Роман… С Ольгой

— Нет. Отец не виноват, — муж отрицательно мотает головой. — Косвенно его вина, конечно, есть, но он не трогал Наталью Петровну.

— Жаль! Жаль, что не за что его взять, — шиплю, поглядывая на Рому исподлобья.

— Не надо, — он точно так же смотрит на меня и покачивает головой.

— Я бы хотела…

— Не надо, солнышко. Не злись.

— Не злись?

— Зачем желать кому-то зла, если этот кто-то и без того с лихвой наказан?

— Ты… Ты… — теперь я завожусь, сжимая кулаки. — Господи, откуда это самаритянство и тяга к всепрощению? Поехали! — вдруг резко выдыхаю и, сморгнув крупную слезу, прикрываю медленно глаза.

Не буду плакать. Больше никогда и ни при каких условиях. Убеждена, что маме это точно бы не понравилось. А ведь когда-то, если хорошо подумать, наверное, в старой или прошлой, или выдуманной жизни, у нас была крепкая, хорошая и дружная семья. В какой момент всё вкривь и вкось пошло, как получилось, что близкие друг другу люди где-то «потерялись», почему-то запутались в трёх тонких соснах, а вдруг найдясь, вообще не сообразили, куда им следует бежать, чтобы снова обрести благополучие, счастье в личной жизни и покой. Возможно, всё произошло из-за пагубной привычки папы? Или из-за маминой нечистоплотности в финансовых вопросах? Мы обозлились и стали ярыми врагами, неосторожно прокляли друг друга и пожелали смерти каждому из нас. А может потому, что кое-кто плохая дочь и не заслуживает на счастье?

Я вышла замуж тайно… О том, что Оля Куколка поменяла свой гражданский статус в восемнадцать лет и взяла фамилию «Юрьева» никто из моих родных не знал. Вернее, об этом я написала только маме. Пространно, очень кратко сообщила, что собираюсь стать женой прекрасного, а главное, любимого и надёжного человека, и что в скором времени, как только получим разрешение на свидание, мы с мужем планируем навестить её. А вот о том, что стала Ольгой Юрьевой, не удосужилась оповестить отца и по сей мрачный день. Он не знает, кем является Рома для меня, в каких мы отношениях. Вполне возможно, что родители в хмельном угаре, особо не стесняясь в выражениях, судачили обо мне, когда на пару заливали горе, сидя на крохотной кухне, но только он, отец, закоренелый пьяница и тварь, сгубивший мою мать, ни разу не видел Юрьева, как говорят, вживую. Он ни разу не сжимал его ладонь, не хлопал по крепкому плечу, не угрожал, конечно, в шутку, что обязательно найдёт и наверняка отлупит, если шалопутный зять не начнёт проявлять должного внимания-уважения к его единственной любимой дочери…

— Это он? — сейчас муж крепко держит мою руку.

Мелкий, щуплый, скорее, тощий, чем поджарый, серый, почти землистый, трясущийся, с огромными мешками под глазами и сбитыми до ярко-синих ссадин опухшими костяшками жалкий доходяга сорока семи лет сейчас склонился над узким закрытым гробом, обитым грубой красно-чёрной тканью.

— Да, — спокойно отвечаю.

— Мы подойдём? — Рома шумно выдыхает, я же ощущаю теплое дыхание на своём виске.

— Нет.

— Это неправильно, — перехватив удобнее, подтягивает меня к себе, а после прижимает, обнимая бережно за талию. — Замёрзла? Давай соберёмся и поговорим с ним.

— Он мне противен, — не скрывая, пренебрежительно кривлюсь и отворачиваюсь, чтобы не смотреть в ту сторону. — Пусть уйдёт, — почти не раздвигая губ, рычу. — Пусть исчезнет. Пусть сгинет к чёрту в преисподнюю.

— Он смотрит на тебя. Лёль? — мужские пальцы перебирают мои гуляющие от сбитого дыхания рёбра. — Идём. Не бойся. Я с тобой.

— Ты со мной? — грубо шикаю. — По-твоему, мне страшно? Юрьев, ты плохо знаешь свою жену. За пять лет не освоился? Считаешь, что спишь с беззащитной девочкой? Я знаю, как бороться и как выживать. Неприятно об этом говорить, но куда ты смотрел, когда делал предложение? Я предупреждала, что не так проста.

— Об этом помню, Лёлик. Но хотелось бы представиться и сообщить ему, что ты больше не одна и у тебя есть семья и…

— Мне ничего не нужно от него. Обойдется! Зачем ему, в сущности, это знание? Чтобы доить нас? Чтобы тянуть деньги? Чтобы клянчить, жаловаться, досаждать? Пусть живёт в пьяном одиночестве и не горюет. Как-то же он протянул без мамы, да и без меня. Он только прикоснулся к своей жене и сразу же убил. Если бы можно было отказаться от него, я бы незамедлительно это сделала. Поэтому, я тебя прошу, не заостряй внимание на факте своего несостоявшегося с ним знакомства. Ты от этого, возможно, пострадаешь: и морально, и профессионально.

— Понятно, — чуть слышно Юрьев отзывается. — Тихо-тихо, не кипятись. Где остановимся?

Это он на что прозрачно намекает? Что мы должны поехать к нам домой? Поддаться сентиментальным воспоминаниям и заглушить вместе с папой боль?

— Здесь точно не останемся, Ромка. Я больше никогда не перешагну порог квартиры, в которой каждая щель и каждая прогнившая половица, напоминают лишь о неприятностях, проблемах и вакханалиях, которые там происходили, когда папашка приводил своих друзей, на все голоса орущих несуразицы и грубости.

— Я могу кое-что спросить? — заметно понижает громкость и напускает таинственность, добавляя ненужный мистицизм. — Это важно и серьёзно.

Офигеть заявочка!

— Звучит не очень. Мне стоит, видимо, поднять руку и в чем-то поклясться, притулившись носом к Библии?

— Будет достаточно, если скажешь так, как было на самом деле, — меня перед собой аккуратно выставляет. — Лёль, я хотел бы это знать.

— Да, конечно, — морщусь, пока рассматриваю жалкого человека, суетящегося рядом с копачами и разрывающегося между водкой в крафтовом пакете и жалкой суммой денег, которую он держит про запас, вернее, чтобы рассчитаться за оказанные похоронные услуги. — Прости, — ехидно хмыкаю. — Держу пари, что он засунет деньги им в штаны, но не расстанется с тремя литровыми стекляшками. Ром, принимаешь?

— Тебя трогали его пьяные дружки? — на мой не отвечая, спокойно задает его интересующий вопрос.

— Это грубо! — моментально отсекаю. — Какая разница? Ты за кого меня принимаешь?

— Твой отец занимался…

— Ты ведь знаешь, что я была нетронута. Зачем, Рома?

Боже, как же это мерзко!

— Это статья, Юрьева. Сутенерство, сводничество, проституция — один подряд, за который предусмотрено адекватное наказание, тем более по отношению к несовершеннолетней девочке. Это с отягчающими…

— Ты предлагаешь мне поквитаться с ним, сославшись на номер, параграф, пункт, подпункт, абзац и какую-нибудь сноску?

— Я предлагаю быть откровенной со мной и доверять.

— Я ведь запросто могу придумать и наговорить.

Зачем всё это? Юрьев понимает, как бьёт и унижает? Зачем ему знать, что происходило в той квартире до нашей встречи?

— Тебе с этим жить, — мягко упирается подбородком в мою макушку.

— Клевета… — неуверенно тяну.

— Статья!

— Господи! — веду себя, как конченая сумасбродка. Хихикаю на кладбище, подкатываю глаза и даже что-то будто бы припоминаю. — Ты знаешь, мне нечем удивить тебя.

Ни разу! Я, конечно, предусмотрительно закрывалась на ключ в своей комнате, нацепив сто одну рубашку на тело и такое же количество колготок и растянутых штанов на длинные худые ноги, пряча по тряпками только-только сформировавшуюся женскую фигуру, перетягивала грудь и скрывала выпуклости на очевидных местах для трезвого человека, затем забивалась в самый дальний угол и выставляла перед собой тяжелые стулья, сооружая грозную линию обороны на случай приближения или стремительной атаки вдрабадан надравшихся скотов. Я пряталась и защищалась. Хранила себя для лучшего мужчины в мире!