Роман
Шрифт:
— Надеюсь, что ему это удалось.
Я торжественно отложила в сторону сопроводительное письмо, сняла крышку и поставила в нее коробку с рукописью, чтобы все было под руками на тот случай, если рукопись придется возвращать. При этом в глаза мне бросились две вещи: маленький пергаментный конверт с почтовыми марками, прикрепленный липкой лентой к внутренней поверхности папки, а также то, что оставшееся свободное пространство внутри коробки было заполнено бумажным уплотнителем.
Из первых абзацев сразу стало ясно, что рукопись привлекла внимание Жанис своим живописным воссозданием картины рисового поля во Вьетнаме с одинокой фигуркой работающей на нем женщины в соломенной шляпе. От моего теперь уже наметанного глаза не ускользнуло то, чего, наверное, не заметила Жанис: абзацы строились не совсем так, как надо, ибо
«Зная, как надо пользоваться образами, он не умеет делать повествование динамичным», — думала я, однако продолжила чтение в надежде, что калейдоскопичность первых глав сменится более динамичным развитием сюжета. Но надежды мои не оправдались, и перед перерывом на ленч я напечатала в докладной записке для мисс Денхем:
«Раттнер Бенно. „Зеленая трясина“.
Своевременная повесть о Вьетнаме, во многом не похожая на другие. Замечательные образы и умение пользоваться словом. Слабая структура и недостаточно динамичное развитие сюжета, по крайней мере, в представленной части. В случае согласия на переработку рекомендую поддержать автора и предложить ему личную встречу для обсуждения рукописи».
На часах было уже двенадцать тридцать, когда я допечатывала свой анализ из шести пунктов, заканчивавшийся выводом о том, что эта незавершенная рукопись вполне могла бы стать произведением, достойным опубликования, если на этом решающем этапе взять автора под свое попечительство. Удовлетворенная работой, я сбросила докладную в поддон для исходящих бумаг, упаковала рукопись и, взглянув на часы, ужаснулась: половина второго! Время ленча почти истекло. По пути к выходу на глаза мне попался телефонный справочник Манхэттена, что заставило меня притормозить. Полистав его, я вновь открыла коробку с рукописью и выяснила, что Раттнер проживает на улице Бликер. Не обнаружив в справочнике ни одного Раттнера, проживающего на Бликер-стрит, я посмотрела весь список Раттнеров, надеясь, что он живет с родителями. Но и здесь мне не удалось найти его. Убедившись, что позвонить ему невозможно, я вернулась к столу и напечатала короткую записку Раттнеру о том, что я вызволила его рукопись из макулатуры и нашла ее интересной. И что нам необходимо поговорить об этом после очередных занятий на курсах Эвана Кейтера.
На протяжении нескольких последующих лет — с 1968 по 1970 год — в моей профессиональной и личной жизни бушевал ураган страстей. Эта буря иногда сбивала меня с ног, но чаше возносила на головокружительные высоты. Но в целом этот период нельзя было бы назвать неудачным.
Как редактор я много работала с Лукасом Йодером над завершением его второго романа «Ферма». Это был радостный и благодарный труд. Параллельно я безуспешно билась с Бенно Раттнером, пытаясь переработать его рукопись о Вьетнаме. Немец был терпеливым тружеником, упорно следовавшим за своей путеводной звездой, тогда как вьетнамский ветеран метался из стороны в сторону, словно околдованный полярным сиянием, заливавшим все небо вокруг него. Мне одного слова было достаточно, чтобы направить Йодера по правильному пути и подвигнуть его на изнурительную переработку многостраничной рукописи, а вот у Раттнера при малейшей критике в его адрес опускались руки, и он неделями не садился за машинку. Так что из месяца в месяц немец продирался к завершению своего романа, а вьетнамский ветеран блуждал в джунглях Юго-Восточной Азии в ожидании спасительного вдохновения.
Разница между двумя подходами к написанию произведения — основанном на профессиональном опыте упорной работы, с одной стороны, и целиком зависящем от озарений вдохновения — с другой, — постоянно колола глаза Раттнеру, ибо он частенько слышал от меня имя Йодера, Причем сравнение всегда было не в пользу Раттнера. Сама того не желая, я изводила его разговорами о том, что вот-де Йодер уже вычитывает гранки своего будущего романа, тогда как Раттнер все еще был далек от того, чтобы сдать рукопись в печать, хотя это одинаково печалило как его, так и меня. При каждом моем упоминании о Йодере Раттнер чувствовал себя настолько неприятно, что однажды не выдержал и бросил:
— Я не хочу больше слышать о твоем чертовом немце и о его писанине, которую он выдает на-гора.
