Роддом. Сериал. Кадры 14–26

– Да я уволю её к чёртовой матери! Пусть ещё спасибо скажет, что не по статье!

Немного было отошедшая от стресса девица подавилась любезно приготовленными старшей чаем – она, грешным делом подумала, раз Маргарита Андреевна чай подаёт собственноручно, значит, пронесло, – и закашлялась до слёз.

– Я бы на вашем месте этого не делал! – веско сказал Святогорский.

– Что мне её теперь, жалеть, что ли? Она меня чуть под монастырь не подвела! Будет знать на будущее!

– Так в том-то и дело, о прекраснейшая из мудрейших! В том-то и дело, что эта девочка теперь именно что «будет знать на будущее», как вы справедливо изволили заметить. Испытав подобное и осознав всю его значимость, она ни в жизни теперь не выбросит пустую ампулу в ведро и даже бутылки из-под физраствора будет пересчитывать, как скупой рыцарь свои сокровища! И морфин с обезболивающей целью будет колоть в первую очередь. Не так ли? – строго обратился он уже к юной акушерочке. Та в знак согласия затрусила головой, как эпилептик в припадке. – Единожды поротая жопа, Маргарита Андреевна, стада непоротых стоит. Вам ли не знать! Эх, вспоминаю я, о девы, один показательно-поучительный случай. Году эдак в… В каком наша юная незадачливая коллега ещё на свет не родилась, а вы, Маргарита Андреевна и Татьяна Георгиевна, ещё только узнавали, чем поцелуи взасос отличаются от всего остального, работал я в онкогинекологии, в диспансере. Времена были не такие суровые, как нынче, но и уже далеко не те, когда каждый уважающий себя доктор с плюс-минус вменяемой практикой, а то и вообще без оной, а так – земский докторишко, – мог стать вполне себе морфинистом. И жить если не слишком долго, то хотя бы счастливо. То есть, увы, в те времена, когда я работал в онкологии, наркотики уже подлежали списанию. Процедура была ещё далека от нынешней, но всё-таки вызывала глухое раздражение. Ваш покорный слуга был молод, глуп и верил людям. Вера в людей, мои дорогие крошки, проистекает не из чего иного, как из самой обыкновенной человеческой лени. Мне было лень самолично списывать наркотики, кои в те времена в отделении онкогинекологии рекой лились, и я верил фельдшеру. Не глядя и не сверяя, подписывал всё, что он мне подсовывал. Длилась такая вакханалия веры человека в человека без малого год. А затем на предмет участившихся жалоб пациенток на неэффективность всё чаще и чаще вводимого морфина нагрянула комиссия. И комар бы носа не подточил, если бы не было в той комиссии одного дотошного неленивого неверующего господина, изъявшего одну из доверительно выданной мною фельдшеру «наперёд» упаковок морфина. Оттащил дотошный неленивый господин – тогда ещё товарищ, – ампулы в лабораторию. Вскрыли там им бошки и что бы вы думаете там оказалось, дамы? Вода! Чистейшая дистиллированная вода! Фельдшер оказался форменный Левша. Он имеющиеся у него в наличии ампулы вскрывал, морфина гидрохлорид оттуда выкачивал, заливал по одному миллилитру аш два о и снова запаивал. Распространение ему припаять не удалось. А вот за должностное преступление, хранение и употребление, помнится, пять лет впаяли. С последующим запретом заниматься медицинской деятельностью. Впрочем, запрет на последующее его уже не сильно заботил, потому что через три года он в зоне скопытился, царствие ему небесное и да не соберутся скопом души тех тётенек, что гибли в страшных муках по его вине, да не отметелят они его с особой жестокостью под одной из райских кущ до состояния, несовместимого с загробной жизнью.

– Тварь какая! Я бы его убила! – горячо отозвалась Марго.

– Да, тварь. Согласен. Хотя как он те ампулки хрупкие стеклянные паял – для меня до сих пор загадка. Следствию он наверняка секрет раскрыл. А меня тот самый господин, то есть товарищ, под следствие не подвёл. Отмазал от казённого пайка. Пожалел молодого докторишку неразумного. Не стал анкету портить, спасибо ему. Сказал, мол, толку от тебя посаженного и надломленного не будет. Зато теперь вы, гражданин Аркадий Петрович Святогорский, верить будете только в бога, хотя и нет его, но не в людей – хотя их-то как раз хоть жопой жуй и о факте своего неоспоримого существования напоминают они вам ежеминутно. Вот такой был добрый господин. То есть тогда ещё товарищ. Поучительная история, гражданочки?

– Аркадий Петрович, а откуда у тебя всё-таки пустая ампула морфина, а? – не выдержала Маргарита Андреевна.

– А между тем я особо оговорил необходимость не задавать мне таких вопросов, – Святогорский скосился на молоденькую девушку.

– Марш на пост!!! – заорала Марго. – Чего тут расселась, как на именинах?

Когда девчушку сдуло из кабинета, Святогорский, вздохнув, сказал:

– Помните реанимобиль наш, спешащий на помощь в какое-то очередное Кукуево-150 в ДТП угодил? Слава богу, без пациентки, а не то, когда нас с водилой и анестезисткой из больнички выписали, так мы бы ещё и под суд пошли. Во всяком случае, я.

Конечно, все прекрасно помнили эту страшную аварию, произошедшую пять лет назад. Святогорский и анестезистка отделались средней тяжестью, а вот водителя еле-еле из крайне тяжёлого вытащили. Много ещё в нашем любимом городе отморозков, которым звуковой сигнал и проблесковый маячок не писаны.

Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна молча покивали.

– Ну так вот. Что у анестезистки моей верной в чемодане осталось в живых – я добросовестно притырил. Потому что моя ИОВ, при всей её гнусности и хабалистости, баба надёжная. И на место ДТП прибыла быстрее гайцов. Не иначе, на метле летела, – Святогорский усмехнулся, но с некоторой даже гордостью. – Вот, для таких примерно случаев сохранил, в том числе. Большая разница есть между хряснувшей в стеклянный лом при ДТП и пропавшей среди мирного белого стационарного дня ампулой морфина. И больше никаких вопросов, девицы! Или вам мало, Маргарита Андреевна, что я ваш зад от порки уберёг? – нарочито-грозно нахмурился Аркадий Петрович. – Так что с вас бутылка!

– И не одна, не одна, золотце ты моё! – защебетала Марго.

Поздно вечером санитарка в изоляторе шлёпнулась головой об стеночку.

Попросили у Маргариты Андреевны разрешения собраться узким средне-младшим медицинским кругом, отпраздновать чей-то там день рождения. На полчасика. Конечно же, официально все гульки под запретом и уже давно. Но на людей давить без лишней надобности не стоит – только туже идут, как известно. Так отчего бы и не разрешить, если смена отличная, работники прекрасные, а в родильном зале никого? Ну посидят, перекусят. По бокалу вина выпьют. Друг дружку на этажах подменят, чтобы здоровья пожелать виновнице торжества. Чего плохого-то? Обычно ничего. Но не на сей раз. На сей раз с девицами заседал заведующий гинекологического отделения. Уж непонятно, каким его ветром занесло. Впрочем, наверняка ухлёстывает за интерном Олечкой. Сколько у него жён, у того заведующего гинекологией уже было? Семь? Восемь? Вот есть же ж люди, которые так… А есть такие, которые всё время женятся, мать их! В общем, интерн Олечка в компанию затесалась, потому как по графику дежурит в обсервации. А тут и заведующий гинекологией на Олечкин запах привалил. Это же изолятор, с улицы зайти можно. Заведующий прекрасно знает, что девочки, слегка выпив, становятся куда более на всё согласные, а кто ту интерницу на дежурстве в той обсервации будет искать, кому она тут упала? Тем более что в обсервации всё время Денисов торчит, Мальцева его везде за собой таскает, другим-то что делать? Из-под руки смотреть и третьим надлобковое зеркало держать? А этот придурок, заведующий гинекологией, меры вообще ни в чём не знает и запретов никаких не имеет. Дядя у него, видите ли, министерская шишка. С тем заведующим ни язва Матвеев, ни администратор Панин ничего поделать не могут. Даже главный врач уже воет от его выходок, а чуть что – звонок от министерского дяди. Вот ведь трепетная любовь к племяннику! Так отчего бы этой падле и не покурить в изоляторе? Ему же всё можно! И не просто покурить сигаретку. Хер бы с ним. Нет, он сигару должен распалить. Чтобы интернице Олечке лапшу по ушам развешивать в солидном антураже. А тут санитарка-дурочка. «Ой, Александр Викторович, это сигара, да? Я никогда сигар не курила!» А министерский племянник не как заведующий, а как какой-то злобный школьный двоечник – «пошутил». Дал сигару девке, никогда сигарой не пыхтевшей, и говорит: «Ты только глубже, глубже затягивайся!» Та дурища и давай стараться. Вот на первой затяжке глаза на лоб и полезли. И она на спину шлёпнулась. Хорошо сзади койка стояла. Но башкой об стену мощно приложилась. Александр Викторович однажды уже примерно так «пошутил». Был в гинекологии старый доктор с дурацкой привычкой. Забегал в ординаторскую и у кого что на столе стояло – кофе или чай – хлобысь! – и выпивал в один присест. Так Александр Викторович решил его «проучить»: настоял крепкого раствора табаку и на один из столов ординаторской поставил. Старенький доктор забежал и по своей, да, действительно дурацкой и всех раздражающей привычке и заглотнул. Не всё, конечно. Но ему хватило. Старенький же. В кардиореанимации еле откачали. Другого бы «шутника» сняли. А этому – хоть бы хны. Дядя позвонил главному и объяснил, мол, мальчик пошутил. Мальчик борется за дисциплину. И с вредными привычками вроде пить кофе в ординаторской и тырить напитки у коллег. А тут и вовсе какая-то санитарка. Кому она нужна? Учитывая то, что башкой приложилась, но быстро в себя пришла. Татьяна Георгиевна долго орала и на заведующего гинекологией, и на свой собственный персонал. На интерна Олечку и даже на пришедшую в себя дуру, курящую сигары взатяг в изоляторе обсервационного отделения. Всё!!! Теперь любые празднования под строгим окончательным запретом. Навсегда!!! А там посмотрим…

