Роль грешницы на бис
Шрифт:
Внезапно его что-то укусило в щеку. Он одновременно открыл глаза и отмахнулся от невидимого насекомого, затем прикоснулся к месту укуса на щеке. Его палец ощутил кусочек металла, выступавший из кожи. Он не сразу понял, что это такое, и, только почувствовав удушье, вспомнил о сообщениях в газетах… Да только позвать на помощь он уже никого не мог, мышцы горла и гортани были парализованы, да и смысла, если рассудить, не было…
Но рассудить он уже не мог, так как умер через несколько секунд прямо на скамейке.
Шестое убийство прокатилось по газетам, как гром. Фамилия Лискин ни о чем не говорила Кису – этого человека не было на уральских фотографиях, и он не упоминался в сводках информации, полученной им от редакции газеты. Когда-то Лискин занимал крайне
Его внук, двенадцатилетний мальчик, катавшийся неподалеку на велосипеде, сумел в общих чертах описать нескольких прохожих, которых он старательно объезжал: женщина с коляской, старик с палкой, парочка в обнимку, еще один мужчина с собакой. Еще какая-то девчонка с мячом под ногами путалась…
Любой из этих крайне бегло описанных прохожих мог оказаться убийцей. Кроме девчонки с мячом, конечно… Но, несмотря на беглость описания, у следствия появилась зацепка: территория перед зданием банка, где был убит Герман Хрупов, была под наблюдением, и они надеялись, что мальчик сумеет опознать кого-то из попавшей в объектив камеры толпы.
Алексей же ринулся к Измайловой. Она его, к счастью, приняла и обещанный список всех мужчин подготовила. Кис немедленно впился глазами в не такой уж короткий столбик фамилий.
– Лискин там есть, – произнесла Алла, – можете не искать.
Кис кивнул, сложил листок и убрал его в карман, задумчиво глядя на актрису.
– Алла Владимировна, если вы до сих пор что-то скрываете от меня, то самое время сейчас…
– Нет, – перебила его Алла.
– Хотелось бы мне вам верить… Хронология убийств совпадает с появлением этих людей на страницах вашего дневника?
Алла покачала головой отрицательно.
Тупик, тупик, тупик. И все же все убитые, все шестеро, – все они связаны между собой только одним: отношениями с Аллой Измайловой. Красоткой и звездой. Кому понадобилось их убивать сегодня и почему? Мужа, который, тронувшись умом на старости лет, мог бы вдруг решить отомстить всем бывшим любовникам актрисы, у нее нет. Если это месть за ее прошлые отношения, то кто? И почему так поздно? Да и вообще, достаточный ли это повод для некой третьей стороны, чтобы спустя много лет, когда Алла ведет жизнь затворницы и скромницы, устраивать разборки и чистки? Какой-то маньяк? Который столько лет выжидал?
Или этому маньяку попал в руки ее дневник? Но тоже – почему сейчас? Почему он не предпринял раньше кражу дневника? Ей-богу, смешно: Алла уже не в том возрасте, в котором вдохновляют маньяков… Или Алексею до сих пор не удалось найти другую связь?
Кис впал в то состояние, которое он называл «запор мысли».
Наткнувшись на фамилию Ларионов в списке актрисы, Кис решил еще разок навестить «Алка-Зельтцера». Алексей пока сам точно не знал, что именно ищет, ему сейчас требовалось максимально окопать актрису со всех сторон, как яблоню, чтобы найти в перевернутой почве сверкающий осколок истины. Ларионов представлялся ему самым подходящим для такой цели собеседником: что-то было в этом большом начальнике и запойном алкоголике симпатичное, разговор с ним шел легко, и знал он много.
Ларионов, похоже, выходить из запоя не собирался. Он находился в том срединном состоянии, когда человек нетрезв, но все же соображает, действуя на автопилоте. «Тем лучше, – подумал Кис. – Легче будет делать прессинг по всему полю».
– А-а, сыщик! Привет. Тебе налить?
Кис отказался, сославшись на службу, и заговорил о новом убийстве, о связи всех убитых с актрисой, о необходимости срочно понять, что же такого было в то время, что теперь некто решил убрать…
Внезапно ему показалось, что Ларионов слушает его с совершенно осмысленным, непьяным взглядом. Но глаза его тут же затуманились алкогольной дымкой, и, словно желая доказать свою нетрезвость, Ларионов проговорил, растягивая слова непослушными губами:
– Да я ж тебе уже сказал: дел не было! Одну бабу любили – вот и все дела. За это, кажись, не убивают?
– Любили взаимно?
