Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Роман Нелюбовича
Шрифт:

– Ничего, мы тихо.

Я подхватил её на руки – Господи, как давно я не держал на руках женщин! – отнес на диван. Она дышала глубоко и ровно, словно спала и по-прежнему не смотрела мне в лицо. Она вообще закрыла глаза, и я подумал: как хорошо, что она их закрыла.

3

Просыпаться с головной болью, да ещё когда эта боль сопровождается не самыми приятными воспоминаниями, настоящая мука. Голова трещит, душа ноет, стыд, срам, сухость во рту. Тяжко. Что я там плёл про Людовика? Ох, дурак. Кто ж меня за язык-то вечно тянет.

Я поискал глазами стакан с водой. Бесполезно, никто его не поставил, да и не подаст никто. И вообще, надо вставать, потому что весь мой водопровод в сенях в ведре

и сам он ко мне не придёт.

Не придёт… Зачем я вообще к ней полез? Да ещё… Ведь понимал, что на утро жалеть буду. Замужняя женщина, не красавица, муж алкоголик, дети. На вот теперь. И почему именно это стихотворение? Как там дальше?

Знаю я – они прошли как тени,

Не коснувшись твоего огня,

Многим ты садилась на колени,

А теперь сидишь вот у меня.

Пусть твои полузакрыты очи

И ты думаешь о ком-нибудь другом,

Я ведь сам люблю тебя не очень,

Утопая в дальнем дорогом…

Если не ошибаюсь, поэт посвятил его какой-то шлюхе. Или не это? Да и бог с ним. А Нюрка… Нюрка просто сломанная бытом женщина. Уставшая. И румянец стыдливый на щеках, словно… Как она отзывалась на каждое мое прикосновение – чудо! И всё же, всё же… Я ведь сам люблю тебя не очень, утопая в дальнем дорогом… Слова как песня…

Я медленно поднялся, чувствуя, как голова входит в стремительный водоворот, сделал несколько глубоких вздохов и, придерживаясь рукой за стену, проковылял в сени. Ко мне подбежала Муська, принялась тереться о ноги. Это она так рыбы выпрашивает. Но рыбы нет, надо в магазин идти. А какой магазин в таком состоянии, тут бы до ведра дотянуться.

– Муся, пожалуйста, только не сегодня, – простонал я. – Давай страдать вместе. Я тебе сухого корма насыпал, поживи пока на нём.

Муська меня поняла, она всегда меня понимает, хотя мы знакомы всего ничего. Понимала бы меня так бывшая, глядишь, не разошлись бы до сих пор. И жили бы нормально, и с сыном отношения сложились.

Я взял кружку, почерпнул воды из ведра, выпил. Пужанская вода на удивление вкусная, источник какой-то особенный что ли, но даже она убрала лишь сухость во рту, но не головную боль. Значит, в магазин идти придётся. Как говорили римляне: similia similibus curantur – лечи подобное подобным. Что ж, будем лечить.

Я оделся, поискал деньги по карманам, набралось триста рублей с мелочью. Вышел на улицу. Солнце ударило по голове, словно молот по бубну. В ушах зазвенело, перед глазами взорвалась тысяча разноцветных шариков и силы разом меня оставили. Захотелось присесть на скамеечку, расслабиться, забыть обо всём… Я встряхнулся, встал на ноги покрепче и заставил-таки себя доковылять до магазина. Продавщица сразу оценила моё состояние, кивнула понимающе и выставила бутылку беленькой.

Я сморщился и замотал головой. От одной только мысли о водке желудок начал рваться наружу.

– Пива, – я высыпал деньги на прилавок. – На все.

Потом подумал, вспомнил Муськины глазки и спросил:

– Рыба свежая есть?

– К обеду подвезут, – пообещала продавщица.

К обеду? Нет, второй раз я до сюда вряд ли дойду. Не повезло Муське, придётся ей сегодня без рыбки посидеть. И завтра, наверное, тоже.

– Тогда только пива.

