Роль «зрелой женщины», или Чувствительные истории

Ирина опустилась перед безжалостными зеркалами. Она не опоздала, хотя добраться сюда по длинным темным коридорам с бесчисленными дверьми с именами режиссеров и картин, прокуренным лестничным площадкам, переходам, разновысокими поворотами было не просто.

– Пришла, моя красавица, – обернулась к ней Анастасия, продолжая сильными руками растирать в мраморной чашке замороженный цветной грим собственного сочинения. – Посиди отдохни, все равно там еще не готово, – она кивком головы показала в сторону съемочного павильона.

Анастасия была задушевной подругой. Семь лет назад Ирина устроила ее на студию, и за это время Настя-маляр, окончив курсы-подкурсы, то да се, поставила себя так, что с нею считались даже директора фильмов.

– Что?– уловила она настроение подруги. – Вернулась от дочки поздним вечером и затосковала, голуба-душа? В пустом доме?

– Заметно? – Ирина опустила голову.– Ох!… Настя, милая, неужели это все? Неужели никогда? Я же ничего не успела, я даже женщиной не была. Я держусь, как могу, но впереди-то … что? Так скоро, так скоро…– Она закрыла лицо руками и склонилась к самым коленям.– Не хочу стареть, не хочу, не хочу…

– Полно, полно, – Анастасия прижала к себе ее голову.– Не тебе бы говорить, да не мне бы слушать! Мы тебя еще замуж отдадим, молодую-интересную. С такими-то глазами!

Ирина подняла лицо.

– Прости меня, Настя. Как-то одно к одному. Маму во сне видела… Помнишь, как она за один день ушла?

Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.

– Держись.

Ирина улыбнулась сквозь слезы.

– Утешительница ты моя. А я-то хороша… выплескиваю на тебя. Прости. Обида вскипела. Я могу играть редкостные характеры, русские, высокие …

Анастасия похлопала ее плечу и отвернулась к своим баночкам.

– Что у нас сейчас? Пенсионерка? О-о, – она замерла, вспомнив нечто важное, – да ты же ничего не знаешь!

– Чего не знаю?

– Того, что происходит здесь, в родной киностудии. Тут такое творится, что все на ушах стоят.

– Почему?

– Потому, что надо не слезы лить, а чуять верхним чутьем.

– Что чуять? Говори же.

– То-то, – Анастасия наставительно подняла палец. – Сейчас такое время, что надо и видеть, и слышать, и успевать во все места. Тогда будешь нужна. А нужна именно ты с твоей грацией, трепетностью, мастерством.

Анастасия преобразилась. Из добродушной хозяйки она превратилась в хваткого дельца, знающего, как устраиваются кинопробы, договора и сделки. Обойдя Ирину, она повернула ее к себе, потом опытным взглядом посмотрела на нее в зеркало.

– Я не понимаю, – проговорила Ирина.

– Костю Земскова знаешь?

– Ну?

– Ну и ну, баранки гну. Уже последнему лифтеру известно, что он, молодой и даровитый, надежда страны и киностудии, носится сейчас со сценарием "О зрелой женщине на изломе жизни" и не может найти актрису на главную роль. И что он должен увидеть именно тебя, свою звезду.

– Костя Земсков, такой вихрастый?

– Больше ничего не вспомнишь?

– Лауреат в Каннах, кажется.

– И того с лихвой хватит. Теперь все зависит от тебя. Нельзя допустить, чтобы он выбрал какую-то француженку! У тебя есть русскость, она в искрении глаз, в улыбке, в умном вдохновенном лице. Найди его. Действуй, действуй. Эти люди все решают все в одну секунду. Даже во сне.

Ирина сникла. Просьбы, смотрины! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, умолять?

– Не вздыхай. Надо, значит надо, – поняла ее подруга.

В комнату уже заглядывали разные люди, и уже торопили, но после внушительного ответа хозяйки понимающе исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия достойно поставила себя в этом капризном мире. Оборотясь к столам, полным баночек с мазями, краской, пудрой хозяйка принялась за дело.

Это было ее царство. Под ее руками Ирина, свежая, нежная Ирина стала превращаться в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Такова была роль в картине, которая снималась с расчетом на фестивальный и кассовый успех. В заключение Настя натянула на нее парик с мышиными прядками над ушами, с хвостиком на затылке и отстранилась, любуясь на свою работу.

– Путная старуха получилась, на страх ученикам. Ха-ха-ха! – и всплеснула руками. – А про юбилей-то мы и не вспомнили, две сороки. Мужу моему, Павлу Николаевичу, сорок лет в субботу стукнет.

– Сорок лет? – ахнула Ирина.

– Сорок, сорок.

– В субботу?

– Приходи помогать. Лучше пораньше, чтобы успеть.

– Приду.

Поднявшись с кресла, чтобы идти одеваться к роли, она обняла Анастасию и прижалась к ней, такой надежной.

– Солнышко мое! Всегда-то обогреешь, обласкаешь. Добрая женщина – это чудо света.

– Давай, Иришенька, с Богом!

К вечеру, после сьемок, Ирина и впрямь разыскала Костю Земскова. Он сидел в буфете с бутылкой пива и воблой, охраняемый негласным запретом на деловые переговоры во время еды. Ирина задержалась в дверях, постояла и… направилась к его столику. Была не была! Сделав первый шаг, она решилась и на второй, подсела на соседний стул. Поняв, о чем речь, Костя стал хохотать, лохматить свои вихры, уверять, что ничего не знает, впервые слышит, тут же проговорился, что думает о нем сутками напролет, покраснел и унесся подальше от этих актрис с их вечными звезными притязаниями.

Несносно, несносно!

По приходе в порт Клим занялся обычной передачей груза. Таможня продержала его недолго, часа полтора, и получилось это случайно, потому что одна смена таможенников уходила в отпуск, а другая ни за что не приняла бы незавершенку. Клим расценил это, как знак удачи. Солнце едва посмотрело на запад, как появился заказчик, кавказец с плечами тяжеловеса; команда его черноголовых подручных называла его босс. Он принял груз и рассчитался. Клим сдал деньги в бухгалтерию.

За другую партию груза, станки и тяжелую технику, которые разгружал портовый кран, отвечал второй помощник, Клим туда и не смотрел. С заявлением об уходе он направился в здание пароходства к начальнику порта. В кабинете шло совещание рыбаков. Он сидел в приемной. Из диспетчерской доносились переговоры капитана рейда с подходящими кораблями «Швартуйтесь правым бортом». По коридору ходили женщины-служащие. Некоторых он помнил, других уже не узнавал, за семнадцать лет милые девчушки, с которыми перемигивался молодой мичман, стали дамами, лица их надели совсем другие выражения.