Роддом. Сериал. Кадры 14–26

Первые пару потуг Мальцева сама «ладонной поверхностью правой руки противодействовала преждевременному выпадению ножек из влагалища, в результате чего ножное предлежание переходит в смешанное ягодичное, происходит сильное раздражение тазового сплетения, в результате чего усиливаются схватки и потуги». А проще говоря – рукой удерживала выпячивающуюся промежность. Через некоторое время она предложила то же самое сделать Александру Вячеславовичу, сопроводив несколько насмешливой ремаркой:

– Не думайте, что это так просто. Это будет неожиданно сильно. Но и не переборщите. Это женщина и ребёнок, а не снаряд в люльке. Акушерство, Александр Вячеславович, очень тактильно-интуитивная специальность. Нужно не только знать, но и чувствовать. Важно ещё следить за признаками полного открытия маточного зева. Потому что при полном открытии нам следует прекратить противодействие руки и начать оказывать пособие по Цовьянову. Так что как только вам покажется, что выпячивание промежности настолько сильное, что вы не можете – не потому что слабы, а потому что уже не нужно! – ему сопротивляться, то вы посмотрите куда?

– Посмотрю, зияет ли заднепроходное отверстие. И на состояние контракционного кольца.

– Вот и славно.

Дальше работали молча. Денисов действительно был несколько удивлён той неожиданной силой, с которой во время потуг упиралось ему в ладонь то, что под салфеткой… Надо же, такое крошечное, а какая мощь! С одной стороны матка по голове лупит, с другой – какой-то дядька вылезти не даёт…

– Вы будете хорошим акушером-гинекологом, – сказала ему Мальцева, когда плод мужского пола, доношенный, весом 3400, длиной 51 сантиметр родился с оценкой по Апгар 8–8 баллов. – В вас нет трусости, но есть разумная опаска. И есть тактильная чувствительность без склонности к гипертрофированной интерпретации. Это нечастые сочетания.

– Ну, пособие-то оказывали вы, Татьяна Георгиевна, – неожиданно зарделся этот, в принципе, взрослый уже мужчина двадцати пяти лет.

– А я и не говорю, что вы ещё что-то умеете. Я лишь говорю, что в вас нет трусости и есть чувствительность! – неожиданно зло бросила Татьяна Георгиевна, поймав мрачно-насмешливый взгляд Ельского, коршуном бросившегося осматривать младенца прямо на животе у счастливой матери. – Маргарита Андреевна, пусть интерн плаценту родит, пути осмотрит и разрывы ушьёт. Под вашим, разумеется, контролем и наблюдением! Я сейчас буду.

– Курить и без компании? – скрипуче уточнил Ельский. Скрипучесть в его случае означало некоторую шутливость.

– Поссать, Вова. В туалет я в основном без компании хожу!

Вот чего завелась, а? Зачем грубой была? Выдыхая дым в подвальный воздух, Татьяна Георгиевна затяжке к третьей уже вовсю сама с собой хохотала, вспоминая, как она помочилась в вазон Линькова. Финал, помнится, был при полном аншлаге. История эта Ельскому, разумеется, известна. Так что его скрип в ответ на её отнюдь не блестящую заключительную реплику, вполне объясним. Хорошие были времена. В хрусталь мочилась. Матвей был жив… Не грусти, Татьяна Георгиевна. Жизнь – она такая. Именно такая и никакая другая. Но всё-таки немного несправедливо, что Денисов так молод. Несправедливо, обидно и смешно. Вот как она может всерьёз размышлять о парне, который дарит плюшевых мишек даме окончательно бальзаковского возраста? Как она может хотеть быть в постели с тем, кого она учила держать руку на женской промежности? Смех, да и только! Прав Ельский, сумевший всё это передать без слов своим фирменным скрипом. Спасибо за ушат холодной воды, Владимир Сергеевич. У вас самого, что правда, жёнушка – молодуха. Но зрелый мужчина и молоденькая девушка это не так нелепо, как наоборот, не правда ли? Зрелость рядом с юностью – это когда вариант нормы, а когда и вариация ненормальности. Смотря как буквы «мэ» и «жо» расположить.

В два часа ночи её вызвали в патологию. Потому что Мальцева Татьяна Георгиевна сегодня была ответственным дежурным врачом.

Беременная с сахарным диабетом под покровом темноты сожрала целый торт. Огромный кремовый торт. Она, эта горе-беременная, знала, чем ей это грозит. И сожрав в одну харю практически кило сахара, уколола себе «немножко больше» инсулина, чем «доктор прописал». Она же, мол, знает, что во время беременности ухудшается толерантность к углеводам и усиливается полиурия, полидипсия и повышается уровень гликемии. Она же, мол, не первый год с сахарным диабетом живёт. Она же знает, что необходимо увеличение дозы… Слава богу ещё, что сама всё это рассказала. Успели вовремя. А могла бы в кому влететь или прямиком до той бабы с косой. Зачем торт в два часа ночи да ещё в таком количестве? Убедительный аргумент: «очень хотелось!» Все тридцать шесть недель хотелось. Никто не давал. Ни муж, ни мама. Муж – тот ещё хоть иногда на работе, а мама всё время дома. Беременная только сегодня госпитализировалась, и когда все родственнички вечером наконец разбрелись, оставив её в покое, вышла, дотопала до супермаркета, купила торт и… Когда весь персонал успокоился – села и съела. Съела огромный кремовый торт весь, без остатка. Когда «передозный» инсулин уколола – на всякий случай на кнопку вызова персонала нажала. Мало ли… Ой, какая молодец, надо же! Умничка просто! Действительно, перед несоблюдением положенного тебе меню стоит озаботиться вызовом неотложки.

