Роковые иллюзии
Шрифт:
Архивные документы КГБ показывают также, что дело против Орлова было, наконец, отложено не кем иным, как А. М. Коротковым, который к тому времени стал заместителем начальника 1-го Главного управления. Бывший протеже Орлова и его коллега по секретным операциям НКВД во Франции 21 год тому назад, Короткое, возможно, испытывал личное удовлетворение. Но он был достаточно опытным разведчиком, чтобы не позволить личным соображениям повлиять на свое профессиональное суждение, когда отдавал приказ о прекращении расследования по делу о лояльности бывшего наставника.
Анализ, проведенный в КГБ, имел целью найти любое доказательство того, что Орлов, возможно, выдал какую-либо советскую операцию или кого-либо из тайных агентов за 17 лет, истекших со времени его побега из Испании. Однако такого доказательства не было найдено. Непрерывный поток информации от Филби, Маклейна, Бёрджесса и других кембриджских и оксфордских агентов был самым ясным доказательством того, что Орлов сдержал свое слово. Но приходилось также учитывать, что Орлов мог способствовать разоблачению некоторых менее важных агентов, пытаясь завоевать доверие американской службы контрразведки. Хотя КГБ не удалось обнаружить никаких доказательств этого в своих документах, они не могли иметь стопроцентной уверенности в том, что тут не ведется какая-то хитрая игра, когда
822
Показания Орлова перед СПВБ, 25 сентября 1955 г., Orlov. «Legacy», pp. 21–22.
Кроме Зборовского, никаких имен агентов, которых, по его утверждению, он «выдал», не было обнаружено в самым тщательным образом подвергнутых цензуре документах ФБР. Можно сделать вывод, что, если бы Орлов действительно выдал оперативных советских агентов в мае 1953 года, даже если бы ФБР повело обычную игру в кошки-мышки, КГБ обнаружил бы, кого именно он предал. Возможно, КГБ и пришлось прождать до 1962 года, чтобы, прочитав показания Орлова сенату, увидеть, какую роль сыграл он в деле Зборовского. Однако к 1957 году наверняка было ясно, что в его разоблачении Орлов сыграл не центральную, а лишь эпизодическую роль. К 1945 году Зборовский уже «исчерпал себя», и Орлов просто преувеличил его значимость для того, чтобы придать большую ценность тому вкладу, который он якобы внес, разоблачив его. Если только не был пущен в ход какой-то хитроумный заговор, их собственные архивные документы подтверждали, что Орлов не раскрыл всего, что знал об операциях Зборовского [823] .
823
Дело Зборовского № 31660, т. 1, с. 187, АСВРР.
23 апреля 1956 г. имя Орлова снова появилось в газетах, когда в журнале «Лайф» была опубликована его статья «Сенсационная тайна проклятия Сталина» («The Sensational Secret Behind the Damnation of Stalin»). И в этом случае он с точностью выбрал нужный момент. Менее чем за месяц до этого Хрущев выступил с резкой критикой бывшего советского диктатора на XX съезде КПСС. Его ставшая известной речь, озаглавленная «Культ личности и его последствия», затрагивала некоторые преступные действия, о которых Орлов сам упоминал в своей первой книге, задолго до разоблачения сталинского мифа новым советским руководителем.
Подстегиваемый сенсационными разоблачениями Хрущева, Орлов вскоре вновь появился в печати, чтобы объявить, что пришло время раскрыть такую темную тайну о бывшем советском вожде, которую даже Хрущев не разоблачил. Она заключалась в том, что Сталин был осведомителем Охранного отделения и перед революцией выдавал своих товарищей-большевиков. В другой статье, напечатанной в журнале «Лайф», Орлов утверждал, что он узнал о сенсационных доказательствах, подтверждающих это, от Зиновия Кацнёльсона. Он рассказывал, что его кузен специально приехал в Париж, чтобы рассказать ему об этом в феврале 1937 года, когда Орлов лежал в гипсе в клинике после автокатастрофы. В то время Кацнёльсон был не только заместителем начальника НКВД Украины, но и влиятельным членом ЦК Коммунистической партии [824] . «Я содрогался от ужаса на своей больничной койке, — писал Орлов, — когда слушал историю, которую Зиновий осмелился рассказать мне лишь потому, что между нами всю жизнь существовали взаимное доверие и привязанность».
824
Orlov. «The Sensational Secret Behind the Damnation of Stalin», журнал «Life», vol. 48, № 17, 23 апреля 1956 г.
