Россия и мусульманский мир № 12 / 2013

Возвышению либерально-демократического исторического мейнстрима способствовали и иные обстоятельства 1990-х годов. Например, то, что западным фондам, или «иностранным агентам», по понятиям нынешней власти, была предоставлена полная свобода на российском книжном рынке. Поскольку у российских издательств денег не было, западные фонды стали «диктовать моду» в издании общественно-гуманитарной, в том числе исторической, литературы. Фонд американского мультимиллиардера Дж. Сороса издал массовым тиражом тысячи учебников по общественным и гуманитарным наукам, написанных как зарубежными, так и российскими авторами. Все эти учебники распространялись в вузах и школах бесплатно, так что вслед за политической либерально-демократической революцией в России осуществлялась мирная либерально-демократическая культурная революция. Российская власть этому не препятствовала, а наоборот, благоприятствовала. Фонд Сороса тесно сотрудничал с Государственным комитетом РФ по высшему образованию, а высокопоставленные чиновники последнего входили в Стратегический комитет совместной российско-соросовской программы «Обновление гуманитарного образования в России».

В моей оценке это сыграло позитивную роль в трансформации российского гуманитарного образования, способствовало его интеграции в мировое обществознание. Это имело позитивное значение и для исторической науки, но невозможно не видеть и идеологических эксцессов либерально-демократической «детской болезни» 1990-х годов. Происходила новая, по принципу «от обратного», политизация учебной исторической литературы. Она вызвала критику даже со стороны западных специалистов. Р.У. Дэвис, например, в критическом ее анализе отмечал: «Использование термина “тоталитаризм” для характеристики сталинского режима – вопрос крайне противоречивый. Но Министерство образования Российской Федерации возвело концепцию в новую догму» («Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России». – М., 1999, с. 50). Новая догма нередко приобретала карикатурный характер, который по своей одиозности мало отличался от историографической ортодоксии советского образца. Так А. Головатенко в учебном пособии для абитуриентов гуманитарных факультетов, изданном в 1993 г., изложил историю советского периода в трех главах с характерными названиями: «Год 1917: через свободу к диктатуре», «Становление коммунистического тоталитаризма» и «Преодоление тоталитаризма» (цит. по: Козлов В.А. «ОНС», М., 2003, № 4).

Либерально-западнический подход, однако, не смог удержать господствующего положения ни в научной, ни в учебной исторической литературе. Но тут отступление с ведущей позиции было обусловлено не его научными издержками, а новой переменой политической ситуации в России. Сильнейший удар по российскому либерализму и его последователям в историографии нанесли радикальные реформы 1992-го и последующих годов. До их начала российское демократическое движение твердо обещало россиянам, что западные либеральные образцы могут быть введены в России достаточно быстро и безболезненно. Однако на деле вместо обещанной североамериканской или западноевропейской общественной модели россияне получили некую смесь латиноамериканской модели и раннего социал-дарвинистского капитализма. Россия разделилась на сверхбогатое меньшинство и бедное и нищее большинство. Вместо правового государства утвердился беспредел чиновников и олигархов. Многие россияне возложили ответственность за крах своих надежд и иллюзий не только на политиков-либералов, но и на западные ценности, которые, по их мнению, в России оказались нежизнеспособными и приносят не благо, а зло.

На волне широкого недовольства оформились влиятельная левая и национал-патриотическая оппозиции, власть стала лавировать, сама прибегать к социальной и патриотической риторике, в том числе и в своих трактовках прошлого. Министерство образования начало «сдавать» авторов исторических учебников, сверх меры отошедших от патриотических канонов. Стали появляться и занимать все больше места учебники антилиберального толка. «Естественный ход» вещей создавал угрозу их преобладания в учебном процессе. В. Путин и его сторонники, пришедшие к власти после нелегкой победы в схватке российских политических и экономических элит в 2000 г., быстро обнаружили несогласие с «вольницей» в исторической культуре, науке, образовании и стали последовательно проявлять намерение утвердить на господствующей позиции соответствующую их интересам историческую концепцию. Она оформилась не сразу, но постепенно ее контуры и суть стали обозначаться все более определенно. Ее дизайн определялся общей установкой правящей партии «Единая Россия» на утверждение в стране «суверенной демократии». Она должна была составить альтернативу либерально-демократическим интерпретациям российского исторического опыта. Но она призвана была быть альтернативна и «левым», советско-социалистическим интерпретациям, поскольку новая власть успешно пожинала плоды постсоветского российского капитализма и совершенно не желала от них отказываться.

