Рокки, последний берег

И пока она говорила, Жанна сновала по гостиной, таская за собой мокрый грязный ковер. Неожиданная ярость расколола надвое мозг Фреда.

— НЕТ, МАТЬ ВАШУ, ВЫ НЕ ВИДИТЕ, ЧТО ВСЕ ИСПАЧКАЛИ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! Я ВЕСЬ ДЕНЬ ОТМЫВАЛ, А ВЫ ТУТ ТОПЧЕТЕСЬ, КАК БОМЖИ, ДОСТАЛИ УЖЕ!

Элен и дети застыли как громом пораженные. Фред перевел дыхание, пытаясь успокоиться.

— Я хочу сказать, что чистота и порядок в доме зависят от нас. Чистота и порядок — с этого начинается цивилизация. Надо ухаживать за домом и ухаживать за собой! Даже если кроме нас никого не осталось. Вы же не хотите, чтобы последние люди на Земле жили в беспорядке и грязи? Чтобы не чистили зубы, не принимали душ! Это вопрос уважения ко всем погибшим!

Жанна прижала к себе уголок ковра. Она была не очень высокой для своих двенадцати лет и такой хрупкой, что казалась совсем маленькой девочкой. Ее длинные черные волосы, которые она отказывалась стричь после приезда на остров, падали ей на глаза, и она выглядела эльфом из северной сказки. Жанна была такой загадочной, что Фреду иногда казалось, будто его дочь принадлежит к иной реальности.

— Да нет же, мы не последние… Мы вернемся домой, когда не будет больше проблем! — сказала Жанна.

Фред полностью пришел в себя. Он видел яснее, чем когда-либо, теперь, отмыв весь дом, и не хотел больше лжи. Не хотел ложных надежд. Только кристально чистая правда, отмытая от накипи лицемерия.

— Нет, милая, мы никогда не вернемся домой, потому что нашего дома больше нет. То есть, может быть, и есть как вещь, но он недоступен, окружающий его мир исчез. Улицы, по которым ты ходила, сегодня устланы разлагающимися трупами. В высшей степени смертельный вирус живет в воде и воздухе, не говоря уже о радиации от ядерных взрывов, которые наверняка сделали большую часть мира необитаемой на тысячелетия вперед.

Твои друзья погибли, твоя учительница погибла, дедушка и бабушка тоже погибли. Может быть. Вальтер, крысенок, который жил у вас в классе, выжил, потому что крысы куда устойчивее людей, но я надеюсь, что кто-нибудь догадался выпустить его из клетки, пока все не рухнуло, потому что иначе он, скорее всего, умер от голода.

Жанна крепче сжала угол ковра, как будто этот фрагмент прежнего мира был последней надеждой, с которой она ни за что не хотела расстаться. Уголки ее рта опустились, губы дрожали, она так побледнела, что белизна ее лица была неотличима от мрамора кухонной стойки. Она заплакала. Душераздирающие рыдания словно рвались из античной трагедии. В мгновение ока лицо ее стало мокрым, как под муссонным ливнем.

— Ну и ничего страшного, — рассердился Фред, — в космическом масштабе Земля — лишь песчинка. За миллионы световых лет наверняка существуют другие миры, в которых все хорошо!

Жанна выпустила ковер и бросилась в свою комнату с криком:

— Ты врешь! Ты врешь!!!

Элен повернулась к нему:

— Да ты что? Ты совсем спятил — сказать ей это так!

— А как я должен был ей сказать? Сколько ты собиралась ждать? Теперь, по крайней мере, все ясно. Правда — как пластырь, который надо отодрать, лучше сразу, не то будет больнее!

Элен потрясенно посмотрела на него:

— Но ей же двенадцать лет! Что на тебя нашло? В чем дело? Ты такой… такой холодный!

— Я принимаю ситуацию. Вот и все.

Элен закатила глаза:

— Боже мой, Фред! — Она поискала слова, чтобы что-то добавить, но не нашла. Вздохнула и вышла из гостиной. Фред слышал ее шаги в коридоре детей. Она зашла в комнату к Жанне.