Однако следователи КГБ в 1955 году, по-видимому, были больше заинтересованы не этими обвинениями в адрес Сталина, а поиском какого-нибудь доказательства того, что Орлов, возможна, выдал советские операции или тайных агентов. Они пришли к выводу, что помощь Орлова была минимальной и ограничивалась главным образом подтверждением личностей уже выявленных ФБР советских агентов.
Орлов не вызвал подозрений у КГБ и в 1957 году в деле советского «нелегала», который, несмотря на наличие у него паспортов США на имя Мартина Коллинса и Эмиля Роберта Голфуса, назвался Рудольфом Ивановичем Абелем. Микропленки с сообщениями, найденные ФБР среди его вещей, свидетельствовали о том, что он был важным сотрудником КГБ и являлся одним из звеньев, связывающих Москву с агентурной сетью, занимающейся атомным шпионажем. В аресте Абеля в нью-йоркском отеле «Лэнтэм» 21 июня был повинен его помощник. Это был недовольный советский «нелегальный» агент с финской «легендой», злоупотреблявший спиртным, которого звали Рейно Хайханен. Он явился в посольство США в Париже, чтобы донести на своего начальника, которого знал только как «полковника Марка» [825] . В течение двух месяцев его содержали как подлежащего депортации в центре предварительного заключения для иностранцев в Техасе, а ФБР тем временем безуспешно пыталось убедить его работать против КГБ в обмен на освобождение. Только после того как его доставили назад в Нью-Йорк, чтобы предать суду по обвинению в шпионаже, имя полковника Абеля появилось в газетах, и Орлов связался по этому поводу с ЦРУ. 7 августа 1957 г. в «Нью-Йорк тайме» появилась фотография высокой, похожей на монаха фигуры советского шпиона, которого федеральные судебные исполнители сопровождали в здание бруклинского суда для предъявления ему обвинения. Увидев фотографию, Орлов позвонил в ЦРУ по телефону, оставленному ему для связи, чтобы подтвердить, что Абель действительно является агентом КГБ. Он сказал, что припоминает, как видел его в здании на Лубянке незадолго до 1937 года [826] . Нельзя установить, сообщил ли Орлов еще какую-нибудь информацию об этом шпионе, поскольку его не приглашали для дачи свидетельских показаний во время суда над Абелем, который начался 14 октября.
825
Размах деятельности Абеля в Соединенных Штатах никогда не был полностью установлен, и он так и не признался. Но его важность как нелегального резидента высокого уровня установлена из документов и расшифрованных сообщений, обнаруженных
у него, и на основе информации, полученной в результате признаний его недовольного помощника. Помимо радиопередатчика полые гвозди и монеты, для того чтобы прятать в них микрозаписи и отснятые на микропленку сообщения, которые он имел при себе и которые были кодированы с помощью шифров, полученных от Хайханена, давали представление о масштабах сети Абеля. У него были фотографии Коэнов. Хайханен признался также, что он присвоил деньги, которые ему было поручено передать жене «Стоуна» (по сведениям ФБР, это было кодовое имя, которое советская разведка использовала для обозначения г-жи Собелл, жены соответчика по делу Розенбергов Мортона Собелла. Опубликованные описания дела Абеля включают: рассказ его адвоката, Джеймса Б. Донована, в «Strangers on a Bridge», Atheneum, New York, 1964; Sanche de Gramont. «The Secret War», G. P. Putnam's Sons, New York, 1962; Louise Bernikow. «Abel», Trident: Press, 1962; Kirill Khenkin, op. cit.; Edward Van der Rhoer. «The Shadow Network Espionage as an Instrument of Soviet Policy», Charles Scribner's Sons, New York, 1983. Статьи Абеля были также опубликованы в советских газетах, включая «Труд», № 127 от февраля 1966 года. Ламфер также описывает свое участие в этом деле в публикаций Lamphere & Schachtman, op. cit.826
Информация, предоставленная ветеранами разведки США.
Шпионские принадлежности в его личных вещах и показания Хайханена были более чем достаточным доказательством, чтобы одиннадцать дней спустя убедить присяжных заседателей в виновности Абеля. Он был приговорен к тридцати годам заключения, из которых отбыл всего пять лет в федеральной тюрьме Атланты.
В феврале 1962 года Абель был доставлен самолетом в Берлин для возвращения на родину в порядке обмена шпионами, в результате которого получал свободу Фрэнсис Гэри Пауэре, американский пилот. Его самолет «У-2» был сбит над территорией Советского Союза, когда совершал злополучный разведывательный полет в мае 1960 года.
