Роскошь нечеловеческого общения

– Черт с тобой!

Журковский взял рюмку и чокнулся сначала с Кариной Назаровной, которая просияла от такого внимания со стороны хозяина, потом, чуть помедлив, с Крюковым.

– Нас нет, - продолжал писатель, жуя маринованный огурец.
– Нету. А доказательство тому... Сам подумай, Толя, мы же никому в этой стране больше не нужны. Вернее, не нужны в том виде, в каком жили прежде. Нету больше ни писателя Крюкова, ни... Кем вы были раньше, Карина Назаровна? В прошлой жизни?

– До перестройки, что ли?
– уточнила женщина.

– Да. До того, как все это началось. Вернее, как все кончилось.

– Я была бухгалтером, - сказала Карина Назаровна.

– Кем?
– не поверил своим ушам Журковский.

– Бухгалтером. А что?

– Так почему же вы сейчас-то не работаете? Нынче для вас, бухгалтеров, самое время, расцвет бухгалтерского дела. И деньги...

– Нет. Я для этого не подхожу, - ответила женщина, и Журковский еще раз удивился ее неожиданной и откровенной беззащитности.

Анатолий Карлович наблюдал Карину в собственной квартире уже много лет, привык к ней, как к предмету обстановки, очень безвкусному и дешевому, но почему-то симпатичному любимой жене и только поэтому не отправленному на помойку. Карина раздражала его. Их бесконечные полуночные беседы с женой на кухне иной раз просто выводили его из себя, бесили до дрожи в коленях. Карина могла часами обсуждать мексиканские сериалы, вечера напролет говорить об очередном повышении цен, вообще, ее занимали лишь сиюминутные, бытовые дела, выше этого она никогда не поднималась. Таскала в дом детективные романы в дешевых бумажных обложках да еще Галину приучила к этому чтиву, от которого Журковского разве только не тошнило.

Сейчас, после того как Крюков обидел эту женщину, казавшуюся ему навязчивой, глупой и нелепой в своих старомодных нарядах, он чувствовал мучительные угрызения совести.

Ведь Анатолий Карлович знал, что она одинока, бедствует, что ее общение с Галиной и пребывание в их доме - единственный смысл жизни этой забитой и совершенно не приспособленной к современной действительности женщины. Знал - и тем не менее презирал ее, обижал своей холодностью и презрением, которого не скроешь, которое он едва ли не открыто демонстрировал, когда выходил на кухню покурить, в то время как Карина и его жена за чаем обсуждали очередной сериал.

Карина Назаровна при таких его появлениях всегда замолкала, а он испытывал что-то вроде злорадного удовлетворения. Мол, понимай, кто ты есть в этом доме...

"Ученый... Профессор... Интеллигентный человек. Семьянин, мать твою так, подумал Журковский.
– Сволочь ты, Толя, а не интеллигентный человек. Ты бы в Институте свое презрение демонстрировал, благо есть кому..."

– Я по-новому не умею работать, - продолжала Карина Назаровна.
– В двух местах пробовала...

– И что же?
– спросил Журковский.

– А ничего. Уволили меня. Там же не двойная бухгалтерия, а тройная. Если не больше. Я все умею, все понимаю, что от меня хотят, а боюсь. Так и сказала... Меня на смех подняли, а потом уволили. Больше я уж и не ходила никуда. Говорят, везде одно и то же.

Крюков мрачно усмехнулся и снова налил всем по рюмке.

– Вот так, профессор. У меня та же история. И у всех. Ты посмотри внимательно. Мы все - как хочешь называй - либо мертвые, либо... Либо эмигранты. В собственной стране. Точно. Это правильнее даже. Эмигранты. Причем мертвые эмигранты.

Журковский поморщился:

– Ты пьян, Гоша.

– И что с того? Ну допустим, пьян. Какая разница? Вот если бы я был живой, что-то делал - тогда конечно. Тогда лучше трезвым ходить, общественно полезным трудом заниматься. А теперь - что пьян, что трезв, один хрен...

Он снова потянулся к бутылке.

– Ты не понимаешь? До сих пор не понимаешь? Последний в твоей жизни решительный поступок - отъезд, - последний и, я допускаю, что первый, ты прошляпил. Остался здесь. У тебя был шанс изменить свою жизнь, убежать от этого бардака, а ты не смог. И я не смог. Карина Назаровна...
– Гоша икнул. Карина Назаровна вот наша бедная, она тоже... Да ей ведь, поди ж ты, и ехать некуда? Да, Карина Назаровна?

– Да... Правда. Некуда...

– Ну вот. А эмигранты как живут? Чем занимаются? Астрономы водят такси, писатели разносят пиццу, музыканты строят дома. Заслуженные артисты идут в бэби-ситтеры. Вот и у нас то же самое. Возьми, к примеру, Суханова. Доктор наук. Торгует лесом. Или чем там он промышляет?

– Компьютерами.

– Один хрен. Все равно он другую жизнь живет. Все, что он мог и умел тогда, в прежней, теперь ничто. Надо начинать с нуля. У него, у Суханова, получилось. Но таких ведь единицы. И потом, еще большой вопрос - нравится ему то, что он сейчас делает, или нет. Ведь деньги - это, в конце концов, не главное. Не в них счастье.

– Ой, Гоша, как же без денег-то?
– спросила Карина Назаровна.
– Все наши беды, они ведь от безденежья...

– Не скажите. Деньги покоя не приносят. А покой - это то, что нам всем нужно. Это и есть одна из главных составляющих понятия "человеческое счастье". Вот почему, Толя, я недавно сказал тебе, что тоскую по прежним временам? Ты ведь знаешь, я советскую власть всегда ненавидел. Ненавидел всеми, так сказать, фибрами души. И ненавижу до сих пор. Но это была - Власть. Это было Государство. Были законы. Были правила игры. Другой разговор, хорошие или плохие. По мне так плохие. А вот Карина Назаровна, я думаю, иного мнения. Да? Я прав, Карина Назаровна?

Женщина посмотрела в окно, за которым уже светало.

– Ну как вам сказать... С одной стороны, оно конечно. Сейчас все есть. Все можно купить... А с другой - тогда спокойнее было.

– Вот. Что я говорил?!
– торжествующе заявил Крюков.
– И с этим мнением я должен считаться. Поскольку, как говорится, не в лесу живу. К сожалению.... А социализм этот... Ты должен, Толя, помнить, что Бакунин говорил по поводу социализма.

– Что это тебя на Бакунина вдруг потянуло?
– спросил Журковский.

– Так я же безработный. Естественное состояние для занятий философией. Так вот, помнишь? "Свобода без социализма - это несправедливость, а социализм без свободы - это рабство". Значит, что получается? Что жили мы при социализме без свободы. То есть в рабстве. А теперь социализм отменили, осталась одна полная свобода. И - полная несправедливость. Что же лучше?

– По-твоему, рабство лучше?

– Если из двух зол выбирать, то думаю, что лучше. Опять-таки закон больших чисел...

– При чем здесь большие числа?

– При том, что для основной массы народа - нашего ли, другого - рабство это самое естественное и милое сердцам и душам состояние. Думать не надо, инициативу проявлять - вообще категорически противопоказано. Ходи себе на службу, сиди от звонка до звонка. Все, что требуется, - не критиковать начальство и быть послушным, исполнительным работником. Можно, впрочем, даже быть лентяем. Это лучше, много лучше, чем лезть с рационализаторскими предложениями. Так ведь?