Роскошь нечеловеческого общения

– Ладно, Толя. Давай спать, - улыбнулся Крюков.
– Правильно, Карина Назаровна?

– Да, конечно, Гоша. Конечно. Время-то какое? Утро уж на дворе. А утро, как говорится, вечера мудренее.

– Все, господа. Я отчаливаю.

Гоша встал.

– Куда же вы, Гоша? Ведь Галя сказала, что можете остаться...

– Да ладно вам, Карина Назаровна, - еще шире улыбнулся Крюков.
– Я себя в своем Городе чувствую, как в собственной квартире. Люблю гулять по ночам. А по утрам - еще больше. Это у меня с юности. Знаете, когда идешь домой из гостей пьяный, а люди вокруг - на завод... Так приятно... Ладно, пошел. Кстати, Толя, забыл совсем - с дверью ты знаешь что сделай?

– С дверью?
– не понял Журковский.

– Ну внизу, на лестнице.

– А-а... Что?

– Набери на компьютере текст - мол, администрация района в связи с участившимися квартирными кражами просит запирать дверь... И приклей там скотчем. Должно подействовать. У нас власть любят.

Глава 4

Журковский, несмотря на то, что уснул уже ранним утром, проснулся, как обычно, в восемь.

"Сколько же я спал, интересно?
– подумал он.
– Часа два с половиной... Вот она, старость. Правду говорят, что старики могут почти не спать. Или они просто спят на ходу? Компенсируют ночную бессонницу?"

Анатолий Карлович быстро оделся и вышел на кухню, где его, как всегда, уже ждали чашка горячего кофе, сосиски и бутерброд с сыром.

– С добрым утром, - сказала Галя.

Она стояла у плиты спиной к мужу и не повернулась, когда он вошел. Журковский улыбнулся и ответил, как всегда отвечал по утрам:

– Привет, солнышко.

Он находил в банальном, нет, находящемся даже за гранью банальности "солнышке" особую прелесть. Журковскому казалось, что он элегантно разрушает сложившийся стереотип, выворачивает пошлость наизнанку и, очистив слово от привычных и мелких ассоциаций, возвращает ему свежесть, наполняет новым, глубоким смыслом.

Размышлениям о новом значении старых, затертых штампов он любил предаваться за едой, а по утрам у него всегда был хороший аппетит. Продолжая улыбаться, Журковский уселся за стол и принялся за сосиски, обильно намазывая их горчицей ("В мои годы вредно с утра острое, да пес с ним!.."), запивая крепким горячим кофе из массивной, на четверть литра, чайной чашки ("Наркомания какая-то! Пора дозу снижать!") и поглядывая на жену со смешанным чувством нежности и благодарности.

Приятно, черт возьми, быть уверенным в том, что утром, когда он проснется и выйдет на кухню, его всегда будет ждать горячий завтрак и чашка кофе. Что бы ни случилось.

– Мне деньги нужны, - сказала Галина, налив себе кофе и усевшись напротив мужа.
– У тебя сколько осталось?

Журковский начал вспоминать вчерашние траты.

– Ну есть еще.
– Он неопределенно пожал плечами, пытаясь высчитать общую стоимость купленной ночью водки.
– Сколько тебе?

До получки жены нужно было ждать еще недели две, а его официальная зарплата была торжественно потрачена на подготовку вчерашнего банкета. От ста долларов, припасенных на черный день, осталась ровно половина. Не густо.

– Вовка звонил, просил подбросить деньжат на месяц. Они в отпуск уезжают.

– Сколько им нужно?

– Просил долларов сто. У тебя же есть?

– Есть... Пятьдесят, - спокойно ответил Журковский.

– Но ведь было сто. Ты вчера сам говорил! Это вы ночью, что ли, гуляли? На наши деньги?

– Ну да, - ответил Журковский, проглотив последний кусок сосиски.

– "Ну да"! А Гоша, конечно, не при делах?

– Да нет у него ни копейки. Ты же знаешь. Человек по уши в долгах.

– "В долгах"! Работать надо, и не будет по уши в долгах. Работать, а не на диване валяться сутками.

– Я вот работаю, между прочим, - заметил Журковский.

– Ага. Только сын просит денег, а мы дать не можем... Ему тоже трудно, кому сейчас филологи нужны?.. Они с Ольгой едва концы с концами сводят. Я, как к ним ни приду, холодильник вечно пустой. Как живут дети - не понимаю. Даже страшно. А Греч твой что?
– без перехода спросила Галина.

– Греч? А что - Греч?

– Ну ты же с ним вчера встречался. Он тебе работу никакую не предложил?

– Работу? Какую он мне может предложить работу? Я заместителем мэра, знаешь, не собирался служить. Не обучен как-то. Да и потом, у меня есть работа.

– Ну конечно. Работа... Только знаешь, Толя, у нас холодильник опять пустой. И что делать с Вовкой, я себе не представляю. Позвони ему, сам скажи, что денег нет. Мол, обойдись, сынок, без отпуска. Тебе, мол, еще рановато в Крым с женой ездить. Ничего, скажи, страшного. Перебьешься, скажи...

– Да перестань ты кипятиться. В его годы мог бы и сам себе на отпуск заработать.

– Ну да. Вот папа его, он же зарабатывает. Как сыр в масле катается.

– Галя, слушай, я не понимаю предмета нашего с тобой...

– Предмета он не понимает. Все ты понимаешь! Я знаю, что ты сейчас скажешь. Не в деньгах счастье. Согласна. И даже с тем, что бедность не порок, тоже согласна. Но в том, что нищета - порок, я в этом просто уверена.

– Ты что, хочешь сказать, что мы с тобой - нищие?

– А ты так не считаешь?

Журковский промолчал. Многое он мог ответить на этот не вполне риторический вопрос, но не стал накалять атмосферу в кухне, уже и так имевшую опасный градус.

Анатолий Карлович допил кофе, встал и обнял жену.

– Ну успокойся. Все будет нормально. Меня Суханов вчера пригласил к себе.

Последняя фраза выскочила у Журковского совершенно неожиданно, против его желания и воли. Еще микросекунду назад он и не помнил о вчерашнем разговоре с Сухановым, а вот - нате вам!

– Суханов? Куда это он тебя пригласил?

– Ну на работу...

– И что же ты у него будешь делать? У тебя что, интерес к бизнесу проснулся? Способности открылись?

– Ни боже мой, - ответил Журковский.
– Что ты, Галя! Чтобы я на старости лет коммерцию?.. Эта игрушка вовсе не для меня.

– Хороши игрушки! Вон, посмотри на Вику.

– На кого? На Вику? Смотрел. Вчера. Мне она не показалась особенно привлекательной. Хотя вполне вероятно, что это как раз и есть идеал современной женщины.