Роль грешницы на бис

Алексей снова дернулся, чтобы что-то сказать, но Алла снова остановила его жестом.

– Немного коньяку? Нет? Тогда я себе налью. Слушайте, прошу вас, не перебивайте. Вам нельзя сейчас говорить, иначе я так и не сумею рассказать вам то, что собираюсь… То, чего не слышал от меня ни один человек на свете. Я и в самом деле не хочу, чтобы у вас осталось обо мне неверное, неполное представление. Часть правды – это то же самое, что ложь. И раз вы уже узнали часть моей интимной биографии, то я предпочитаю, чтобы вы узнали все.

И она заговорила.

…Константин Сергеевский был в ту пору – пору первых успехов – высоким, худым, не то чтобы нескладным, но каким-то неуклюжим молодым человеком. С виду он напоминал немного комичный киношный штамп ученого-математика, вечно погруженного в расчеты. Однако он ни у кого не вызывал ни усмешки, ни умиления. Напротив, к нему относились с необыкновенным для его возраста почтением. Несомненный талант, который он выказал в самых первых фильмах, сумев при этом вписаться в рамки дозволенного цензурой, заставил о нем заговорить как о надежде советского кино. Удивительная композиционная и смысловая выверенность его фильмов поражала даже видавших виды киношных ветеранов. Чистые, строго-красивые кадры, точно дозированные диалоги, актерские работы потрясали глубиной. Как он сумел сладить с этими всеми, задолго до него известными и уже избалованными славой и авторитетом артистами, оставалось для всех загадкой. Хотя… Что-то в нем было, в этом странном, рассеянном молодом человеке. Константин Сергеевский обладал необыкновенной властью над людьми. Он говорил мало и тихо, крайне редко улыбался, в нем невозможно было найти ни одного ингредиента той неуловимой субстанции, которая называется обаянием. Он не был компанейским, не был остроумным, а если и был, то узнать об этом никому не было суждено: Костя никогда не шутил, на людей он смотрел рассеянно и как-то отстраненно. В нем не было тепла, не чувствовалось ни малейшего желания нравиться, а вот поди ж ты, нравился всем. Ореол таланта в сочетании с рассеянным безразличием ко всем и ко всему, что выходило за пределы его фильмов, вызывал к нему уважение… Нет, священный трепет, так будет точнее. Казалось, что этот олимпийский бог постоянно погружен в себя или в творческие размышления, и когда приходится от них отрываться, он снисходит до простых смертных равнодушно – без неудовольствия, но и без малейшего интереса… Что существенного могут сказать простые смертные? Все существенное там, в его мыслях, в его необыкновенной фантазии! И каждый, находившийся рядом с Константином, с этим вроде бы смешным, длинным парнем в очках, чувствовал себя ничтожным обывателем рядом с загадочным гением, а равнодушное внимание Сергеевского вызывало у собеседника прилив жгучей благодарности за милость быть выслушанным великим человеком, оторвавшим несколько драгоценных минут от творческого самопогружения… Стоило же Косте самому открыть рот для нескольких негромких фраз, как шум немедленно стихал, и все обращались в абсолютное внимание.

Он позвал к себе Измайлову сниматься, когда она была всего лишь начинающей актрисой, студенткой. Алла была польщена безмерно, все сокурсницы ей отчаянно завидовали и предвещали роман с «самим Сергеевским» первой красавице курса. Но он, начав работать с ней, казалось, ее при этом в упор не видел. Загадочная стойкость молодого гения заинтриговала Аллу, давно привыкшую к поклонению, до невозможности. Ей хотелось понять, каков он на самом деле, при ближайшем рассмотрении, этот необыкновенный, талантливый Сергеевский. Он заметил ее восхищенные взгляды, как замечают (отмечают) погоду за окном, без всякого эмоционального выражения, и постепенно дозволил ей приблизиться к себе…

Сказать, что он за Аллой ухаживал, было бы большой натяжкой: он просто соглашался, чтобы она была рядом с ним. Ужинала с ним, спала с ним. Даже в интимной близости, в постели он не выражал никаких чувств по отношению к женщине, дававшей ему любовь и наслаждение. А уж Алла старалась, изо всех сил старалась вызвать в нем чувства, научить его произносить нежные слова, которые, казалось, напрочь отсутствовали в его словаре. Она любила его. Любила первой, бурной, восхищенной любовью. Его удивительная властность, его холодная сдержанность завораживали ее, будто именно за этими чертами и скрывался гений. И ей все время хотелось заглянуть за высокий забор, огораживающий его душу, добраться до самой нежной ее сердцевины, растопить этот ледяной барьер отчуждения. Она этому отчуждению не верила, она была убеждена, что за ним Костя скрывает ранимую, чувствительную, тонкую душу, и мечтала, что однажды, поверив ее любви, он раскроет эту душу перед ней.

Они вскоре поженились. Почему он женился на ней? Теперь-то Алла знает ответ: Константин Сергеевский счел, что ему пристало быть женатым человеком. И женился на красавице и восходящей звезде, которую сам же и лепил талантливой и уверенной рукой, – на Алле Измайловой.