– А что ж, по-твоему, насиловал ее, что ли, кто? Она сама могла выбирать, уж поверь
мне, с кем ей спать!– «Спать»?
– Тебя вроде Лешей звать? Так вот: не цепляйся к словам, Леша!
– Ладно. Тогда сам объясни, почему она тебя выбрала. – Кис, памятуя, что в прошлый пьяный разговор с «Алка-Зельтцером» они были на «ты», решил придерживаться и сегодня этого фамильярного обращения.
– Да откуда ж мне знать? Я в нее был влюблен, она это прекрасно видела, но долго меня мурыжила, прежде чем позволила приблизиться к себе. А почему позволила, до сих пор не знаю. Вряд ли она меня любила. Так, снизошла… Может, просто по природе была холодной? Или творчество ей заменило чувства? Роли – любовь?
– Как муж относился к ее похождениям?
– А хрен их разберет, эти актерские семьи… Я всю жизнь был чиновником, хоть и от искусства, – человеком простым, трезвым. Эту семейку не понимал никогда. Я как-то по пьяни ему сказал: «Странный ты парень, Костик, рядом с тобой такая женщина, а ты будто замороженный какой-то… Я бы такую бабу цветами засыпал, на руках носил, не знаю, чего еще… Чего б только не сделал!» Костя посмотрел на меня удивленно… Чтобы ты знал, сыщик, это такой был странный человек: он никогда не улыбался! Никогда! Всегда серьезный такой, вроде даже хмурый или шибко занятый своими мыслями. Пил мало, в компании скучный был – звали его на наши тогдашние тусовки только из-за Аллы. Ну и вообще, из уважения… Он так и сидел, вроде как отбывал из вежливости или как скучающая нянька при играющем ребенке. Так вот, посмотрел он на меня удивленно и говорит: «Ну и делай! Кто тебе мешает?» Я уж и не знал, как понимать. Типа, «подъезжай к ней, раз так нравится, мне все равно»? Или просто: «Хочешь для нее что-то сделать – не стесняйся»? Я тогда уже в Госкино хорошо сидел, ну, начал «делать»: поездочку им во Францию-Италию устроил. Ты не забыл, Леха, чего тогда такая поездочка стоила?
– По просьбе Измайловой?
– Она никогда не просила. Просто я близко общался с семьей в то время и был в курсе, какие у них на данном этапе трудности или очередные задачи. И, как мог, помогал их решать. Костя всегда благодарил с таким видом, как будто делал мне одолжение, принимая мою же помощь. В тот раз – эта поездка была моей первой «помощью» – он пригласил меня к ним на салон… Они, знаете, устраивали иногда вечеринки у себя, которые называли по-старинному салонами. Алла пела – ты же знаешь небось по фильмам, как она пела! – другие тоже музицировали, композиторы к ним хаживали и певцы, поэты стихи декламировали, писатели отрывками из новинок радовали… Считалось очень престижным попасть к ним на салон, но мало кому удавалось из функционеров.
– Остальные из жертв там тоже были приняты? – быстро перебил его Кис.
Он снова заметил, что взгляд Ларионова стал осмысленным и совсем не пьяным, но на этот раз предпочел себя не выдавать и следил за собеседником незаметно.
– Да, но в разное время. Лискин, к примеру, появился там тогда, когда я уже практически перестал ходить к ним. А Иголкин, Хрупов и Пенкин – они, наоборот, еще до меня там в завсегдатаях были. И при мне хаживали, но уже редко…
– Сергеевский действительно был так талантлив? Сейчас, глядя старые фильмы, особенно и непонятно, что в них такого…
– Так ведь и в искусстве дорога ложка к обеду! Это, сыщик, что-то вроде диалога, растянутого во времени. Один произносит свою реплику – кино там, книгу или картину, – потом приходит новый талант и отвечает ему, произносит свою реплику, потом третий отвечает на сказанное раньше, уводя искусство еще дальше… Каждая реплика, то есть каждый новый факт искусства, в свое время звучит свежо, и ново, и талантливо. Спустя пару десятков лет, оборачиваясь назад, необразованный зритель может увидеть только банальности, но это они после стали банальностями, а тогда были новым словом!.. Костик был действительно талантлив. Причем он сумел в условиях цензуры коммуняков и разного рода запретов протащить в свое кино новые формы и высказать новые мысли… В некотором роде его фильмы были «бархатной революцией»… У него было чутье на то, что пройдет, а что нет. И он всегда дерзил, но на грани. Начальство его любило, считая честным, но все-таки достаточно безопасным…