Россини

— Понимаю, ты пожертвовал чистотой своего стиля, чтобы доставить удовольствие Кольбран, чтобы обеспечить ее личный успех. Я тоже очень признателен тебе за это. Выходная ария в финале «Bell’alma generosa» («Прекрасная, благородная душа») чудовищно трудна для исполнения, но Изабелла превосходно справилась с ней — это было великолепно! Как верно заметили эти господа, ария была подобна шкатулке, раскрыв которую Изабелла смогла продемонстрировать все драгоценности своего голоса. Ты сочинил для нее такую уйму трелей, вокализов, фиоритур, гамм, что голова идет крутом. Это ты очень хорошо придумал, ты же видел, как публика сходила с ума. Но теперь мы можем сказать друг другу правду — ты пожертвовал драматической напряженностью действия ради виртуозности Кольбран.

Хмурый, недовольный, Россини отвечает:

— Нет, не в этом дело. Я недоволен, потому что жертвовал всем ради успеха. Я хотел победить любой ценой, хотел подчинить себе публику и для успеха пожертвовал своим идеалом искусства. Вот почему я недоволен. Я сделал то, что угодно было публике. Мне нужно было победить, чтобы стать хозяином положения. Но отныне я буду делать только то, что нравится мне.

*

Барбайя, тот, что любил называть себя принцем импресарио, а также вице-королем Неаполя, пожалел, что сделал красивый жест — разрешил Россини покидать время от времени Неаполь, чтобы ставить свои оперы в других городах.

После триумфального успеха «Елизаветы» Россини оказался ему весьма полезным — маэстро, считавшийся беспечным весельчаком и лентяем, проявил твердость характера и железную волю в укреплении дисциплины в театре Сан-Карло. Однако раз уж договоренность была и разрешение имелось, Россини пользовался им.

И вот он ставит в Риме в театре Валле «Турка в Италии», а также пишет для него новую оперу «Торвальдо и Дорлиска», весьма романтичную музыкальную драму-полусериа. Только вечером на премьере 26 декабря 1815 года она не оправдала своего названия — не оказалась серьезной даже наполовину и не понравилась публике. Кое-что хорошее в ее музыке было, но очень мало. Маэстро писал эту оперу без всякого увлечения. Либретто не устраивало его никак — уж слишком было глупым. И провал оперы, конечно же, огорчил его, как это бывало всегда, даже если он убеждал себя и всех, что не придает этому фиаско никакого значения. Под маской скепсиса и безразличия скрывалась, как это нередко случается, очень чувствительная душа.

Итак, поражение, и все же поездка в Рим принесла ему один хороший результат, на первый взгляд самый обыкновенный — подписание контракта. Но контракт этот положил начало одному великому событию.

Однажды утром маэстро, жившему на виа Леутари, доложили, что к нему явился гость. Какой-нибудь докучливый визитер? Нет, герцог Франческо Сфорца Чезарини, римский аристократ, он же импресарио театра у Toppe Арджентина (у Серебряной башни) [42] Россини поспешно переодевается и выходит в гостиную. Римский аристократ тепло приветствует его и заявляет:

42

Впоследствии название театра сократилось до одного слова — Арджентина.

— Дорогой маэстро, ваша опера провалилась.

Россини, мало обрадованный такой преамбулой, отвечает с шуткой, но сухо:

— Благодарю за информацию, но мне это уже известно. И вы, синьор герцог, потрудились прийти сюда так рано только для того, чтобы еще раз порадовать меня этим известием?

— Нет, я пришел к вам лишь потому, что убежден — событие это не имеет никакого значения для вашей карьеры.

— Я тоже в этом не сомневаюсь. Время от времени я устраиваю провалы для того, чтобы ярче оттенить успехи.

— Прекрасно, но я все же предпочел бы иметь только успехи.

— Мы с вами единого мнения, синьор герцог.

