своей комнаты не выходить, если ей тяжело его видеть, но Софья Фёдоровна постарается его обласкать и утешить.

Не выдавая тайну дочери, она постарается ему показать, как ей грустно, что мечта её — соединить с ним Магдалину — не состоялась, и намекнёт ему на то, чтоб он не отчаивался. Мало ли что может случиться со временем! Оба они молоды, год-другой подождать ничего не значит. Магдалина может изменить своё намерение не выходить замуж, и, если только он останется ей верен, они могут ещё быть счастливы вместе. Чему быть, тому не миновать. То ли ещё в жизни случается?

Весь день прождала она с замирающим сердцем племянника, моля Бога внушить ей такие слова, которые нашли бы доступ в его сердце и чтоб уверить его в её преданности и любви к нему. Ведь никого у него не осталось из ближних на свете, кроме неё. Некому пожалеть его, приголубить. А как вздумал к ним пригреться, кроме горя ничего себе не нашёл...

Вот о чём думала Софья Фёдоровна, когда ей доложили о напасти, обрушившейся на племянника, и она очень за него испугалась, но чувство к дочери взяло верх в её сердце и над жалостью, и над страхом. Первым её побуждением было перекреститься и мысленно поблагодарить Бога за то, что Магдалина отказалась сделаться его невестой.

Тотчас же представилось ей, как дочь её будет поражена и растревожена таким ужасным известием, и она стала искать средство если не отвратить, что было невозможно, то по крайней мере смягчить удар, грозящий её чувствительности. Ведь она его любит!..

— Барышня ещё не знает? — тревожно спросила она.

— Ничего не знают-с. Они как изволили лечь отдохнуть после обеда, так с тех пор и не просыпались, — отвечала Ефимовна.

— Ну, и прекрасно, Христос с нею. Чем позже узнает, тем лучше. Может, всё это враками окажется... Я сама ей скажу, как проснётся, — продолжала Бахтерина, обеспокоенная молчанием старухи и выражением её лица.