Родной ребенок. Такие разные братья

— Да… — протянул Ананд и нараспев процитировал:

Как хороши, как свежи были розы В моем саду! Как взор пленяли мой! Как я молил весенние морозы Не трогать их холодною рукой! ……………………………………………… Но в мире мне явилась дева рая, Прелестная, как ангел красоты. Венка из роз искала молодая, И я сорвал заветные цветы…

— Боже мой! — воскликнул Джавар. — Кто же написал такие изысканные стихи? Северные арии?

— Да, ты угадал, это стихи какого-то русского поэта, но не помню, какого.

— Может быть, Пушкина?

— Может быть, дядя…

— Как изящно! Каков язык! Какая органичная образность! Нет нарочитой орнаментальности, как это обычно бывает у персов. Да, Ананд, здесь, кроме личного счастья, мне очень не хватает истинной, изысканной духовной красоты в людях. Простоты здесь — хоть отбавляй. Простоты и хищности здесь в изобилии. А вот этой тонкости чувств, как в этих стихах, мне и не хватает в жизни.

— А в жизни это растворено. И лишь поэт может извлечь этот нектар. Хотя ты, конечно, прав, дядя…

— Выпьем, дорогой племянник, за нашу с тобой жизнь, — произнес Джавахарлал, и крупные мужские слезы выкатились из его глаз.

Он смахнул их рукой и выпил коньяк.

— Выпей, Ананд, за нас, таких одиноких на этом свете!

— Да, дядя, за нас, но не одиноких.

— Что ты имеешь в виду? — уставился на него Джавар.

— А то, что нас двое! — отшутился Ананд, хотя на самом деле в его фразе таилась надежда, что когда-нибудь он вновь обретет самое дорогое, что у него осталось на этом свете, — своего сына.

— А-а, понимаю! — ответил дядя. — Тогда порешим вот как. Ты поезжай в Бомбей. И если в твоей личной жизни будут перемены, тогда и поговорим о моем возвращении. Сам понимаешь, на старости лет одному мне оставаться здесь совсем ни к чему. Ну а пока еще силенки есть, буду барахтаться.

— Ну, уж вы скажете, дядя!

— Ладно, ладно, прости, дорогой мой, мой единственный, за мою стариковскую слабость и любовь к тебе, — и Джавар обнял Ананда. Плечи его вздрагивали.

Глава четвертая

В Бомбее было свежо, ясно и прохладно. Недавно закончился барсат — сезон дождей. Голубое небо нежилось в теплыни. Несмотря на бесконечные потоки машин, запрудившие улицы, дышать было легко.

Ешода вышла в сад и позвала:

— Кишен!

Малыш, лет четырех в коротких голубых штанишках и белой рубашечке с короткими рукавами, аккуратно подстриженный и причесанный, весело играл с обезьянкой. Пестрый попугай выкрикивал какие-то непонятные слова, сидя на стебле широкого и длинного бананового листа.

— Кишен! — повторила Ешода.

Наконец малыш подбежал к парадной двери, разгоряченный, с сияющими глазами.

— Пойдем, Кишен! Время пить молоко.

— Я не хочу молоко! — смеясь воскликнул мальчик и вырвался из рук Ешоды.

Она пошла вслед за ним. Спустя несколько минут ей удалось урезонить озорника и усадить за стол, на котором стоял тонкий стакан с молоком.

— Выпей молоко! — ласково попросила она.

— Я не хочу.

— Не надо капризничать, сынок! Мамочку надо слушаться, — уговаривала Ешода.

— Хорошо! — наконец согласился малыш. — Ты только зажмурься.

— Для чего? — озадаченно спросила мать.

— Зажмурься, мама! — настаивал сын. — И я сразу выпью все молоко!

Ешода закрыла глаза, но открыв их через несколько секунд, обнаружила, что Кишена за столом нет. Молоко осталось нетронутым.

— Вот озорник! Обвел-таки меня вокруг пальца! — и она отправилась на поиски обманщика.

А Кишен тем временем подбежал к деду, который на диване читал газету. На его крупном носу красовались огромные очки.

— Дедушка! — прошептал мальчик. — Спрячь меня, — и он уселся к деду на колени, который, развернув газету, загородил его.

— Где ты, Кишен? — звала его Ешода, входя в комнату. — Убежал! Вот негодный мальчишка! — сообщила она свекру и снова позвала:

— Кишен! Вы не видели Кишена? — спросила она у деда, старательно уткнувшегося в газету. — Где он спрятался?

— Нет, не видел, — спокойно ответил свекор Ешоды, седовласый, стареющий мужчина с благородным лицом.

— Куда он делся? — недоумевающе спрашивала Ешода и направилась в другую комнату.

— Дедушка, я убежал, чтобы не пить молоко, — признался малыш.

— Слушайся маму, а то нам попадет! — с напускной строгостью ответил тот.

Но Кишен засмеялся, довольный своей игрой.

В это время вернулась Ешода и увидела Кишена, который уже сидел рядом с дедушкой на диване.

— Ах, вот он где! И опять от меня убегает! — и кинулась догонять Кишена, который, звонко смеясь, бегал по комнате.

Изловчившись, она поймала сына за руку и повела его пить молоко. Она опять усадила Кишена за стол и сказала:

— Выпей молоко!

Но тот, продолжая смеяться, вскочил, подбежал к деду и сел к нему на колени. Ешода последовала за ним.

— Ну что с ним делать?! — спросила она и добавила: — Вы его балуете!

Тот усмехнулся в седые усы и снял очки.

— Кишен, маму надо слушаться. А то из-за тебя и мне попадает.

Но мальчишки и след простыл.

— Кишен! Кишен! — слышались тщетные призывы матери, а малыш уже был на ветке дерева и поглощал недозрелый банан.

Раджа еще несколько минут сидел в открытом «джине», наблюдая за Кишеном. Потом, включив мотор, двинулся в офис.

«А мальчик уже большой! — подумал он. — Ананд приезжает завтра. Уж скорее бы. Все же туговато приходится без него».

Найроби сиял под лучами яркого солнца. Джойс вывел «мерседес» из гаража, вышел из машины и поклонился Ананду.

— Не беспокойтесь, бвана! Джойс все сделает, как вы велели. Документы у меня, — он сел за руль, включил мотор и мягко выехал со двора. Машина, со слегка приподнятым радиатором, похожая на мопса с расставленными лапами, который жадно обнюхивает встречный ветер, помчалась на восток в порт Момбаса.