Роксана. Детство

— Спасибо, бабушка, — я улыбнулась старушке, понимая, что винит она себя за случившееся. Но я ещё не всё узнала. — А мы кто?

— Ты и это забыла? — огорчилась женщина.

— Очнулась, словно заново народилась, — стараясь улыбкой успокоить собеседницу, объяснила я.

— Вот сейчас покормлю тебя и всё-всё расскажу — пообещала старушка и поспешила к очагу.

— Что ты будешь готовить?

— Так я мало что умею… — смутилась моя кухарка. — Ну вот кашу, как вчера ела…

О нет! Даже если кроме воды и муки в запасах нет ничего, и то что-то другое, менее противное, придумать можно.

— Продукты у нас какие есть? — я попробовала приподняться на своей постели, но получилось плохо.

Зато поняла, как всё изменилось. На лежанке вместо непонятного тряпья лежала охапка мягкого сена, укрытая большой шалью. Одеялом мне служила немного замызганная шуба. Лёгкая и тёплая, видно, что не из дешёвых. У меня даже слёзы из глаз полились ручьём. Пусть старушка неловкая неумеха, но доброты невероятной. Похоже, из всего лучшего, что в домишке было, мне постель устроила.

— Спасибо, бабушка!

— Голубка моя…

Пообнимались, поплакали, но голод не тётка.

— И всё же, какие продукты у нас есть? — вернулась я к насущной проблеме.

— Кувшин молока, десяток яиц, немного муки осталось и масло.

Почему же при таком богатстве мы клейстер едим?

— Бабушка, а давай омлет сделаем?

— Ом-ле-е-ет? — женщина удивлённо протянула незнакомое слово. — Даже и не знаю, что это такое, а уж приготовить и вовсе…

— Да просто всё! — я одобряюще закивала растерявшейся горе-кухарке. — Нужна миска. А поглубже есть? Она чистая? Знаешь, я бы взяла кастрюлю или котёл побольше, наполнила водой, и постоянно держала его на очаге. С краю, чтобы не мешал, но и вода горячая чтоб всегда была под рукой. Ну это потом… В миску разбей несколько яиц. Три? Можно и четыре, хуже не будет. Немного соли. Вот чтобы только между двумя пальцами… лучше недосолить, чем потом еду выбросить. Теперь хорошо бы яйца взбить, но вряд ли это хорошо удастся сделать ложкой. А вилки нет? Ну и ладно… Просто перемешай тогда. Готово? В яйца молока добавить надо. Нет, немного. Половину кружки, из которой ты меня поила, будет достаточно. Перемешай хорошо. И для плотности добавь ложку муки. Ещё раз хорошо перемешай. До однородности… Теперь сковорода. Ой, а у нас есть сковорода? Хм… помыть бы её. Ничего, сейчас отмоется. Ты же черепки от миски ещё не выбросила? Нагреби в печи с краю золы. Да, столько хватит. Высыпи в посудину, залей водой и поставь на огонь. Хорошо бы мочалку какую-нибудь или мешковины кусок найти. Чтобы пожёстче была, тогда ототрётся все легче. Видишь, как хорошо получилось. Да, конечно, сполоснуть надо. Как у тебя всё ловко получается, бабушка! Мне даже стыдно, что ничего не делаю… Обещаю, что как только окрепну, обязательно буду помогать. Ой, только не плачь, родная! Давай готовить, а то я очень сильно есть хочу.

В итоге наше совместное блюдо немного пригорело и было недосолёным, но вполне съедобным. И куда как вкуснее того, чем меня кормили вчера.

— Ты этот рецепт откуда узнала? — вдруг словно очнулась опекунша.

До этой минуты она просто делала то, что я говорила. Без лишнего любопытства и сомнений. Словно в расслабленном трансе, сняв с себя груз ответственности. Я прямо видела, как она наслаждается этим. Пусть на несколько минут, пусть в житейских мелочах, но какое счастье, когда не надо принимать решения. Просто делай, что говорят, и всё…

Пока она возилась по хозяйству, я внимательно рассмотрела женщину, которая приходится бабушкой моему новому телу. Оказывается, не была она старухой ни разу. Зрелая женщина, немногим старше меня той… прошлой. Как там в классических романах писали? «Со следами былой красоты на породистом лице». Так и хотелось в её адрес сказать: «Были и мы когда-то рысаками». Да, были… Но сейчас бедолага сломлена чем-то, и видно, что в депрессии. Заметно, что держится из последних сил и только ради внучки. Не стало бы девочки, и она бы следом ушла не раздумывая.