Вернувшись на первый этаж, Татьяна Георгиевна заглянула в родильный зал. Интерн сидел за столом и что-то читал.

– Александр Вячеславович, – чуть громче шёпота обратилась к нему Мальцева, – не хотите выпить по глоточку абсента у меня в кабинете?

Кадр двадцать пятый Морфин, сигара, два чемодана

На пятиминутке всё было на редкость прекрасно и даже Ельский надменно кинул со своих имеющих право на суд над акушерами неонатологических небес:

– Несмотря на оказание пособия по Цовьянову, у ягодичного новорождённого нет никакой неврологической симптоматики. Что странно и даже подозрительно. Понаблюдаем ещё…

– Чего он гад-то такой? – шепнул на ухо Мальцевой рядом сидящий Родин.

– Да ты что! Такой доклад от Ельского – это практически похвала, все умерли от зависти. А что гад – таким уж уродился.

Панин постучал по столу ручкой. Дятел, блин!

После утренней врачебной конференции Татьяна Георгиевна тут же отправилась на обход. В принципе вменяемые заведующие устраивают полный обход два раза в неделю максимум. Но когда Мальцева приняла бразды правления обсервацией в свои руки, отделение было в таком запущенном состоянии, что она ввела моду ежедневных обходов заведующей, да так до сих пор и не могла с него соскочить. Вот зачем? Об ответственных женщинах докладывают с утра дважды: на пятиминутке в отделении – акушерки и ещё раз в конференц-зале – врачи. Если что – к тебе тут же бегут с донесением. Но нет! Ходит и ходит, как заведённая… Обхаживает! Ещё и Маргариту Андреевну за собой тягает. Та, впрочем, не сопротивляется. Так и шастают, как барин с управляющим по имению. Чтобы ни одно гнилое яблочко даром не пропало. Чтобы ни одна крепостная девка на завалинке семечки в рабочий полдень не лузгала. Такие бы усилия да на собственную жизнь!.. А это что? Это и есть собственная жизнь. Другой не дано.

На первом этаже всё было в порядке. Не считая нытья «старой калоши», в одиночку вынужденной тянуть «непосильный груз» написания историй, пока её товарка на больничном, а Наезжин по распоряжению профессора на конференции. Но в первой же палате второго этажа, там, куда была переведена вчерашняя «тазовая», глазам всей свиты и, в первую очередь Татьяны Георгиевны, предстало странное: над детской кроваткой было устроено нечто вроде палантина из мужских брюк, сам новорождённый лежал на постели родильницы, завёрнутый в несвежие мужские трусы и такую же майку, а женщина выкрикивала над ним что-то вроде «Вася! Петя! Саша! Женя! Коля! Алёша!..»

– Доброе утро! Что здесь происходит?

– Ой, доброе утро, Татьяна Георгиевна! Доброе утро, Маргарита Андреевна! Доброе утро, Александр Вячеславович! Доброе утро все! – любезно залопотала родильница. – Вы разве не знаете, Татьяночка Георгиевна, что для ребёнка нет лучшей защиты от сглаза и порчи, как оказаться завёрнутым в отцовское ношеное белье? К тому же считается, что это гарантия крепкой любви между отцом и сыном!

– Кем считается? – опешила Мальцева.

– Нашими бабками считается. Считалось… Я ходила на занятия для беременных – недорого, полторы тысячи рублей за занятие, всего пять занятий. Так там нам читали и такой курс: «Бабушкин опыт подготовки к родам. Экзотика старины».

– Ни хрена себе «недорого»! – раздражённо прокомментировала слегка оторопевшая Маргарита Андреевна в пространство.

– А это что? – ткнула Мальцева подбородком в брюки.

– Это, Татьяночка Георгиевна, чтобы малыш лучше спал! Наши бабки всегда над колыбелькою вешали папашины штаны, чтобы младенец не был беспокойным.

– А что это ты над ним голосишь? – уточнила Марго. – Ты его что, несколькими именами назвала? Это, конечно, сейчас модно, но более двух имён в связке я пока не встречала.

– Не-е-ет, Маргарита Андреевна! – рассмеялась родильница и пояснила старшей акушерке, как опытная нянюшка неразумному дитяти: – Чтобы выбор имени не превращался в проблему, существует очень древний крестьянский обычай – «окликать новорождённого». Надо перечислять вслух предположительно выбранные имена до тех пор, пока малыш не заплачет. Как заплачет – значит, выбрал.

Старшая наклонилась к закряхтевшему новорождённому и зычно рявкнула:

– Кабыздох! Пафнутий! Акакий!

После «Акакия» младенец обиженно разорался – на повышенных оборотах голосочек у Марго был той ещё вибрации, не каждое среднее ухо сдюжит. Маргарита Андреевна, победоносно глянув на приверженку экзотике старины, констатировала: