Родная партия

Глаза открылись. Что-то на лице. Я сбросил предмет на пол – оказалось, что это книга, “Живаго” Пастернака. Рядом с ней прокатилась откупоренная и опустошенная бутылка. Повертел головой. Белый потолок с заметным швом. Стены с неприятными оранжевыми обоями, картина в позолоченной оправе, вазы с алыми гвоздиками, скульптура на столе – фигура из конской тройки. Допотопный телевизор и видеомагнитофон, ни ноута, ни айфона под рукой. Мебель древняя… Вообще всё древнее, я такое давно нигде уже не видел. Словно в раритетной квартире оказался.

Встав с кровати, я подошел к окну. Тело ещё горело как от мороза, будто было не своим. А за окном… Москва. Но какая-то не такая. Что за хмурость? Куда подевался Сити? И почему снежно?

В окне показалось отражение незнакомца. Я обернулся, поискал зеркало в комнате. Увидев себя, в ужасе всхлипнул.

“Это кто? Я, что ли?”, говорил сам с собой. Пощупал тело – все щипки отозвались. Высокий лоб, впалые щеки и большой нос, серьезные морщины. Всё на лице поменялось, остался лишь знакомый силуэт. Где моя рыжая шевелюра? Почему я постарел на десять лет?

– Андрюша! – раздался неизвестный женский голос из коридора. – Быстро завтракать. Служебная машина через полчаса.

Какая ещё служебная машина?

В просторном коридоре стояли книжные шкафы, забитые до отказа, среди них некоторые пестрели красным и синим. Виднелись несколько комнат; из одной, напоминающей директорский кабинет в школе, донеслась с наигранной музыкой фраза “Говорит Москва. Московское время восемь часов…” Я пошел туда, приоткрыл дверь.

Мужчина, стоявший спиной ко мне, надевал серый костюм. Взгляд зацепил выразительные брови и большие роговые очки. Он заметил меня в зеркале шкафа.

– Андрей, собирайся. Не будем возвращаться больше к этой теме, ладно? Мне не нужны больше проблемы с комитетчиками. Наверху разговоры пошли. Есть предел моему терпению. Уехать за границу тебе не дам, всё, забудь. Сначала прибери то, что натворил, а потом хоть послом в Канаду.

Я молчал. Видимо, мужчину это задело. Но мне и правда сказать было нечего, не знаю, кто эти все люди. И этот календарь на стене с жирной цифрой 1985, коммунистический донельзя, и картина с шагающим Лениным, всё это парализывало.

– Ты что, не слышишь меня?

Сзади подкралась какая-то женщина, крутобедрая и совсем незнакомая. Я сошел с ума, меня окружает всё неизвестное.

— Я не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Кто вы?

Мужчина раскрыл рот в удивлении.

— Виктория, звони Чазову. Или Морковкину в Кащенку. Мой сын допился — не узнает родного отца! Уведи его с глаз долой. Негодяй, подонок просто!

Женщина, которую звали Викторией, аккуратно взяла меня под локоть, отвела на кухню и злобно шикнула. Я совсем растерялся. Помогите мне, кто-нибудь!

— Перестань, умоляю, заклинаю тебя, – заговорчески произнесла эта женщина. – У отца аврал на работе. Заводу пятилетку закрывать, он уже скоро спать будет в рабочем кабинете, а от тебя одни неприятности. Ты уже взрослый мужчина. Прекрати эти детскости, семья ведь пострадает.

– Я… Мне нужно присесть. Может, съел что-то не то.

— Или выпил, бесстыжий.

— Ну и приход у меня.

Женщина рывком посадила меня на стул, заставила есть кашу. В желудок упало горячее. Хотелось плакать. Нужно спрятаться ото всех, чтобы обдумать всё произошедшее. Пока я доедал кашу, потекли ручьем воспоминания: про октябрьское утро, мамины причитания о Трампе, про Аслана и Нику, вспомнилось напуганное лицо безумной женщины, трепетавшей белым взглядом от слова война, а потом понурый ветеран-инвалид, жаловавшийся на свою судьбу; строки последней песни, которую мне довелось слушать, текли назидающе — как же хочется увидеть свет, что пробьется сквозь тьму и положит конец моему безумию!

