Рокки, последний берег

Он спустился до нижней ступеньки. Гостиная была погружена в полумрак и походила на картинку из черно-белого сна. Никого не было, окна закрыты, входная дверь заперта. Он прошел в столовую, потом в кухню. Никого. Только тихо урчала посудомойка, заканчивая цикл.

Он затаил дыхание, сосредоточился, пытаясь снова расслышать подозрительный шум.

Тщетно.

Все было совершенно тихо.

Он подождал немного, посмотрел в окно на дверь западного крыла по ту сторону патио. Она была закрыта. Свет не горел.

Он поднялся наверх.

Когда он вернулся в спальню, Элен по-прежнему спала. Фред позавидовал ее спокойному сну.

«Она же принимает таблетки», — подумал он.

И, сам не понимая, как это вышло, взял таблетку ксанакса из аптечного шкафчика в ванной и запил ее стаканом воды.

Сон поглотил его, как чей-то рот, теплый, влажный и мягкий. Проснувшись, он не мог вспомнить, снилось ли ему хоть что-нибудь, и чувствовал себя так, будто был скорее без сознания, чем спал. Состояние было странное, непривычное, словно его эмоции слегка воспарили над действительностью. Мир казался спектаклем, который он смотрел без особого интереса. Все вокруг подернулось клубящейся скукой, невесомой, как слой талька, и это было приятно. Он не понимал, как мог днем раньше принимать события так близко к сердцу. Мира не стало. Это факт. В масштабе Вселенной это всего лишь незначительная деталь. Через несколько миллионов лет по случайности эволюции какой-нибудь другой живой вид, возможно, обретет сознание, сознание даст ему разум, а разум позволит овладеть техникой, как это было с людьми. Какой это окажется вид, знать никому не дано. Кошки? Собаки? Мухи? Цивилизация крыс: они будут так же строить царства, так же схлестываться в войнах, так же придумывать себе богов, так же сочинять легенды, так же любить своих детенышей, так же завидовать своим современникам, так же верить, что их жизнь и их царствие на земле единственны и вечны, и так же закончат апокалипсисом. На этой планете так будет всегда: разумные виды будут появляться и исчезать один за другим в круговерти тысячелетий, до тех пор пока Солнце, исчерпав свои циклы синтеза водорода, не превратится в красный гигант, и тогда всякая жизнь окончательно исчезнет с поверхности планеты, которая станет мертвым оледеневшим радиоактивным небесным телом.

Фред оценил свое новое состояние духа, решив, что оно больше похоже на мудрость, чем на смирение. Он даже представил себя старым йогом, тощим и бородатым, и мысленно медитировал в тишине у корней дерева, с открытыми всем ветрам чакрами, питаясь своим внутренним покоем, как другие питаются хлебом с маслом, и глядя на мир без радости и без печали. Ничего не желал, ничего не ждал, и дни его образовали континуум, прямой, как горизонт, и безмятежный, как космическая пустота.

Ида и Марко не хотят больше работать? Ну и пусть.

Ида и Марко проникают к нему ночью, чтобы обокрасть его? На здоровье.

Фред догадывался, что этой переменой настроения обязан принятому вчера ксанаксу. Это его не беспокоило. Мудрость можно снискать годами духовных упражнений или обрести под действием психоактивного компонента, все равно мудрость есть мудрость.

Он хотел было принять еще таблетку, но не стал. Если повезет, одной ему хватит на день. Или на неделю. Может быть, химия его мозга изменилась коренным образом и он останется таким навсегда?

«Это было бы идеально», — подумал он.

Было далеко за полдень, он проспал часов пятнадцать. Солнце за окном стояло уже высоко. Морские птицы, названия которых он не знал, парили на ветру, словно приколотые к небесной синеве.

Он спустился вниз.

Там не было ни души. Элен и дети, наверно, ушли на прогулку с Жетом.

Остатки ужина так и валялись на столе в столовой. Посуда не была вымыта. Наполовину размороженные готовые блюда стояли на кухонном столе. Гостиная выглядела грязной, он не знал почему, возможно из-за пыли на журнальном столике, да и пол был не такой чистый, как следовало бы.