Тут он заметил устремленный на него взгляд Александра. В свои четырнадцать мальчик все меньше походил на ребенка и все больше на мужчину. Его лицо утратило детскую округлость, и он уже был одного роста с матерью. Не было никаких сомнений, что в ближайшие годы сын перерастет и его. Массивный остов позволял предположить, что он будет и сильнее.

— Я-то знал, что мы здесь навсегда, — спокойно сказал он отцу.

Что-то угрожающее в его тоне и глазах не понравилось Фреду. Александр продолжал:

— Но кто будет главным?

— Как это «кто будет главным»?

— Сначала главным был ты. А теперь Марко, потому что он сильнее. А через десять или двадцать лет? Когда ты состаришься и Марко тоже, самым сильным буду я, это логично.

— Марко ни в коем случае не главный.

— Конечно, главный.

Александр не дал ему ответить и тоже поднялся наверх. Фред услышал, как повернулся ключ в дверном замке. Сын заперся в своей комнате.

Он остался один в гостиной.

На улице дневной свет уже мерк, скоро стемнеет. Фред посмотрел на пол со следами от грязных ботинок, на перепачканный ковер, валявшийся в кухне. Ему уже хотелось есть, и он спросил себя, должен ли приготовить ужин для всей семьи.

«Пусть как-нибудь сами», — решил он.

Фред поужинал один, съел пиццу Casa di Marna Quattro Formaggi от Dr. Oetker. Он вспомнил лекцию по истории маркетинга, на которой преподаватель привел эту марку в пример: как Рудольф Август Эткер заставил забыть, что он был офицером войск СС в лагере Дахау, и за несколько лет стал главой одной из крупнейших немецких промышленных групп.

Фред подумал, что истории человечества, как правило, нет дела до морали. Иначе почему он еще жив? Он человек умный, но не гений, у него нет особых заслуг, он никогда никому не спасал жизнь, не создал великого произведения искусства, не шибко образованный, в общем, он не тот, кто мог бы стать избранником высшей силы.

У него не было миссии, не было роли, не было судьбы, его не ждали великие свершения.

Он был чистой случайностью.

Ему просто повезло.

Он открыл бутылку вина, налил себе бокал, потом еще один. Вскоре бутылка наполовину опустела. Слегка пьяный, он удивился, что почти ничего не чувствует. Обычно после семейных ссор, упреков, слез он мог долго переживать, но сегодня ему было все равно. Он сам не знал, почему так жестко говорил с Жанной. Элен права, на него это непохоже. Ксанакс, конечно, влиял на настроение, но делал его нестабильным: он был то раздражительным, то флегматичным.

— Надо с этим завязывать, — заключил Фред, допив вино из бокала.

Гордый своим решением, надел ботинки и куртку. Он никуда не выходил весь день, и ему надо было проветриться. Хотелось пройтись, что-то привлекало его в перспективе оказаться одному в темноте — предчувствие, что там, в ночи, скрыт источник высшей мудрости, который даст ему все ответы.

На улице стояла сырая душистая прохлада, пахло йодом от океана, минеральной кислотой от основания острова, гнилостной сладостью от земли, в которой разлагались органические вещества. Это были запахи хлорофилла, сахара и феромонов.

Запахи сути жизни.

Ему нравилось, как пахло.

Он прошел мимо закрытой двери западного крыла. Спросил себя, что делают сейчас Ида и Марко, о чем они могут думать теперь, когда получили, что хотели. Отпраздновали ли они это дело, приготовив себе ужин из деликатесов с марочным вином? А может быть, они и не делали ничего особенного, они были такие мрачные в последнее время. Занимались ли эти двое любовью? До любви ли вообще в их возрасте? Жило ли еще в них желание, несмотря на бремя скорби по дочери? Чем они будут теперь заполнять свои дни? Он был знаком с ними несколько месяцев, но так мало их знал!