Я полностью отдался этим воспоминаниям, не мешал Виктории собирать меня в дорогу, стал марионеткой в её руках. Казалось, это нравилось женщине – на меня как с рога изобилия посыпались комплименты. Она проводила меня на лифте, сказала, что подождет “служебку”.

К подъезду неспешно завернул черный автомобиль, начищенный до блеска. Внутри кожаный салон, в котором можно утонуть. Понуро сев в него, я крепко зажмурился, надеясь, что всё это исчезнет, что всё вернется обратно.

Но машина тронулась, и ничего не изменилось.

Глава 2. ЦК ВЛКСМ

Я в полном невменозе. Что делать?

Нужно воссоздать историю, иначе я так и буду биться разумом об свой череп. Что случилось с Россией? Что произошло со мной? Что сделалось с миром? Что это за мир такой? Почему всюду советская эпоха? Что значит этот календарь? Кто эти люди, что меня окружают?

Машина ехала очень ровно, ощущалось, как водитель деликатно вёз меня куда-то в центр. Улицы я узнавал, как Этим временем следует воспользоваться. Как довезут, спрячусь где-нибудь и продолжу размышлять в одиночестве.

Что у меня есть? Мелкие детали, раздробленные воспоминания... Видимо, я пытался спрятаться от реальности, так как никого не хотел слушать и на замеченное реагировал с чувством отторжения. Соберись, Андрей, ты же будущий историк. Чему тебя учили Геродот и историки всех эпох? Опиши историю.

Сначала 2028-й, утро двадцать девятого октября. Иронично, что начало события идет с самого раннего времени, а потом скачок в более позднее. Итак, история началась с того, что Трамп объявил нам войну. Или сделал ультиматум. Что там было сказано в его речи? Если убрать всю эту политоту и помпезность, то он потребовал от нас ответа в течение часа.

Примерно с месяц говорили о пропавшем в Балтике “Джимми Картере”, о том, как США грозились подтвердить причастность России к потоплению подводной лодки. Хотя весь год Трамп выглядел довольным и часто выпускал одно кринжовое заявление за другим — прямо как в начале президентства. Поэтому к исчезновению подлодки отнеслись с пренебрежением. Ну, пропала и пропала. Вдруг Трамп решил забайтить целую ядерную державу?

Я, весь такой на октябрьском вайбе, забил на политоту, поставил отметку у графы “против всех”, писал курсач и гонял в посольство за испанской визой, попутно заливая себя гекталитрами кофе. Но в последние дни, похоже, стало совсем тяжко, раз политота через все мои психологические фильтры пролезла в сознание. Тема не сходила из каналов Телеги. Я не особо вникал во все подробности текущей политики, ибо мне это было совсем не интересно — честно говоря, даже слово война, как если в буквальном смысле представить её между Россией и США, вызывало эмоциональное отторжение, поэтому и курсач писал беззубый, про культуру повседневности. Так было не только спокойнее, но и удобнее. А то, что барины дерутся — не мое дело.

Так и что с подлодкой? Словно других трагедий раньше не случалось. Тонули подлодки и раньше, и у нас тонули, и у них. Ещё школу закончил, а отношения между нами и ими оказались испорчены. Холодная война номер два. Долгое затишье на восточных границах, и потом этот инцидент в море. Трамп — президент донельзя кринжовый. Но неужели он забыл разницу между популизмом и реальностью?

Как можно было додуматься до ядерной бомбардировки? И зачем выдвигать ультиматум сроком в один час? Чтобы что? Видимо, чтобы не было возможности среагировать, дать вразумительный ответ. Ну такой себе повод пофлексить для будущей истории — угробить мир ядерной войной.