Фред ощущал в своем теле безграничную энергию. Мог бы гору своротить голыми руками. Он жаждал действия и принялся за работу. Убрал со стола в столовой и в кухне, опорожнил посудомойку, загрузил в нее грязные стаканы, приборы, тарелки и запустил быстрый режим, потому что хотел, чтобы все было по образу и подобию его души: идеально чистым. Он отправился на поиски моющих средств и нашел их за дверью, которую никогда не открывал: средства для плиточного пола, для индукционных панелей, для нержавеющей стали и для натурального камня, гели для пола, кремы для унитазов и другие для ванны и душа, жидкости для окон, для духовки изнутри и для духовки снаружи, для садовой мебели, гели от накипи, от жира, от плесени, пенка от известкового налета, воск в спрее, воск в пасте, чистящие средства для ковров, дезодорирующие для придверных ковриков и целая коллекция губок, щеток, ершиков, салфеток, фланелек, тряпок и тряпочек. Он читал на бутылках: «двойного действия», «тройного действия», «суперблеск», «подлинный секрет лаванды», «мгновенная чистота с ароматом цветов вишни» — это была высокая поэзия гигиены.

Он хотел действовать методично: достал все моющие средства, выстроил их в ряд и выработал стратегию. Для начала убрал все, что можно было убрать, потом прошелся пылесосом. Затем вымыл полы, плитку, кухонный стол. После этого перешел в ванную и наконец в туалет, где долго трудился в надежде добиться чистоты белее белого. Это было утомительно, но приносило огромное удовлетворение. После четырех часов работы у него болели спина и плечи, на футболке выступили пятна пота, зато первый этаж сверкал, как королевская драгоценность, а ванные комнаты походили на жемчужины, сияющие в шелковом ларчике.

Фред долго стоял под душем, потом надел брюки из некрашеного льна, небесно-голубую хлопковую рубашку и теннисные туфли Superga девственной белизны. Чистый, в своей чистой одежде, в своей чистой комнате он посмотрелся в зеркало и нашел себя красавцем.

Однако тоненькая иголочка ностальгии кольнула в сердце: в прежнем мире он сейчас вышел бы из дома и отправился на работу. А в офисе при виде его, такого чистого, такого красивого, такого богатого, такого энергичного, сорокалетнего триумфатора, выглядящего на половину своего возраста, все служащие ахнули бы от восхищения патроном, и это восхищение, которого бы он как будто не заметил, было бы бальзамом на душу.

А к чему все это сегодня?

К чему быть красивым и хорошо сохранившимся, когда никто тебя не видит?

К чему его талант и его ум, когда поля деятельности для этого таланта и этого ума больше нет? Он внезапно приуныл, как будто вся энергия покинула тело и испарилась в атмосфере. Перемена была такой резкой — вроде разгерметизации кабины пилота, — что к глазам подступили слезы.

Сам не понимая, как это вышло, Фред опять оказался в ванной перед аптечным шкафчиком и принял таблетку ксанакса.

Он спустился вниз, сел в кресло в гостиной, включил на музыкальном центре Двадцать первый концерт Моцарта и закрыл глаза.

Подействовало не сразу, но на второй части, анданте, он почувствовал, что печаль в душе как будто растворяется. Это было удивительное ощущение, пузырьки отрицательных эмоций лопались в нем, выпуская наружу свой токсичный газ, который всасывала черная дыра, где-то за горизонтом событий: хлоп — исчезла грусть, хлоп — исчезла горечь, хлоп — исчезли тоска, ностальгия, обида, хлоп, хлоп, хлоп.

Элен и дети вернулись под вечер, свежие и порозовевшие. Они ворвались в дом, топая грязными подошвами, облепленными мокрым песком. Александр стянул свитер и бросил его у двери. Элен пошла в кухню мыть руки, даже не сняв кроссовок.

— Посмотри, что мы нашли на пляже! — крикнула Жанна. Она тащила за собой что-то большое и темное. — Это ковер! Мы нашли ковер, он застрял в скалах!

Элен из кухни уточнила:

— Персидский ковер! Красивый, правда? Посмотри, какие узоры! Интересно, как он сюда попал…