Роман… С Ольгой

— Проблема в том, что сообщили через кого-то? Это тебя беспокоит? — он щурится, всматриваясь в моё лицо.

— Ничего не беспокоит. И да! Почему позвонили тебе? — заметно повышаю голос. — Потому что…

— Потому что Наталья Петровна стояла на учёте, Оля. Ты об этом знаешь!

— Она не преступница, Ром, — теперь чуть слышно говорю. — Не говори о ней так.

— Не преступница. Прости, пожалуйста. Но…

После освобождения мать так и не смогла найти себя и устроиться на достойную высшего образования работу. Эта маленькая женщина потерялась в грозном мире, который уголовников, хоть и бывших, хоть и по экономической статье, не слишком жалует. Скорее, наоборот. Он их гнобит, под корень выжигая!

— Юрьев, у тебя есть проблемы на службе? — прикрыв глаза, с солидной хрипотцой цежу. — Мне надо знать, как то, что происходит между нами, сказывается на тебе.

— Что-о-о? — похоже, Ромка злится, не скрывая недовольства, однако выдает большое изумление.

— У твоей жены мать сидела и…

— Мы будем выяснять отношения? Это тема разговора? Подходящее время и место? Прости, но я должен однозначно понимать, к чему ты ведёшь и что хочешь услышать. Чёрт! Оль, не думал, что спор начнётся из-за чьей-то неблагополучной биографии. Я нахожусь на должности, с нормальным званием, согласно выслуге и образованию, служу и не ропщу. Зачем ты затеваешь это? Ответил?

Почти. Скорее, не совсем. Отчетливо ведь помню, как муж брезгливо, скорее осторожно, и собственноручно заполнял мелким аккуратным почерком альбомный лист с персональными данными, в котором ему рекомендовано было указывать исключительно правдивые сведения о своих родителях и молодой жене, чьё прошлое, так уж вышло, не так прозрачно и политически корректно, как того хотелось бы.

— Пожалуйста, — всхлипываю, умоляю, — ответь! Из-за меня тебя не продвигают?

— Нет.

— Ромка-а-а-а…

— Я сказал: «Нет»! По сравнению со мной, твои надуманные проблемы, извини, любимая, полное ничто. Я и только я! Их сучий камень преткновения. Понимаешь? Всем насрать на то, что когда-то с кем-то было, главное, что есть по факту. Ты путаешь наш современный век с глубокой мрачной древностью, когда за осужденного отца отвечали его дети, внуки и, возможно, правнуки всей жизнью, карьерой, а иногда и грёбаным талантом.

— У нее семь лет за растраты и взяточничество, а у тебя…

— А у меня отцовские, ничем неперешибаемые принципы и устойчивая позиция в отношении вознаграждения за определенные услуги или одолжения. Мы с Андреем, как два бельма на оба глаза, смотрящего за правовым порядком в городе. Причем тут Наталья Петровна? Чёрт! — он моментально осекается. — Царствие Небесное маме! Однако я прошу тебя, не начинай городить бредовую херню.

— Ты ей понравился, Юрьев, — не знаю, что со мной, но я сквозь слёзы улыбаюсь. — Помнишь, как мы приехали к ней на встречу и… — сначала безобразно хрюкнув, а после шмыгнув носом, мгновенно осекаюсь.

— Иди-ка сюда, — он отцепляет свой ремень безопасности и с распахнутыми руками приближается ко мне. — Прижмись, Лёль. Давай-давай, — муж подставляется и собирается обнять.

Он говорит — я сразу выполняю. Тяжело противостоять его глазам, словам, огромной силе и простым желаниям. А сейчас, к тому же, любимый Юрьев однозначно прав.

— Как это произошло? — реву в его плечо и развожу слюну по ткани. — Ромочка, пожалуйста, расскажи мне…

Мама ушла из жизни не по возрасту, а по личным убеждениям? Моя любимая свела счёты, подписав статьи расходов, рассчитавшись с теми, кому должна была, проверив сальдо и подбив баланс недолгого существования рядом с нами. Как правило, о мёртвых надо говорить хорошее, либо ничего… Ничего, кроме чистой правды!

— Не стоит, солнышко. Всё уже случилось.

— Где она? Она ещё там? В холодной комнате?

— Дома. Успокойся, прошу тебя.

— Дома? — пытаюсь оттолкнуться от него. — Ром?

— Парни с этим помогли.

— Какие? — вожусь на нём, просунув между нами руку, сжимаю кончик носа и с усилием куда-то в сторону тяну. — Отпусти, пожалуйста.

— Всё уже готово. Мы приедем на кладбище, если ты не против. Простимся, а потом помянем в маленькой столовой. Хорошо? Согласна?

— Нет, конечно. Вернее, я согласна. На кладбище?

Боже мой, с каким трудом до меня доходит то, что Ромка говорит.

— Ни за что не волнуйся, детка. Похороны будут достойными. Мама не обидится.

Он оплатил? Впрягся за жену? Взял на себя расходы? Занял деньги у своих родителей? Или одолжил у друзей? Обворовал или кому-то положил на лапу? Знаю, что у спившегося бати за пазухой нет ни копейки.

— Как? — он вынужденно ослабляет хватку, а я ловлю момент и отстраняюсь, вжимаюсь в угол между дверью и креслом, а ногами барабаню в пол.

— Оль, у меня есть связи и потом…

— В городе? Вернее, там?

— Да.

— Скажи, пожалуйста, — опускаю голову, сквозь собирающиеся слезы на глазах, рассматриваю мельтешащие коленки, — это было убийство?

— Нет, — не медлит, сразу отвечает.

— Почему тебе помогли? Почему полиция замешана? Это доказано?

— Что?

— Она умерла естественной смертью?

— Ты же знаешь…

Мама нанесла себе увечья, оказавшиеся несовместимыми с дальнейшей жизнью.

— Скажи! — шлёпаю ладонью по его груди. — Скажи! Подтверди.

Я верю только Ромке. Муж не умеет врать.

— Да. Судмедэксперт выдал справку и дал разрешение на захоронение. Она умерла в результате…

— Замолчи! — взвизгнув, тут же закрываю уши и глаза. — Молчи! Не говори. Не хочу знать, как так вышло. Где он был?

— В состоянии алкогольного опьянения. Оль, твой отец на ногах не стоял, когда открыл дверь полиции. Его пришлось прокапать, чтобы допросить.

— А она? Где была она, пока сволочь приходил в себя, — мотаю головой, как оглашенная. — Нет, Ромочка, нет. Молчи!

— Лёль, не отталкивай. Иди сюда!

Нет. Нельзя так. Чем больше он меня ласкает и баюкает, тем сильнее я кричу и никак «не засыпаю».

— Он точно не причастен?

— Лёль… — Ромка мнётся, а я всё понимаю.

Отец быстро спился. Пока его жена находилась в СИЗО, терпеливо ожидая результатов аудиторских проверок и следственных мероприятий, он надирался до синих помидоров, а после путал комнаты в небольшой двухкомнатной квартире, проживание в которой мы перестали оплачивать сразу же после взятия мамы под стражу. Он грубо приставал ко мне, но только с предложениями, и слава Богу, исключительно на словах. Отборный мат, сальности, грубости и ублюдочные пошлости, которые папа изрыгал, когда коряво раскрывал свой пьяный рот, — это всё, на что стремительно спивающийся ещё как будто молодой мужчина оказывался способен в то время, как в насквозь обоссанных штанах наощупь продвигался по периметру небольшой девчачьей комнаты.