В 2001 г. премьер-министр российского правительства М. Касьянов на заседании правительства заявил: «Дальше отступать некуда», и поставил вопрос о школьных учебниках по истории России. В информации об обсуждении острого вопроса говорилось: «По словам Касьянова, через 10 лет после становления нового российского государства в учебниках не упоминается… о том, что сам народ избрал путь рыночных преобразований. По мнению премьера, это недопустимо». В начале 2004 г. группа высокопоставленных военных ветеранов обратилась с письмом к президенту Путину, в котором осуждались сохранявшиеся «непатриотические» учебники. После этого Министерство образования «сдало» либерально-демократического автора И. Долуцкого и его «Отечественную историю XX века» («Известия», 14 февраля 2004 г.). Одновременно Министерство образования активно разрабатывало свой стандарт учебника по истории, который должен был прийти на смену «правым» и «левым» отступлениям от «исторической истины». После ряда «проб» и «ошибок» образцовые, по меркам российской власти, учебники истории были созданы. Автором первого стал чиновник Министерства образования А. Филиппов (2006), a второго – тот же Филиппов в соавторстве с профессором истории А. Даниловым (2009). Эти учебники были многократно раскритикованы научной общественностью. Данную критику можно продолжать, но лучше подытожить банальной фразой: «не выдерживают никакой критики». Учебники безграмотны и убоги с точки зрения содержания, концепций, русского языка. Но вместе с тем они не так однозначны, как это представляет научная критика. Им присущ эклектизм, использование принципа «с одной стороны, но с другой стороны», стремление угодить разным ценностям. Среди шести консультантов Филиппова мы обнаруживаем имя С. Алексеева, вошедшего в современную российскую историю своей последовательной либерально-демократической политико-правовой позицией в эпоху горбачёвской перестройки. Если бы Филиппов привлек, кроме того, консультанта-филолога и консультанта-логика, то, возможно, учебники не выглядели бы столь чудовищно. Также Филиппов, как ни странно, не осознал в полной мере исторического дизайна кремлевских политтехнологов.

Этот дизайн освящен идеями не чиновника Филиппова, а великого А. Солженицына. Последний вошел в отечественную историю как исполинская, но противоречивая фигура. Здесь невозможно раскрыть эту проблему, и я отсылаю читателя к двум фундаментальным, но, по сути, взаимоисключающим исследованиям его исторической роли и наследия (Сараскина, 2008; Сарнов, 2012). Для моего анализа важно то, что поздний Солженицын в своем идеале приближался к концепции «Православие. Самодержавие. Народность». Он переключился с критики «Красного колеса» и Октября 1917 г. на критику Февраля 1917 г. и либерально-демократического компонента российской истории. В пространной статье, опубликованной в 2007 г. в правительственной «Российской газете» по случаю 90-летия Февраля, он изъяснился предельно четко: «В ночь с 1 на 2 марта Петроград проиграл саму Россию – и больше чем на семьдесят пять лет» (Солженицын). Так российский антибольшевистский кумир санкционировал разрушение Февраля 1917 г., который российской демократией рубежа 1980–1990-х годов воспринимался как матрица либерально-демократической революции 1991 г.

Солженицын стал идеализировать Российскую империю в качестве образца «суверенной» российской истории еще раньше. В 1990-е годы он писал: «Россия перед войной 1914 г. была страной с цветущим производством, в быстром росте, с гибкой децентрализованной экономикой, без стеснения жителей в выборе экономических занятий, было положено начало рабочего законодательства, а материальное положение крестьян настолько благополучно, как оно никогда не было при советской власти. Газеты были свободны от предварительной политической цензуры (даже и во время войны), существовала полная свобода культуры, интеллигенция была свободна в своей деятельности, исповедание любых взглядов и религий не было воспрещено, а высшие учебные заведения имели неприкосновенную автономность. Многонациональная Россия не знала национальных депортаций и вооруженного сепаратистского движения…» (Солженицын, 1995, т. 1, с. 345). Россия и монархия, согласно Солженицыну, сохраняли величие и в годы Первой мировой войны, но были преданы в Феврале экономической, политической, культурной и религиозной элитой.

Эти идеи Солженицына были подхвачены политтехнологами и идеологами Кремля. В. Никонов, развивая солженицынский приговор либеральному Февралю 1917 г., расставлял все точки над «i»: «Всех будущих министров объединяла принадлежность к Земгору, ВПК, прогрессивному блоку. И все они, как потом выяснилось, состояли в масонских ложах… В свержении власти императора сыграли роль и внешние силы… К моменту революции Россия была готова в военном и экономическом отношениях к успешному продолжению военных действий… Голод и разорение России зимой 1916 / 1917 гг. не грозили, хлеба хватало, промышленность росла… Если выявить социальный слой, в наибольшей степени приближавший революцию, то им окажется интеллигенция… В подготовке революции приняло участие большинство российских политических партий в спектре от октябристов до большевиков. Решающую роль сыграли либералы… Легитимацию перевороту дала Дума… Временное правительство разрушило российскую государственность» (Никонов, «Российская газета», М., 16.03.07).

А как же быть с исторической виной большевиков? Она не снималась, но уменьшалась и дифференцировалась. Во-первых, она оказывалась вторичной – монархию и империю разрушили сначала все-таки либералы. Во-вторых, И. Сталин, преемник первого главного большевика, В. Ленина, не разрушал, а реставрировал империю. Ему – честь и хвала. Что касается духовных ценностей, то и здесь, как доказывала одна из ведущих идеологов Кремля Н. Нарочницкая, злодеем был не Сталин, а Ленин: «Мой отец, переживший все периоды репрессий, вспоминал, что ленинское время было страшнее сталинского. При Ленине не только расстреливали, но и называли Александра Невского классовым врагом, Наполеона – освободителем, Чайковского – хлюпиком, Чехова – нытиком, а Толстого – помещиком, юродствующим во Христе…» Сутью русской истории Нарочницкой объявлялись не либерализм, демократия и свобода, а великая держава и империя, способность противостоять Западу и его ценностям: «Раболепное эпигонство начала 90-х привело к катастрофическим утратам. В уплату за тоталитаризм сдали поругаемые отеческие гробы трехсотлетней русской, а не советской истории… Теперь вот собираем камни, хотим сделать демократию суверенной, избавляемся от диктата извне» (Нарочницкая, «Российская газета», 1.11.07).

Используя Солженицына, современные представители официозно-государственной субкультуры шли дальше, обеляя российскую империю более усердно, приписывая все ее неудачи и поражения проискам масонов и Запада. А. Сахаров предложил следующую концепцию: Россия в 1905 г. могла рассчитывать на победу в войне с Японией, а ее проигрыш был результатом происков США, вынудивших Россию пойти на уступку Японии Курил и Южного Сахалина. Роль США в российско-японском конфликте Сахаровым демонизируется. В действительности, как это давно показано и в американской, и в российской исторической литературе, США и их президент Т. Рузвельт, выступившие с согласия как Японии, так и России арбитром на их переговорах в 1905 г., исповедовали концепцию баланса сил и в силу этого, требуя уступок от потерпевшей поражение России, вместе с тем сдерживали (и сдержали) чрезмерные притязания Японии. Тезис Сахарова о том, что США в 1905 г. показали «еще раз, кто является истинным дирижером событий на Дальнем Востоке», антиисторичен. Дело в том, что в тот период, а тем более ранее, США по своему влиянию в мире и на Дальнем Востоке уступали всем ведущим европейским державам – Англии, Германии, Франции – и из-за позиции последних не сумели воплотить в жизнь своих стратегических установок, в первую очередь доктрины «открытых дверей». Влияние, которым Сахаров наделил США применительно к 1905 г., эта страна стала обретать после Второй мировой войны, но тогда ее мощным противовесом был СССР. Реальной мировой гегемонии Соединенные Штаты достигли после окончания «холодной войны». Отмечу также, что Сахаров, член-корреспондент РАН, в 1993–2010 гг. директор Института российской истории РАН, а в 2009–2012 гг. член президентской комиссии по борьбе с фальсификацией истории в ущерб интересам России, «упустил из виду», что Курилы давно принадлежали Японии и уступать их не требовалось.

Историки официозной школы осудили всю русскую революционно-освободительную традицию. Был заклеймен не только «третий» – большевистский этап революционно-освободительного движения (согласно периодизации советской исторической науки, воспринятой ею у Ленина), но также «первый – дворянско-декабристский» и «второй – разночинско-народнический». Все, кто поднимал руку на имперских самодержцев, приравнивались к врагам России и русской истории. Таков официозно-государственный исторический концепт. Он может быть определен как авторитарно-националистический. Он отличен от главной тенденции народной исторической субкультуры, которую можно определить как социально-эгалитарную.