Похоже, Орлов снова воспользовался подвернувшимся случаем для укрепления своей репутации «честного» перебежчика, подтвердив, что арестованный Абель является советским агентом. Но согласно документам НКВД, бывший генерал знал об Абеле значительно больше, включая тот факт, что он был британским подданным и что настоящее имя его было Уильям Генри Фишер. В переписке «Шведа» (Орлова), в бытность его резидентом-«нелегалом» в Лондоне, с Центром есть письмо, написанное им собственноручно, из которого следует, что не кто иной, как Фишер, прибыл в Англию в качестве радиста нелегальной группы «Шведа». Но Орлов свято хранил эту тайну от американцев. Настоящее имя Абеля стало известно западным разведслужбам только в 1972 году, когда американский журналист обнаружил на одном московском кладбище надгробную плиту на могиле Абеля, на которой была написана и его подлинная фамилия — Фишер [827] .
827
Romerstein & Levchenko, op. cit., p. 259. Фишер родился 11 июля 1893 г. в Ньюкасле, Англия, в семье Генриха Матвеевича Фишера, русского эмигранта, радикала, который был сподвижником Ленина. В 1921 году после возвращения в Советский Союз семья, по словам Хенкина, жила в Кремле вместе с Лениным и руководителями нового государства. Хотя Фишер и увлекался искусством, он стал радиоинженером и после службы в Красной Армии начал работать в НКВД. В специальной школе он прошел курс обучения, где и встретился с Рудольфом Ивановичем Абелем, который также в то время учился там и имя которого он впоследствии принял.
По словам Кирилла Хенкина, автора книги «Охотник вверх ногами», Фишер взял имя «Абель» для проверки «Шведа», как он называл Орлова. Абель/Фишер так никогда и не рассказал Хенкину подробно, в чем заключалась эта проверка, упомянув только, что она подтвердила, что Орлов «оказался абсолютно порядочным человеком». Возможно, Фишер опасался, что его бывший товарищ — «Швед» — мог раскрыть американцам его настоящее имя и британское гражданство?
Как утверждает Хенкин, Фишер узнал примерно пять лет спустя после исчезновения Орлова, что матери последнего удалось избежать сталинского гнева благодаря письму, в котором он «угрожал разоблачить агентурную сеть» и нанести «сокрушительный удар по советской разведке» [828] .
828
Khenkin, op. cit, частный перевод, pp. 274, 281.
Сведения, подтверждающие содержание угрожающего письма Орлова, стали известны и другим его бывшим коллегам на Лубянке. Об этом сообщил Владимир Петров, сотрудник советского посольства в Австралии, бежавший в 1954 году, когда он исполнял там обязанности резидента КГБ. В своем опубликованном отчете Петров вспомнил, как в июле 1938 года, когда он был дежурным шифровальщиком в Центре, из Парижа была получена телеграмма о сенсационном бегстве Орлова. По словам Петрова, там сообщалось, что бежавший генерал предупредил, что если его убьют, то адвокат предаст гласности сведения о «всех его агентах и контактах в Испании, а также описание его важной и в высшей степени секретной работы, выполнявшейся по поручению Советского правительства» [829] . Отчет Петрова должен был насторожить ФБР относительно истинного характера успешного шантажа Орловым Сталина, хотя Петров явно поддался искушению приукрасить действительность. В досье Орлова не содержится подобных телеграмм, а только написанные от руки письма, в которых сообщалось о том, как была реорганизована резидентура после его исчезновения. Не мог также Петров получить доступ к письму с угрозой разоблачения, адресованному лично Ежову. Возможно, однако, что Петров узнал о его содержании из весьма неопределенных слухов, передававшихся шепотом в коридорах Лубянки.
829
Vladimir and Evdokia Petrov. «Empire of Fear», Praeger, New York, 1956, p. 56.
У КГБ, несмотря на пересмотр дела Орлова в 1955 году, не могло быть абсолютной уверенности в лояльности Орлова, пока не удалось побеседовать с ним лично. Каждый раз, когда он давал показания перед сенатским подкомитетом по внутренней безопасности, в КГБ неизбежно возникало некоторое беспокойство. Несмотря на то что протоколы допроса Орлова в ЦРУ не были раскрыты, его ответы на вопросы в 1965 году для французской службы безопасности и информация, полученная от тех, кто допрашивал его, указывают, что он никоим образом не выдал свои самые важные секреты.