Роль «зрелой женщины», или Чувствительные истории

Все молчали.

– Честно-слово! – уверял он. – Мне только позвонить.

Поворот событий заинтересовал всех.

– Звони, – обидчик протянул мобильный телефон.

Виталий поспешно порылся в карманах в поисках номера телефона. Посыпались истертые бумажки, квитанции. Нашел.

– Вот. Чессно-слово! Сейчас.

…Обвязанная шалью, Ирина горестно смотрела на экран. Что-то мелькало перед глазами, в голове звенело, болело горло. Она уже не ждала. Ей было страшно: вот так же, держась за горло, после сильного потрясения ушла ее мать.

Вдруг зазвонил телефон. Она вздрогнула.

– Привет! – весело сказал молодой мужчина.

– Ой… здравствуй!

– Ну почему же "ой", – капризно протянул он.– Ты ждала меня?

– Д-да.

– Тогда приезжай.

– Как?

– Молча, как.

– Прямо сейчас?

– А тебе не все равно?

Она молчала. Он исправил оплошность.

– Я соскучился. Приезжай скорее.

– Куда?– спросила Ирина.

– К Охотному ряду, к памятнику Жукову.

Это было совсем рядом, одна остановка. От Новокузнецкой до Театральной.

– Хорошо, – согласилась она.

– Захвати faive, – сказал он.

–Что?

– Пять.

– Чего?

– Баксов. Или, лучше, десять.

– Долларов?

– Да. Жду.

В трубке раздались гудки.

Ирине стало зябко в теплую летнюю ночь.

– Деньги… Вон как теперь.

Но это же Вит! Он ждет ее!

В светлом платье с чуть заметными блестками она выбежала из дома. Ничего, ничего, пусть бьется у горла этот странный пульс, все пройдет. Любовь излечит.

Подошел почти пустой состав, словно бы для одной Ирины.

Голова работала ясно, слишком ясно. Можно, можно ехать на свидание к молодому мужчине, но где взять молодое обмирание? Летучие страхи, восторги юных лет? Ах, в любви, как видно, по-прежнему одна сумятица. Зато есть страсть, зрелая страсть.

Виталия она увидела издали.

– Вит!

Он поднял руку, но не сделал навстречу ни шага. Пусть видит его компания, как подползет к нему эта известная (все узнали?) актриса, красивая женщина.

Компания наблюдала чуть поодаль. Вот бежит к Виталию эта красотка, вот он раскрыл объятия, вот она протянула деньги.

– Спасибо, – небрежно бросил он, – ты меня очень выручила. Я отдам. Чессно-слово, отдам. А сейчас меня ждут, – он оглянулся на своих. – Я тебе позвоню. Привет!

Ирина ахнула, схватилась за горло. Чувствуя себя обнаженной под взглядами его друзей, она повернулась и побежала назад, к метро.

Дома стало хуже. Постанывая, она бродила по квартире, наконец, в халате вышла из квартиры. В переулок.

Ночная темнота редела, окна в домах были темны. Стояли дорогие иномарки, летел с тополей пуховый снегопад, сбиваясь у тротуаров в пышные перины. Зачем она здесь? Ах, как плохо. Куда ей надо было ехать? В лагерь… с ананасом.

… Длинные тени островерхого здания перекрывали половину привокзальной площади. Несмотря на ранний час торговцы уже выставили столики с красивыми горками фруктов. Электрички сменяли одна другую, толпы прибывавших в Москву пассажиров устремлялись к подземному переходу, к станциям метро, быстро исчезали, чтобы смениться новыми и новыми волнами. Ирина неуверенно пересекла площадь, купила ананас, неловко толкнула столик продавца, отчего рухнули и раскатились по земле нарядные фрукты, охнула от грубого окрика. В электричке нашла себе место у окна справа.

– Свежие газеты, последние новости, – прошел по вагону газетчик.

– Шоколад, открытки, жевачка.

Жевачка… Она купила сразу несколько.

– Мороженое, мороженое…

– Календари, карты, прищепки, носки… – продавцы шли чередой, зарабатывая свой хлеб.

Ирина сидела сжавшись. В душе творился хаос, он разверзался, утягивал, обдавал острым холодом и мраком. Закрыв глаза, она ехала станцию за станцией, ничего не слыша, не ведая, что ее надломленные брови привлекают внимание.

– Дочка, – осторожно окликнула ее старушка, сидевшая напротив вместе со старичком. – Не убивайся так, доченька!

Ирина открыла глаза.

" О, старость, старость, убогая, седая", – нервический озноб завьюжил по всему существу.

Поезд мчался дальше и дальше. Как наслаждалась она этим стремительным бегом по зеленому Подмосковью, как любовалась всегда на дальние холмы и взгорья, огромные облака, таинственные дороги к селениям!

Но не сейчас.

– Дочка! – изболелась за нее бабуля. – Что стряслось-то? Может, помочь как?

Ирина помотала головой. Она все дальше уходила во тьму. Уже не только горло, вся она была схвачена болью.

– Не приставай, – тихо одернул старик. – Мало ли.

– Да молодая же… Мы уходим, доченька, не пропусти станцию, – коснулась ее плеча старушка.

Поезд приближался к Святым ручьям, когда еще один сердобольный человек, скорее всего, врач, попытался помочь красиво одетой женщине.

– Мадам, – сказал он, наклоняясь к ней, – вам нужна помощь? Вам опасно быть одной.

Ирина вздрогнула.

– Оставьте меня! – вскрикнула жалобно, – вы все старые, некрасивые, на вас страшно смотреть!

Мужчина отпрянул.

– Больная, – проговорил кто-то.

– Несчастная.

Держась за горло, она выбежала в тамбур, и оказалась на платформе.

Отшумев, электричка длинно пролегла по насыпи и втянулась в арочные перекрытия моста через реку. Стало тихо. Дальние леса темными волнами очерчивали горизонт, спускаясь в широкую долину, по которой скользили тени облаков. Слева за деревьями по-прежнему высилась старая колокольня. Тишина и покой царили вокруг.

Но именно здесь Ирине стало совсем худо. Словно бы там, в вагоне, среди людей, они всем миром удерживали ее, охраняли, спасали, подбитую, но живую. Теперь она была беззащитна. Ужас и боль стучали в ней. Нетвердо ступая, не различая, она побрела зачем-то вверх по насыпи, дальше, дальше… Наконец, опустилась на рельсы как раз напротив старой колокольни. Было тихо. Вороны, сидевшие на замшелых кирпичах, беспокойно переступали и даже взлетали от волнения.

Стальные рельсы длинно и шелковисто блестели под солнцем. Щелястые шпалы, пропитанные ржавой смазкой и пылью, тяжело и тупо держали их, утопленные в гранитной щебенке. И качались, качались под ветром желтые цветочки сурепки.