Мне хотелось сказать:
«Ты был бы счастлив, если бы тебе удалось выдать что-нибудь, хоть наполовину похожее на то, что делает он». Но я не стала обижать этого симпатичного и талантливого человека, который честно, но безуспешно пытался справиться со своими бедами.Разница между степенным Йод ером и молодым необузданным Раттнером усугублялась тем, что я была безумно влюблена в Бенно. Это чувство не имело ничего общего с моими романтическими грезами по поводу Сигарда Джепсона и профессора Кейтера. Это была всепоглощающая увлеченность молодым мужчиной, интересным во всех отношениях — привлекательным, умным, верным, располагающим к себе и заметным в любом обществе. Я даже не могла представить себе, что такой, как он, смог заинтересоваться моей персоной. Приглядываясь иногда в классе к другим молодым женщинам-редакторам, я всерьез раздумывала: а какая из этих красоток уведет его у меня?
Я помню наш первый поцелуй так, как будто это было вчера. Прослушав однажды захватывающую лекцию Кейтера, мы отправились в бистро на Вашингтон-сквер, чтобы обсудить ее. Бенно с упоением и блеском демонстрировал поразительное умение одного из своих кумиров, Стендаля, создавать образы людей, раздираемых противоречивыми страстями. Затем он проводил меня до станции метро на 8-й улице, где уже не раз прощался со мной, прося извинения, что не может проводить до дома:
— Ты — чудесная девушка и стоишь того, чтобы я отправился на край света и пожелал тебе спокойной ночи. Но мне не по силам это, и я приношу свои извинения. — Собираясь и на этот раз отпустить какую-нибудь шутку, он вдруг прижал меня к себе и страстно поцеловал. — Ты замечательная! Ты что-то совершенно особенное в моей жизни. — Мне же не хватило дыхания, чтобы вымолвить слова о том, что значил для меня он.
По дороге домой меня вновь охватили ставшие уже обычными сомнения. Как он может увлекаться мной? Зачем Такому тонкому человеку общаться со мной, когда вокруг столько гораздо более образованных и развитых женщин? Я низвела себя так низко, что на следующее утро на работе позвонила мисс Уилмердинг и попросила ее принять меня по важному личному вопросу.
— Это моя работа. Заходите, — довольно официально ответила та и, должно быть, была немало удивлена, узнав о моих заморочках.
— Мне не дает покоя то, что я так и не окончила колледжа. Вы знаете, что я стараюсь наверстать упущенное. Но достаточно ли я делаю для этого и позволяют ли мои успехи в учебе рассчитывать на постоянное место редактора?
— Мисс Мармелштейн! — рассмеялась она. — Вечерние курсы, на которые мы направили вас, а также ваши самостоятельные занятия, которым, как мне известно, вы посвящаете свое свободное время, дают вам гораздо больше знаний, чем обычная степень магистра литературы. Вы намного опережаете некоторых из наиболее удачливых редакторов здесь в Нью-Йорке. — Она тепло улыбнулась и добавила: — И даже некоторых в нашем издательстве. Мозги у вас есть, а опыт приходит с годами.
Когда, окрыленная поддержкой, я уходила из ее кабинета, она проводила меня до дверей.
— Это, конечно, не мое дело, но хочу вас похвалить за то, что вы стали лучше выглядеть. Думаю, что и мне не мешало бы воспользоваться некоторыми из ваших хитростей при подборе гардероба, — и дружески похлопала меня по плечу.
Весь день, встречая по пути стеклянные двери или зеркало, я ловила в них свое отражение и не без удовлетворения разглядывала его.
В пятницу вечером, заканчивая занятия. Эван Кейтер попросил меня задержаться ненадолго.
— Насколько я понимаю, вы работаете редактором в «Кинетик». Это удивительно — ведь вы так молоды!
— Я и сама чувствую себя слишком молодой для этой работы. Тем более что за плечами у меня всего один курс колледжа.
— Юная леди, по тому, как вы держите себя на моих занятиях, я бы сказал, что вы уже доктор наук в необходимом вам деле. Вы — одна из лучших моих учениц.
Наверное, я залилась краской, поскольку он быстро добавил:
— Очевидно, мне не следовало говорить этого перед тем, как попросить вас об услуге. Но в одной из моих групп для начинающих есть поразительно талантливая молодая женщина, насколько я могу судить об этом. И я подумал, не могли бы вы посмотреть ее рукопись, которая, на мой взгляд, на девяносто процентов уже закончена, и помочь ей избежать мусорной кучи.