— Вот поэтому я и пришел к вам с предложением в надежде, что оно принесет большой успех. Не хотели бы вы написать оперу для моего театра?

— Это мое ремесло, синьор герцог.

— Не ремесло — искусство.

— Вы очень любезны. Искусство — это ремесло, которое пытается выглядеть благородно.

— Я предлагаю вам контракт на предстоящий карнавальный сезон. Я преисполнен глубочайшей веры в ваш талант.

— Вот эта новость уже получше первой, синьор герцог. Условия?

— Лучшие, какие я только могу предложить, естественно.

— Вы уже подобрали певцов?

— Некоторых. Остальных доверяю подобрать вам. Я бы хотел, например, ангажировать тенора Мануэля Гарсиа, который сейчас работает с вами в Сан-Карло.

— Прекрасная мысль. Сколько вы хотите заплатить ему?

— Тысячу двести римских скудо.

— Думаю, он согласится. А мне за оперу, которую я напишу, сколько собираетесь выделить?

— Четыреста скудо.

— Подумать только, в какие варварские времена мы живем! Тенор получает втрое больше, чем маэстро комзитор!

— Что поделаешь, так принято. И вы должны признать, что я стараюсь быть щедрым по отношению к композитору.

— Щедрым? Нет, импресарио никогда не бывает щедрым, даже если он герцог. Я понимаю, что вы не пытаетесь принизить гонорар. Это уже кое-что. А обязанности?

— Как всегда. Вы должны написать оперу, оперу-буффа, в двух актах, по тому либретто, новому или старому, какое я вам дам. Вы должны представить партитуру к середине января, приспособив ее к голосам певцов. Вы обязаны присутствовать на трех первых представлениях и руководить спектаклем, сидя за чембало. Ну, и, естественно, обязаны вносить в партитуру все те возможные изменения, которые окажутся необходимыми для успешного исполнения.

— Аминь! — иронически заключает Россини.

— Вы согласны? — спрашивает герцог-импресарио.

— Согласен.

И контракт подписывается. Благодаря ему рождается пока еще не получивший названия шедевр.

*

Либретто? Герцог поручил поэту Ферретти подыскать какой-нибудь приятный сюжет для оперы-буффа, в котором была бы большая партия для тенора Гарсиа, согласившегося петь в ней. Тенор обошелся герцогу дорого, и он хотел использовать его как следует.

Но тема, предложенная Ферретти, не понравилась маэстро, и он надумал обратиться к Чезаре Стербини, к тому самому, который написал ему либретто «Торвальдо и Дорлиски».

— Но это было просто ужасно! — замечает герцог.

— Вот именно поэтому. Не может ведь такой умный поэт обеспечить два провала подряд! К тому же заметьте, он служит в финансовом управлении казначейства, так что у него непременно должно получиться что-то стоящее.

Поэт, служащий в финансовом управлении, охотно согласился снова поработать с Россини — ему хотелось взять реванш. Он предложил два-три сюжета, но Россини отверг их.

— Нет, это не то, что бы я хотел. Мне нужно нечто такое, что будоражило бы меня, веселило, вдохновляло на ликующую музыку, что помогало бы мне, а не мешало. Мне надоело иметь дело с банальностями.

— А у вас есть какие-либо предложения?

— К сожалению, нет. Вернее, есть одна мысль, но слишком дерзкая и опасная. Знаете, какое либретто лучше всего подошло бы для того, что я хочу написать? «Севильский цирюльник».

— Да ну! Как жаль, что великий Паизиелло уже использовал этот сюжет и создал свой шедевр [43] .

— Я прекрасно знаю это. Именно поэтому моя идея так дерзка и опасна. Короче, мне нужно вот такое либретто.

— Оно устраивает вас?

43

Паизиелло сочинил оперу в 1782 году в бытность на службе в Петербурге при дворе Екатерины II, где его «Севильский цирюльник» считался жемчужиной итальянского комедийного репертуара.