Роман с героиней

– - По-моему, это дедушка с бабушкой из твоего альбома.
– - Медведев обернулся, нашел глазами кресло и присел на его край. Дернув кисточку торшера, он близко поднес к глазам расплывшуюся на обороте надпись.

– - Ты прямо как сыщик.
– - Оксана подошла к трюмо и стала причесываться.
– - Выпала, наверное. Я сегодня альбом листала, соскучилась по своим. А потом с ресепшена позвонили, уточняли, какого числа я съезжаю, я вставала и, наверное, выронила.
– - В зеркале отражался Медведев -- он задумчиво щурился в верхний угол комнаты, где светился зеленый огонек датчика пожарной сигнализации, и шевелил губами. Оксана обернулась и хитро взглянула на него: -- Смотри, смотри, это фотокамера, она все записывает.
– - Она положила расческу.
– - Потом твоей жене покажут, как ты мне массаж делал...

Медведев не спеша поднялся, с загадочной улыбкой прошелся по номеру и молча положил карточку на трюмо, -- положил так, словно двое изображенных на ней были козырными королем и дамой.

– - Это твои дедушка с бабушкой?
– - Он, не мигая, смотрел на нее в зеркало.

– - Да.
– - Оксана взглянула на фотографию, словно проверяя, не ошиблась ли она.
– - А что ты светишься?

– - А как их фамилия?
– - продолжал Медведев ласковым голосом.

– - Там же написано, -- Оксана перевернула карточку и прочитала: -"Николай Павлович Медведичовский и его законная супруга Мария Леопольдовна, 1937 год".
– - Она удивленно посмотрела на Медведева.
– - А в чем дело-то?

Потом Медведев терзал Оксану вопросами, где, на какой войне погиб ее дед. Оксана помнила только, что они ездили с родителями на братскую могилу под Выборг, там были лес, речка и красные ягоды, которые она тайком ела, и потом мать вставляла ей два пальца в рот, чтобы ее вытошнило. "Ага, под Выборгом, -- удовлетворенно кивал он.
– - В Финскую кампанию. Поселок Щеглово? Не помнишь?" Оксана таких деталей, естественно, не помнила, не знала и отчество прадеда -- Павла, но зато вспомнила, прикрыв глаза и на мгновение замерев, что дед был офицером, погиб, когда маме было всего шесть лет, и бабушка писала Сталину, чтобы им уже после войны с фашистами возобновили какие-то выплаты, и ее вызывали в органы и чуть не посадили. "Ну что? что?
– - Оксана, устроившись по-турецки на ковре, нетерпеливо стукала кулачком по ручке кресла, в котором сидел с фотокарточкой Медведев.
– Говори! Ты их знаешь?" Она смотрела на него снизу вверх, щурясь от яркого света торшера и нетерпеливо улыбаясь, и напоминала капризную сестренку, от которой взрослые скрывали семейную тайну.

"Сережка, ты его знаешь?
– - Она заглядывала ему в глаза и пыталась прочесть в них ответ.
– - Ну скажи!
– - Она трясла и раскачивала его ногу.
– У, нехороший какой!.. Говори, а то сейчас укушу! Больно укушу!"

"Кусай, -- благодушно разрешал Медведев; ему нравилось, что эта красивая женщина, с которой ему через пару дней придется расстаться, возможно, окажется его троюродной сестрой.
– - Кусай своего возможного троюродного братца, кусай..." -- Он давал ей легкого щелбана по кумполу и смеялся.

"Братца?
– - Оксана смотрела на него с изумлением и восторгом. И принималась кивать, как восточный божок с закрученной на колесико резинкой: "Ты!.. Мой!.. Троюродный!... Братец?.. Да?" Да, говорил Медведев, если подтвердится, что ее прадеда звали Павлом Александровичем, то у него сомнений не будет, потому что он не Медведев, а Медведичовский, и рассказывал ей перипетии своей фамилии, о которой он и пишет роман. "Да, да, -- расхаживала по номеру Оксана, -- мама тайком говорила, что мы из дворян! Не знаю, правда ли..." -- И бросалась набирать свой домашний номер.

Медведев стоял в лоджии, ухватившись руками за поручень ограждения, и думал о назревающих в генеалогической таблице изменениях: возможно, он обретет троюродную сестру, которую впишет в новую клеточку, но потеряет жену, изобразив на схеме разогнутыми скобками конец супружеских отношений...

"...А где ты поищешь?
– - слышался глухой голос Оксаны.
– - Потом объясню. Не волнуйся, я сама позвоню. Ну все, целую..."