Возвращение к жизни процесс долгий и мучительный. В молодости похмелье проходит как бы стороной, почти незаметно, потому что внутренних сил вполне достаточно, чтобы

организм восстановил себя без вливаний извне. Но чем старше ты становишься, тем сложнее: пиво уже не помогает, водка вызывает тошноту, и главным победителем недуга становиться время, поэтому лишь на третий день я почувствовал себя лучше. Побрился, оделся, скачал на флешку несколько рассказов и отправился в редакцию «Пужанского вестника».

Шагая по тротуару и разглядывая разноузорье наличников на фасадах, я всё равно чувствовал себя плохо. Похмелье тела прошло, но похмелье души никуда не девалось. Ощущение такое, будто вляпался в грязь, очистился, но на ботинках немного осталось – то ли пропустил, то ли не заметил – и вот эти остатки продолжают тебя пачкать, отсюда неприязнь к самому себе и раздражение. Взять бы щётку в руки, пройтись ещё раз по ботинкам, но грязь-то внутри – не снаружи, и щётка здесь не поможет.

Я остановился перед входом в редакцию. Бог с ней со щёткой, тем более что предстоящее дело ни к ней, ни к душе отношения не имеет. Я прокашлялся, сжал флешку в кулаке покрепче и толкнул дверь. Внутри было прохладно. Широкий и не длинный коридор освещала единственная лампочка. Она казалась тусклым жёлтым глазом, волчьим – и от того враждебным, словно изначально предназначенным отпугивать от редакции незваных гостей вроде меня. Впрочем, света хватило, чтобы разглядеть на ближайшей двери табличку «Приёмная». Я постучал – тишина; подёргал за ручку – заперто. Первый блин комом. Подошёл к следующей двери. Эта была приоткрыта.

Щель оказалась слишком узкой, чтобы разглядеть что-то, поэтому я протиснулся внутрь и кивнул в белый свет: здравствуйте – и только после этого осмотрелся. Не знаю, чего я ожидал увидеть, но кабинет как кабинет: у окна письменный стол, вдоль стены офисные шкафы, книжные полки, на полках грамоты в рамочках. За столом плотный лысоватый мужчина – седая бородка, очки; из-за очков умный проницательный взгляд, не злой. При моём появлении, мужчина откинулся на спинку стула и кивнул в ответ: здравствуйте.

Руки мои задрожали. Общаться с редакторами печатных изданий вживую мне ещё не доводилось, не было случая. Мысль издаваться на бумаге посещала меня регулярно, ибо писать «в стол» или для литературных сайтов занятие интересное, но бесперспективное; «в столе» тебя никто не прочитает, а на литсайтах сами все писатели, и получить признание у них трудно, так что если хочешь чего-то добиться, найти своего читателя, ухватить толику славы, надо идти в люди. До сегодняшнего дня я никуда не ходил, и потому мне сделалось страшно: вдруг попросят выйти вон?

– Проходите, что же вы в дверях встали.

Голос тоже не злой. Обладатель такого голоса не может прогнать тебя просто так, в крайнем случае, вежливо откажет и так же вежливо объяснить причину отказа. Ну хоть в этом повезло.

– Спасибо, – поблагодарил я, и сел на стул против письменного стола.

Мужчина молчал, ожидая, что я скажу. Я тоже молчал; пытаясь унять волнение, окинул взглядом стол: монитор, степлер, сложенные в аккуратную стопку листы бумаги. Рядом на подоконнике фотография женщины и девочки, наверное, семья. За спиной на вешалке серый пиджак – не новый, но чистый и не мятый.

Молчание стало затягиваться.

– Ну же, слушаю вас?

– Вы редактор? – наконец решился я на вопрос. Мужчина выглядел вполне симпатично, но руки мои дрожали по-прежнему. Вот уж не думал, что перед кем-нибудь буду так волноваться.

Он кивнул:

– Арбатов Геннадий Григорьевич.

– Роман… – я замялся. – Роман Нелюбович.

– Вы чего-то хотели?

– В общем-то, да, – я положил перед ним флешку. – Вы уж извините, никогда не приходил с этим в редакции, немного теряюсь. Здесь вот принёс несколько своих рассказов. Не посмотрите? Хотелось бы, если сможете, конечно, напечатать что-нибудь в вашей газете.

Поделиться с друзьями: