Роль грешницы на бис

Кис кивнул.

– И, приходя в еще больший восторг от совершенства сочиненного портрета, мы любим его еще больше, а любя еще больше, еще больше сочиняем… – добавил он.

– Вы умница. – Алла посмотрела на него с признательностью. – И мы ставим своего героя на пьедестал, мы ему поклоняемся; но однажды, когда мы открываем глаза, мы его…

– Свергаем, – подхватил Кис. – А он, бедолага, не понимает за что.

– Потому что на самом деле он, ни в чем не повинный, платит за наше обольщение и наше же разочарование… Оттого-то я чувствовала себя виноватой перед Валерой… Мне бы хотелось узнать, простил ли он меня?

– У него ваши фотографии в машине, – уступил ей немного Кис, выдав клочочек информации.

Но клочочек оказался крючочком, на котором детектив очень быстро затрепыхался. Алла сверкнула глазами:

– И как же он их комментирует? Вы ведь наверняка задали ему вопрос, не так ли? Вы ему представились как детектив?

– Нет, я вызвал его такси, как обыкновенный пассажир… – Алексей умолк, не зная, что еще сказать. И эта пауза его и погубила. Когда он нашелся наконец: «Валера объяснил, что он ваш поклонник», – Алла ему уже не верила.

– Он вам рассказал все, – медленно проговорила она, – не правда ли? Что у него была со мной связь, да? Он хвастался? Для этого и фотографии в машине выставил, чтобы пассажиры любопытствовали, верно?

Кис молчал. Ей уже не нужен был его ответ. Алла все поняла сама. И поняла с абсолютной точностью.

– Не надо, не отвечайте, я уже вижу всю сцену… Он наверняка представил вам, пассажиру то есть, эту историю в максимально выгодном для него свете… Что-нибудь в духе, что я за ним бегала, а он меня бросил… Да, несомненно!

Алла брезгливо передернулась. И, помолчав, продолжила:

– Мы с вами говорили только что о наших обольщениях и о нашей вине… Но теперь я вот что скажу вам: нет, не согласна, тут не только наша вина! Зачем нас обольщают? Почему, видя, как мы заблуждаемся, как непомерно завышаем планку немыслимых достоинств предмета нашей любви, этот предмет никогда не скажет: эй, осторожней на поворотах, я совсем не таков?! А потому, что это тешит его тщеславие!.. Это страшная вещь – тщеславие. Оно губит многое в человеческих отношениях. Оно подменяет их суть видимостью. Любовь, которая по определению есть чувство к другому, тщеславие превращает в удовлетворение для себя, в утеху для своего родного пупкового самолюбия… Убийственно то, что это самолюбие рядится под любовь, и губит нас, и предает…

Глаза Измайловой блестели сухо, лихорадочно, Кису показалось, что она немного не в себе, бредит, уже говоря не с ним, а сама с собой, вслух.

– Вряд ли вы меня поймете, просто потому, что вы никогда не были известной актрисой, дорогой Алексей. Спасибо вам за то, что заехали, что рассказали мне все честно. – Алла уже смотрела на него совершенно спокойно, с легкой улыбкой.

Кис хотел было возразить, что ничего он вовсе не рассказывал, что она сама догадалась. Да толку в этой поправке не было никакого, и он смолчал.

– Что ж, одним сожалением будет меньше, – склонила голову набок Алла.

* * *

У Киса были свои сожаления: Мерсеньев оказался пустышкой. Такая стройная, красивая, выверенная психологом версия привела в никуда. Образ убийцы снова растворился в сумерках неизвестности, и теперь все придется начинать сначала: просеивать мелочи в поисках зацепки, вести долгие разговоры со свидетелями, просиживать часы у компьютера, сопоставляя факты и фактики…

Увидев, что входная дверь не заперта на замок, Алексей осерчал: сколько раз он говорил Юле, что подобная беспечность недопустима, особенно когда она одна дома! Юля каждый раз виновато обещала, что больше подобного не случится. И вот вам, пожалуйста! Ну что ты будешь делать с юными девицами, у которых один ветер в голове! Впрочем, дамам ветреность свойственна в любом возрасте, Измайлова ничем не лучше: подумать только, несмотря на его строжайший запрет, ключи Ирочке дала! Как тут с ними мачо не стать? Ну просто не захочешь – станешь. И будут потом вопить феминистки, что нету к ним подобающего уважения.

– Юля, – строго начал он порога, – вы мне обещали, что этого больше не повторится! Но дверь снова не заперта!!!

Ответа не последовало. Кис посмотрел на часы: пять, самое время ей быть на работе.

– Юля? – погромче крикнул он. – Вы меня слышите?

Ответная тишина просочилась за шиворот мерзкой ледяной струей, по загривку и позвоночнику, поднимая волоски на коже дыбом. Быстро окинув цепким взглядом коридор, Алексей крадучись направился к кухне, резко распахнул приоткрытую дверь. На столе тетрадь для записи телефонных звонков, рядом авторучка, привязанная Юлей шнурком к ножке стола: средство против клептомана-Ваньки, имевшего неисправимую тенденцию утаскивать все ручки с собой… Чашка с недопитым чаем. И крошки на столе – больше всего Алексея поразили крошки. Юля этого не терпела, после еды стол немедленно вытирался – секретарша к своему рабочему месту относилась с уважением. Она не могла уйти из кухни, не смахнув крошки!..

Но тем не менее Юли на кухне не было.

Алексей почти бегом бросился в свой кабинет, резко распахнул дверь. Ледяная струйка за шиворотом мгновенно кристаллизовалась, превратившись в сталактит, казалось, позвоночный столб смерзся и больше не способен двигаться. В кабинете все было перевернуто вверх дном, ящики письменного стола выворочены и брошены на пол, бумаги с письменного стола сметены, все стеллажи выпотрошены. Очевидно, что пытались вскрыть и сейф: вокруг замка были царапины.

Однако Юли не было и в кабинете.

Уже ни на что не надеясь, он заглянул в Ванькину комнату. Увидев одеяло горкой на Ванькиной постели, он было вздохнул с облегчением, но тут же напрягся: что он увидит там, под одеялом? Спящую Юлю или… какую?

Он подошел, осторожно потянул за край одеяла…

Юли там не было, ни живой, ни мертвой. Постель была пуста, и одеяльную горку оставил разгильдяй Ванька, которого никакими силами нельзя было приучить заправлять свою постель…

Уже совсем медленно, все еще надеясь на чудо, Алексей побрел в свою спальню: Юли там никак не должно быть, но вдруг?..

…Юлю он нашел в ванне. Она смотрела на него сквозь толщу воды широко распахнутыми карими глазами, в которых застыло удивление. Темные волосы легонько шевелились в воде вокруг ее головы, словно их трепал легкий бриз.

Кис бессильно опустился на колени, вытащил из холодной воды мокрую, мертвую Юлину ладошку, прижал к щеке и заплакал.

* * *

Спустя некоторое время квартиру наводнила милиция. Алексей безучастно слушал обрывистые комментарии, которыми обменивались бывшие коллеги. Ничего нового они ему не принесли, он и сам все заметил. Вода была холодной, что снизило температуру тела и мешало с ходу назвать час убийства. Юля была одета, никаких повреждений, ни следов борьбы, ни сексуального насилия. Надо думать, что она вдохнула порцию нервно-паралитического газа, которым в нее прыснули из баллончика… Открыла ли она дверь убийце сама или по своей привычке забыла ее запереть и вышла из кухни в коридор на шум? Теперь уже не узнать. Ясно одно: убийца ее мгновенно нейтрализовал, наполнил ванну водой и раньше, чем девушка смогла прийти в себя, утопил. Вот почему нет следов борьбы, а на детском Юлином лице сохранилось всего лишь удивление, даже не страх – она потеряла сознание, а потом и жизнь раньше, чем успела испугаться…

Ванька пришел, когда тело уже увезли. Он тут же помчался в больницу, так, кажется, и не поняв, что рядом с Юлей уже быть бессмысленно.

Кис сидел один в своем кабинете, едва прибранном после разгрома. Он был рад – если такое слово можно считать уместным, – что Ваньки сейчас не было. Вдвоем было бы тяжелее: он бы не знал, что сказать пацану, как оправдаться, как его утешить. Есть вещи, которые легче переносить в одиночку. В противоположность расхожей мысли о разделенном горе Алексей был убежден, что, объединенное, горе только умножается.