Вслед за этим без паузы привезли отслойку. Ну а как иначе! Куда же без этого под занавес?! Пришлось звонить Ивану Спиридоновичу и отменять рандеву. С извинениями. Человек из Голландии торопился, она обещала именно сегодня. Но именно сегодня передоверить оперировать такую отслойку нынешнему ответственному дежурному рука не поднялась. Если бы её уже на работе не было! Но с этими сигарными разборками… Задержалась? Пеняй на себя. Ну или на своё слишком гипертрофированное чувство ответственности. Прям раковая опухоль какая-то, а не чувство ответственности! Не поддаётся уже ни радикальной, ни паллиативной терапии!

На ночь решила не оставаться. К чёрту! Домой, спать, телефоны отключить. Все! В конце концов, не такая уж она и незаменимая. Справятся прекрасно и без неё. Приехать домой, залечь в ванну со стаканом виски и сигаретами. И потом спать. Всё.

Как только она залегла в ванну – позвонили в дверь. Кто? К ней и не ходит никто почти никогда! Не открывать! Лежать и не открывать! Но звонили настойчиво. Минут пятнадцать с перерывами. Вам когда-нибудь звонили в дверь по пятнадцать минут? Вы принимали во время такого звонка ванну? То ещё удовольствие, не правда ли? А если ваша работа связана с некоторой ответственностью… Ну не покойный же Вовка она, ей-богу, чтобы из поля зрения пропадать совсем. Она – живая Татьяна Георгиевна Мальцева. Дура, которая не может спокойно принимать ванну под перезвон во входную дверь. Набросив махровый халат, она протопала из ванной комнаты в коридор, оставляя мокрые следы. Посмотрела в глазок. Панин!

– Танька, это я, открывай!

– Панин, тебя каким бесом занесло?!

– Открывай, чёрт тебя дери!

Открыла. И перед ней предстал Семён Ильич. С двумя чемоданами.

– Варвара, идиотка, затеяла какие-то масштабные крестины. С крестильной, прости господи, кашей. Это такая размазня, в которой запечена курица, а для мужа, то есть для отца, ну то есть для сына, который папаша – крестильная каша должна быть горькой… Господи, какая чушь! И она носится с этим, ёклмн, ивентом, а я уже совсем не могу, у меня крышу рвёт… Танька, ты же согласилась выйти за меня замуж, да?

– Сёма, тебе не кажется, что ты несёшь какую-то ахинею, а? – насмешливо посмотрела на него Мальцева.

– Ты меня пустишь или мне тут так и стоять изваянием с чемоданами?

– Ты отлично смотришься! Шикарное композиционное решение для статуи у трёх вокзалов. Назвать можно как-нибудь соответственно. Ну хотя бы… ммм… «Человек, который никак не мог определиться». Или нет, как-то коротко, как выстрел. «Ходок». Чисто в традиции передвижников. Бороды лопатой и лаптей только не хватает…

– Танька, хорош уже. Я вхожу! У тебя что, там кто-то есть? Мне всё равно. Я вхожу! – попёр Панин на дверь.

– Входи, входи. Отелло командированный. Никого там нет. Кроме отлично известного тебе портрета. Но он отсюда никуда, ты учти. Так что располагайся, а я пока ванну приму. Доприму, точнее.

– И это всё? «Располагайся»?

– А ты чего ждал? Праздничного ужина из семи блюд? Извини, крестильной каши нет. Кофе. Виски. Сигаретка.

– Я бросил, – мрачно напомнил Панин.

– А я – нет.

Мальцева отправилась в ванную комнату. С намерением лежать в лохани ровно столько, сколько потребуется Панину, чтобы раствориться в пространстве. Нет? Он ещё не исчез, проклятый глюк? Похоже, нет. Похоже, он не глюк. Уже почти полночь, и он всё бродит по кухне, гремя посудой. Чёрт, всё равно уже никакого удовольствия от ванны не получишь. Пора вылезать навстречу неизбежному.

Как только она набросила халат, снова раздался звонок в дверь. Опять?!! А это кто ещё? Залила соседей снизу? Даже в глазок глядеть не буду. Смотри не смотри, раз уж сегодня тут проходной двор – так тому и быть. Некоторая доля здорового фатализма никому не вредит. Наоборот – выручает в особенно безнадёжных случаях.