Робеспьер. В поисках истины

— Ты об душе-то своей подумала ли? Ведь уж к ним, как попадёшь (она махнула рукой по направлению двери), они не выпустят.

— Мне, тётенька, другого ходу нету, — с усилием проговорила Паранька.

Ефимовна вздохнула:

— Отец Ермил, может, наставил бы тебя, сходила бы ты к нему да покаялась. Святой человек.

— Ивана Кобылинских он не отстоял, — возразила девушка, мрачно потупясь.

— Да уж таких чертей, прости Господи, как кобылинские господа...

— А наша-то нешто лучше? — прервала её с горькой усмешкой девушка. — С родными-то дочерьми, что понаделала!

Глаза старухи загорелись любопытством.

— Что такое? — порывисто спросила она.

— Да нешто вы не слышали?

— Ничего у нас про них не слыхать, вот уж которую неделю ни слуху, ни духу. Посылали наши господа им приглашение на крестины, как следует быть промеж сродственников, не изволили пожаловать, нездоровьем отозвались. Знаем мы это нездоровье! Злость её разбирает, что колдовство ейное не удалось. Господь нашим господам за доброту ихнюю да за справедливость дочку послал, да какую ещё красавицу-то, загляденье! Ну, что ж ты про своих-то барышень ничего не говоришь? — вернулась она к недосказанному сообщению. — Взаправду, что ли, расхворались? Про Клавдию-то Николаевну, намеднись, губернатор у наших-то спрашивал...

— Клавдия Николаевна ничего, а вот Катерина Николаевна с Марьей Николаевной...

— Что ж они?

— Да кликушами сделались, вот что.

— Н-ну!

— Ей-Богу, вот вам крест, что не вру! На прошлой неделе у ранней обедни так завизжали перед святыми Дарами, что весь народ от них шарахнулся. Без чувств вынесли обеих.

И, помолчав немного, точно для того, чтобы дать своей слушательнице опомниться от страшного известия, Паранька продолжала:

— А как в горницу-то их внесли, биться стали, никому не сдержать. Не впервой это с ними, говорят. Григорьевне всё известно, но эта господ не выдаст, хоть ты её на куски режь, а только, как барышень на полу застали, сорочки в крови, синяки по всему телу и волосы клочьями... Григорьевна в горницу-то ихнюю не одна вошла, а с Лизкой...

— От Лизки, значит, и пошёл про то говор, — сурово потупляясь, заметила Ефимовна.

— Уж не знаю, право.

— Да сама-то ты от кого слышала? От Петьки, поди чай?

Девушка с испугом запротестовала против этого предположения.

— Вовсе не от него... Он ни словечка нам про это не проронил... Мы раньше слышали... Мало ли сюда народу шатается!.. Как их из церкви-то замертво выносили, все нищие на паперти видели... Нет, нет, тётенька, вы на Петьку не грешите, не от него эти слухи у нас пошли, он ни слова, вот как перед Господом Богом, провалиться мне на этом месте, если вру!

— Ну, ладно, ладно, не выдам я твоего Петеньку, будь покойна. Вот тебе гривна на дорогу, — сказала старушка, вынимая из-за пазухи тряпочку, в которой у неё были завязаны медные деньги. — Спаси тя, Христос, и сохрани.

В эту минуту монашка вернулась в землянку, и Ефимовна заторопилась домой.

— Только ведь к ранней обедне отпросилась. Боже, сохрани, проснётся барыня да меня спросит, что тогда! Ни на шаг от маленькой барышни не позволено отходить. Правда, что она только одну меня знает, только со мной и покойна, — говорила она отрывисто, поспешно натягивая на плечи шубку и подкалывая платок у подбородка.

Не терпелось ей прибежать домой, чтобы рассказать о слышанном про курлятьевских барышень.

VII

Случилось так, что в тот же день и до господ Бахтериных дошёл слух о несчастии, постигшем дочерей сестрицы Анны Фёдоровны.

Вестовщицей оказалась, как и следовало ожидать, приживалка из попадеек Фаина Кузьминишна.

Явилась она после обедни поздравить с прошедшими крестинами богоданной дочки Софью Фёдоровну и Ивана Васильевича и с просьбой дозволить ей, хоть одним глазком, взглянуть на маленькую виновницу торжества, а при этом удобном случае, запивая наливочкой пирог с луком и рыбой, которым, по приказанию барыни, угощали её в чайной, Фаина Кузьминишна со вздохами и кислыми ужимками повторила то же самое, что Ефимовна слышала в Принкулинской усадьбе про беду, приключившуюся у Курлятьевых. На обеих старших барышень злая немочь напала. Сглазил их верно дурной человек, во время с уголька не догадались спрыснуть да молитвы над ними не сотворили, а враг человеческий не дремлет. Ему окаянному завсегда лестно девичью красу да невинность погубить.

— С прошлого воскресенья бесноватыми обе разом сделались, Из церкви от ранней обедни, как мёртвых, домой привезли. Нашло это на них, как святые Дары вынесли. Сначала старшая завопила, да как скошенная на пол покатилась, а за нею и Марья Николаевна, — прибавила она, таинственно понижая голос и закатывая глаза к потолку.

У слушательниц мороз по коже от страха и жалости. У многих слёзы навернулись на глаза, все ахали и крестились.

— Да, девонки, такие-то у них дела. Страсть как серчает Анна Фёдоровна, да ничего не поделаешь, — прибавила с самодовольством рассказчица.

Весть её произвела должный эффект. Такой ужас нагнала она на своих слушательниц, что на время они обо всём забыли, что занимало их до сих пор, и не знали даже, что ответить Фаине Кузьминишне, когда она стала расспрашивать про маленькую барышню и про то, как её нашли.

— Убиенные-то, говорят, как арапы, чёрные, из Эфиопского царства прибыли...

— Что за брехня! — сердито оборвала её одна из присутствующих. — Нешто от чёрных родителей дитя может быть белое? А барышня наша, как тесто крупитчатое, мукой посыпанное.

— Не знаю, девонька, не знаю, от людей слышала. За что купила, за то и продаю, — недоверчиво покачивая головой, возражала гостья.

— Да кто говорит-то? Кто не видал ничего, а нам лучше знать, из наших восемь человек их видели вот так, как я теперь тебя вижу...

— Отчитывать что ли их будут, курлятьевских-то барышень? Вначале если захватить, когда не совсем крепко вселился, помогает, говорят, — перебила другая женщина, невольно возвращаясь к предмету, поразившему её воображение. — А ещё хорошо паром с ладаном его выкуривать.

— Да, да, с ладоном, — подхватили другие, — вот, как Агашку...

— Это кострюковская, что померла в прошлом году?

— Та самая. Так же вот, как и в курлятьевских барышень, вошёл этта в неё, в Агашку-то...

— И видели, как входил, через рот...

— Чёрным клубом. Она, сердешная, как засто-о-о-нет!..

— Застонешь тут! Эдакие страсти!

— Спаси, Господи, и помилуй!

В беседах о таком животрепещущем предмете никто и не заметил, как исчезла из комнаты приближённая барыни, горничная Лизавета. Она отправилась сообщить интересные новости в господские покои.

Барыня только что вошла в спальню, проводив гостей, приезжавших к ней в то утро (день был праздничный) с визитами. Рассказы Лизаветы страшно её перепугали. Будь её муж дома, она, разумеется, бросилась бы к нему за советом и успокоением, но он от обедни отправился с визитами. а оттуда прямо на обед к губернатору, раньше десяти часов вечера домой его нельзя было ждать. Софья Фёдоровна послала за Ефимовной.

— Няня, что это у вас там Фаина Кузьминишна рассказывает? — спросила она, едва старушка появилась в дверях.