— Ба, так ты расскажешь, кто мы и что с нами случилось?

— Мы Верхосвятские, Ксаночка, — ответила бабушка так, словно эту фамилию должна знать каждая шавка из подворотни, не говоря уже о душе взрослой женщины, случайно забредшей в тело пятилетней девочки. Видя, что ситуация для меня не прояснилась, рассказчица продолжила: — Я вдовствующая княгиня Глафира Александровна Верхосвятская, ты моя внучка княжна Роксана Петровна Верхосвятская, единственная дочь моего сына, князя Петра Андреевича…

— Верхосвятского… — испорченной пластинкой повторила я, думая о том, случайно ли мы с девочкой тёзки. Но это к лучшему — путаться не буду. Роксана Петровна — привычно.

— Да. Вспомнила? — Выговаривая эти имена, княгиня словно выше становилась и моложе. Из глаз туманность задумчивая рассеялась, гордостью родовой блеснули очи. Ненадолго, правда. Что-то вспомнив, ссутулилась, и космы вдоль лица повисли. — Только в прошлом всё это. Петруша в остроге, а мы здесь… в ссылке. Лишены всего. Званий, привилегий, земель, движимого и недвижимого имущества.

И вздох как всхип… Неожиданный, пугающий.

— За что, бабушка?

— Да ни за что. Оговор то был, детка. Не мог Петруша такое сотворить… чтобы против самодержца в заговор вступить, — и вновь всхлип.

— Ох ты! — я даже рот руками зажала. Такое обвинение головы стоит. А папенька ещё жив, и мы живы. Повезло…

— Уповаю на мудрость государеву… Верю, что разберётся во всём и не даст безвинно оклеветанным сгинуть! — Это уже не всхлипывание, а начало истерики.

Эх, бабушка!

— А матушка где? — решила отвлечь от уже наезженной эмоциональной тропы. После истерики наступает отупение. Чему удивляться, что она дым в хибаре не заметила.

— Померла Лизонька… Тебе ещё годика не была, как она преставилась, — аккуратно вытерла нос и промокнула слёзы Глафира Александровна.

Всё бы ничего… и жесты изящные, и сопельки беззвучно подобрала — да вот только тряпица в пальчиках чумазых замызгана донельзя.

— Ба, а где мы до того жили и где сейчас обитаем?

— Почти три месяца мы где-то под Волаждой живём. Деревня называется Калиновка. А раньше в поместье своём проживали в Смолянской губернии. Хорошее у нас поместье было, богатое. Поля, леса, пруды… Всего хватало. Льном торговали, шерстью… Зерно морем отправляли. Куда? Не помню, голубка… У меня в последнее время что-то с памятью совсем плохо стало. И голова часто болит.

— Это оттого, что ты много плачешь и думаешь о грустном, — ворчливо заметила я и чуть было не засмеялась, представив, как это со стороны смотрится — пятилетняя соплюшка поучает бабку, как той жить надо. — У травницы надо попросить и попить сбор успокаивающий.

— Попрошу, ягодка моя сладкая, и попью обязательно, — послушно согласилась женщина.

И тут я задумалась: у нас есть продукты — пусть не так много, но свежие и качественные, травница меня лечила, и княгиня не стала отговариваться безденежьем, когда я посоветовала за снадобьем обратиться…

— Бабушка, а на какие средства мы живём?

— Так содержание нам как ссыльным положено. Серебряный зубр на меня и ползубра медью на тебя. Каждый месяц урядник привозит. Дня через три наведаться должен. Заодно проверит, не сбежали ли мы, не наведывался ли к нам кто чужой. Избу вот эту выделили, воз дров привезли, как заселили. Муки мешок. Староста сказал, у кого молоко брать, а у кого яйца. Живём…

Ага… судя по всему, голодная смерть нам не грозит. Хорошо. Но хватит старуху мучить расспросами. Отдохнуть надо и ей, и мне. Отдохнуть и подумать, как и зачем жить дальше. Задумавшись, я подняла глаза на потолок.