Они ехали в Центр по залитой желтым светом набережной, чтобы еще раз внимательно посмотреть родовое древо, и Оксана беспокойно говорила: "Мне очень хочется иметь такого братца, -- она осторожно касалась его затылка.
– Но может, просто однофамильцы?" Медведев гнал машину и терпеливо объяснял, что однофамильцев среди дворян не было -- они все состояли в родственных связях, однофамильцы в России начала века могли быть Ивановы-Петровы-Сидоровы, чьи фамилии образовывались от имен собственных, или Ткачевы, Плотниковы -- по роду занятий, а у дворян -- если однофамилец, значит, родственник. Он говорил о дворянских книгах, которые велись по губерниям, и попасть в которые было сложней, чем вступить в КПСС, говорил о Геральдической комиссии при Сенате, которая по двадцать лет могла тянуть с решением об отнесении бесспорного соискателя к дворянскому сословию...

Они выходили из машины, и Оксана ловила его ладонь, и ее пальчики просились меж его пальцев: "Вот так теперь и будем ходить, -- говорила Оксана.
– - Брат и сестра". В освещенной арке старого флигеля они повстречали Джорджа -- одетого с иголочки, в начищенных ботинках и с зонтом-тростью в руке. Он улыбался Оксане и говорил, что задумал попить греческого вина в одной славной траттории. Еще он говорил, отведя коллегу в сторону и понизив голос, что в номере Медведева не так давно несколько раз звенел телефон. "Возможно, звонили из дома? Подумайте, Сергей". Он трепал Медведева по плечу и желал им хорошего вечера.

Они быстро поднимались в номер, и Медведев, решительно поправлял очки, подходил к висящей на стене миллиметровке и указывал пальцем в квадратик: "Вот он! Николай Павлович. Твой дед!
– - Он оборачивался к Оксане, призывая убедиться в точности его предположений.
– - А вот наш возможный общий прадед, -- его палец скользил ниже, -- Павел Александрович Медведичовский. От него ветви разбегаются, вот моя, вот ваша... Видишь? Ваша -- только твой дед..." -- "А кем был прадед?" -- Оксана смотрела на лист, усыпанный квадратиками, благоговейно, как на иконостас. "Действительный статский советник, -принимался объяснять Медведев, -- жил в Петербурге на Большой Морской улице, имел поместья в селах Обречь, Кручина, Солодково Могилевской губернии... Его отец, генерал-аншеф Александр Иоанович..." -- Медведев перечислял звания, должности, награды, размеры имений в квадратных десятинах и число крепостных крестьян, коими в разное время владели их предки...

Он разворачивался, чтобы достать из тумбочки папку с досье на пращуров, но Оксана мягко останавливала его, брала за уши и целовала в губы: "Сережа, ты молодец!", а потом ерошила и приглаживала ежик волос и говорила, что троюродным братьям и сестрам целоваться не возбраняется, они даже вступали в браки, как пишут в старинных романах. Медведев молчал и не знал, куда деть руки, пока не догадался слегка приобнять Оксану.

Они стояли, словно замершая в танце пара, и случись судьям американского штата Мэриленд оказаться в комнате и попытаться определить, проглядывается ли между партнерами горящая свеча, и вынести свой вердикт -штрафовать танцоров или признать невиновными в посягательстве на общественную нравственность, -- видит Бог, их голоса разделились бы.

– - Надо ехать звонить.
– - Оксана похлопала ладошками по груди Сергея.

– - Позвоним отсюда.
– - Медведев все-таки дошел до тумбочки и вытащил свое богатство -- коленкоровую папку с завязками.
– - Можем чаю или кофе попить.
– - Губы еще хранили тепло ее поцелуя.
– - Я тебе сейчас свои фотографии покажу...
– - Медведев вытряс из папки ксерокопии фотографий. Мелькнула карточка юноши в форме гимназиста, семейный снимок с потертыми краями и цифрами в кружочках над головами...
– - Смотри, а я пока сбегаю на кухню. Тебе чай или кофе?

– - Чай.

– - Мы можем на террасе. Будет готово, я зайду или позвоню.

...Когда он поднялся в номер, чтобы доложить о готовности чая, Оксана сидела на кровати и, казалось, готовилась расплакаться. Рядом стоял телефонный аппарат. Она подняла глаза, и Медведев прочитал в них растерянность, досаду, смятение и еще черт знает что, отчего ему сделалось тревожно и неуютно, и он понял, что чашки с чаем, которые он вынес на террасу, будут медленно исходить паром, пока не остынут в забытьи.