Тогда же она была счастлива стать его женой, увидев за его предложением признание в чувствах. Дальше…

Дальше началось самое трудное. Алла видела, что так и не сумела добиться от Кости взаимности. Его душа не раскрывалась в ответ на ее любовь, и нежным словам он так и не научился. Алла страдала. Тогда она еще просто не понимала, что дело вовсе не в ней, а в нем: Костя ничего не скрывал под маской отстраненного, прохладного равнодушия. Он таким и был. Прохладным и равнодушным, крайне занятым самим собой эгоцентриком, которому никто другой просто не нужен. Любовь к себе гений принимал без благодарности, как должное, не как дар, а как дань. Любовь Аллы – в числе прочих. В рамках порядка вещей.

Может, именно потому, что Косте никогда не мешали эмоции (по причине их полного отсутствия), его фильмы были так выверены, так выстроены по форме, так точно дозированы по смыслу, словно за их конструкцией стоял математический, инженерный расчет? И потому он никогда не влюблялся в своих героев, не позволял им самовольно расположиться в фильме, заняв больше места в сценарии и больше времени на пленке, чем отвел для них гений? И потому он никогда не соблазнялся возможностями собственного таланта, столь часто заводившими других молодых режиссеров в дебри избыточной и как следствие тяжеловесной формы? Да, именно так теперь склонна Алла объяснять его необычную, раннюю зрелость и мастерство…

Но тогда – тогда она этого не понимала. Она плакала от горя по ночам. Костя, слыша ее рыдания, никогда, ни разу не спросил: «Что с тобой?» Он спал – или делал вид, что спит. А однажды молча ушел спать на диван в другую комнату. Без комментариев, что называется. И утром на съемках выговаривал ей при всех за то, что плохо выглядит.

И Алла еще больше плакала по ночам и во всем винила себя. Она была убеждена, что не сумела вызвать его любовь. Недостойна. Чего-то в ней не хватает для такого великого человека. Непонятно только, почему он на ней женился.

Отчаявшись, она решила спровоцировать его ревность. О том, что к ней липли поклонники, можно не рассказывать: это само собой разумеется, верно? И Алла стала кокетничать с ними напропалую. Дразнила поклонников, а больше, конечно, Костю. Но великий муж, казалось, ничего не замечал, все ее усилия пропадали втуне.

Окончательно убедившись, что Костя остается глух к ее кокетству, что ей не удалось вызвать ни его ревности, ни внимания к жене, она в один день в истерике разогнала всех. И тем же вечером у нее состоялся странный разговор с мужем. Костя холодно упрекнул ее: она поступила опрометчиво. Все эти Иванов-Петров-Сидоров – все люди важные и влиятельные, и он уже с ними договорился о съемках и прокате нового фильма в самых благоприятных условиях. Все они обещали содействие. «Твой эскапад совсем некстати, Алла!» – без эмоций заметил ей гений-муж.

Она не верила своим ушам. Она решила, что он чего-то не понял. Ведь если она будет держать этих мужчин дальше при себе, то все это кончится… понятно чем!

Теперь, оглядываясь назад, Алла способна цинично и трезво сформулировать ситуацию: она была «женщиной мечты» двух-трех поколений мужчин, и многие желали ею обладать. И, главное, получить право небрежно сказать в избранной компании: «Я ее имел».

Алла была убеждена, что ее Костя, вечно витающий в облаках, чего-то просто не понял. Он так далек от реальности этой жизни. Она было даже рванулась объяснить ему, что просто так ничего не бывает, что это опасная игра, что он ее посылает к тигру в пасть…

Костя холодно посмотрел на нее. «Разве я непонятно сказал, Алла? Нам эти люди нужны, их сейчас нельзя потерять».

«Хорошо, – подумала Алла, – хорошо, любимый. Я заставлю слезть тебя с облаков, я заставлю тебя открыть глаза и увидеть, на что ты меня толкаешь!»

Поклонники были милостиво возвращены и снова допущены к подножию трона королевы и звезды, но их восхищенное почтение не могло ее обмануть. Оно было всего лишь вступительным ритуалом, не более, – ясно, что всю жизнь топтаться у ее трона, осыпая ее цветами и подарками, они не намерены. Пока что они мельком, но зорко посматривали на гения, готовые при малейшем отпоре с его стороны, при самой ничтожной попытке защитить честь жены (да и свою тоже) пустить в ход силовые аргументы: влияние и деньги, которые могли к фильму приложиться, а могли и отняться в любой момент. Как они понимали невозмутимо-холодное равнодушие Сергеевского – бог весть. Алла иногда ловила и на себе чуть настороженные взгляды, словно вопрошающие: «В какую игру ты играешь, актрисочка? С мужем вместе или за себя одну?» Но никто и никогда из них не спросил: «Что ты чувствуешь, Алла? Почему ты идешь навстречу моим притязаниям, я ведь вижу, что никаких эмоций я у тебя не вызываю?» Нет, они не хотели знать, что чувствует жертва, которую приносил им в дань Сергеевский. Они догадывались, что она идет на заклание, но спокойно протягивали руку и дань принимали…

Разумеется, во всем этом Алла разобралась много лет спустя. Тогда же она просто флиртовала с нужными супругу людьми, с отчаянием чувствуя, как этот флирт втягивает ее все больше в свою орбиту…

Но Костя молчал. И Алла продолжала.

Следовало ожидать, что однажды меценаты потребуют награды. И этот день наступил весьма скоро. Алла с вызовом сообщила супругу о том, что «Иванов» приглашает ее к себе на дачу. Она ждала чего угодно, любой реакции, втайне надеясь на возмущенную, даже оскорбленную, но только не этого: «А что Петров-Сидоров? Смотри, их нельзя упустить».