Роман по заказу
Шрифт:
Что-то все-таки ее мучало, глодало: всего на десять лет старше Софьи Маркеловны, Таисия Дмитриевна частенько похварывала, усыхала — как усыхает, сморщившись, ненароком ошибленный и неподобранный гриб. Каждый раз, ослушиваясь и потом длинно, бестолково по этому поводу объясняясь, Софья Маркеловна приводила врачей, те ничего серьезного не находили у нее. Осенью тридцать первого года, тихонько поплакав и успокоившись, Таисия Дмитриевна скончалась. Местечко ей — после подношений церковному сторожу — нашлось рядом с бывшими хозяевами…
И тут Софья Маркеловна чуть было снова не поверила, что чудеса возможны.
В
Поздним вечером, когда Софья Маркеловна собиралась ложиться, вкрадчиво постучали.
Не подумав, что можно бы не откликнуться, она, запахивая халат, подошла к двери, безбоязненно спросила: кто, кого нужно?
— От Виталия Викентьевича, откройте, — негромко и требовательно прозвучал мужской голос.
Звякнув, вылетели из своих петель-гнезд два здоровенных кованных крюка; дрожа, не замечая, что халат распахнулся, Софья Маркеловна посторонилась, впустив небритого, в мокрой от дождя кожанке человека.
— Где он? Что с ним?
— Тише, ты! Вы! — сердито оборвал и поправился ночной гость, уверенно заложив верхний крючок. — Вы одна?
— Одна, одна! Да какое это имеет значение! — возмутилась Софья Маркеловна, захрустела пальцами. — Боже мой, ну говорите же! Где вы его видели? Когда?
— Виделись мы с ним давненько, на Кубани еще. — Мужчина усмехнулся. — Годов с десяток назад. Был жив-здоров.
— А сейчас, сейчас где? Приедет он?
— Про остальное не меня спрашивать надо, кого повыше. — Поясняя, он выразительно, взглядом, показал в потолок.
Взвинченные до предела нервы разом сдали, сердце куда-то ухнуло от обрушившейся на нее не столько тяжести, сколько пустоты; от слабости Софья Маркеловна едва держалась на ногах.
— Что вам угодно?
— А вы деловая, — похвалил мужчина, сунув под кожанку руку, он извлек золотую цепочку и крестик с крохотными зубчиками по краям. — Ваш?
Софью Маркеловну снова что-то ударило, качнуло.
— Мой! Откуда?
Золотистая горка на чужой нечистой ладони сияла, притягивала, завораживала взгляд: для Софьи Маркеловны сейчас в этом сиянии были и ее молодость, и ее последнее порывистое благословение Вики Гладышева, и, возможно, единственно оставшаяся ниточка, связывающая ее с ним, живым.
— Откуда у вас?
— Когда-то он мне сам его дал. — Сухо, деловито мужчина внес ясность: — И сказал: понадобится — покажи ей, она поможет. Как видите — довелось.
Кое-что, по крайней мере основное — цель этого ночного визита, — действительно прояснилось; почему-то отчетливо, безо всякого, впрочем, испуга подумалось: у них в Загорове люди в таких коротких кожанках не боятся, не озираются настороженно.
— Чем я могу вам помочь?
— Деньгами. Можно такой же ерундой, — мужчина подкинул на ладони цепочку с крестиком. — Еще лучше — монетами.
—
У меня нет ничего, — устало ответила Софья Маркеловна и, понимая уже, с кем разговаривает, равнодушно посоветовала: — Можете сами убедиться.По этому равнодушию, безучастности, тот сразу понял, поверил, что Софья Маркеловна говорит правду, цепкими цыганскими глазами пошарил по открытому на высокой груди халату — прикидывая, не взять ли тут хотя бы то, что можно взять, зло ругнулся:
— Эх вы, блаженные! Такую вашу!..
Рывком, заученно сунул под кожанку золотую несработавшую отмычку. — Софья Маркеловна не удержалась:
— Отдайте мне!
— Считай, что опять подарила. — Холодный предостерегающий взгляд шаркнул по ней, как нож: — О том, что был, — никому. Я не повторяю, понятно?
И, откинув крючок, бесшумно, как тень, исчез в темноте, под дождем.
Прометавшись остаток ночи по комнате, утром Софья Маркеловна сходила в милицию, обо всем рассказала. Ее внимательно выслушали, поблагодарили, а спустя неделю сами вызвали ее. Прибывшая из губернии воинская часть разгромила банду, несколько бандитов было схвачено живьем, некоторые убиты в бою, — Софью Маркеловну пригласили на опознание. Ни среди живых, ни в числе убитых высокого цыганистого человека в кожанке не оказалось. Поражаясь своей бесчувственности, не дрогнув, только зажав платком нос и рот, прошла она по сараю, в котором, лицом вверх, лежали покойники. К счастью, не было тут и Виталия Гладышева. Когда-то ожидавшая его — какого угодно, готовая простить его — тоже за что угодно, она ощутила вдруг грустное удовлетворение, что его нет здесь — среди тех, кого сажают, как зверей, за решетку, как бешеных собак, стреляют. Теперь — окажись иначе — это было бы ужасно!..
Есть женщины, поверяющие свои душевные тайны, от самых пустяковых до самых сокровенных, чуть не первому встречному, и они, наверно, даже счастливы: ничего у них на языке не держится, но зато ничто их и не гнетет. Софья Маркеловна относилась к другой категории: открытая, общительная, гостеприимная, только в одном — в подобном случае — она оставалась по-девичьи застенчивой и предельно замкнутой; дожив до глубокой старости, она, как и прежде, неизменно считала, что есть вещи, которые не дано трогать посторонним. О своей юности, о своем Вике она рассказала лишь однажды — Сергею Николаевичу Орлову. Да и то потому, что он сам, по-дружески просто спросил о портрете, — ему нужно было говорить или все, или ничего. А еще, наверно, рассказала потому, что в жизни каждого наступает пора, момент, когда самое больное перестает болеть и становится, непонятно отчего, — только воспоминанием.
В конце тысяча девятьсот пятьдесят третьего года коллектив детдома отметил шестидесятилетие Софьи Маркеловны и торжественно проводил ее на пенсию. Два дня подряд она никуда не выходила из своей боковушки — перекладывала, переставляла подарки, перечитывала Почетные грамоты, тихонько всплакнула, чего никогда прежде себе не разрешала. И все это — в подсознательной попытке заполнить образовавшуюся пустоту: своему детдому, детям она отдала не только тридцать пять лет жизни, но и что-то еще, более существенное. Вечером, догадавшись, как ей тут, с непривычки, солоно, одиноко, пришел Сергей Николаевич. С мороза красный, студеный, он, снимая в прихожей меховую шапку, пальто, весело выговаривал: