Россия и русские. Книга 1

Последние научные исследования источников поставили под сомнение бесспорность ранее утвердившегося мнения, что церковные владения стали на Соборе главным предметом обсуждения и что две противоборствующие партии вели ожесточенную полемику; более того, в своих работах ни Иосиф, ни Нил не высказывали ясных точек зрения по поводу монашеских земель⁴⁶.

Трудно сказать, принял ли Собор 1503 г. какое-либо решение о наделах, ясно одно — к концу XV в. великие московские князья пытались установить контроль над процессом сосредоточения родовых земель и живущих там крестьян в руках монастырей. Церковники получали владения от набожных прихожан, оставлявших их в наследство, или просто покупали земли. Князья не могли остановить этот процесс, поэтому они пытались добиться хотя бы регистрации земельных поступлений в собственность Церкви. Кроме того, Иван III после присоединения Новгорода к Москве экспроприировал его монастырские земли. Наследники великого князя могли в любое время продолжить эту политику, Церковь же стремилась ее сдерживать.

Довольно горячие споры внутри самой Церкви специально не касались монастырских земель, но влияли как на саму религиозную жизнь, так и на отношения между Церковью и государством. Иосиф высказал «квазипапскую», близкую Геннадию точку зрения по поводу этих отношений. Он даже писал о том, что церковь являлась охранителем моральных принципов и стандартов во всем мире и имела право осуждать земного правителя, неверующего богохульника, погрязшего в грехе и разврате, так как «подобный царь — не Божий слуга, а дьявол и мучитель». Позже, однако, он отказался от идеи морального суда Церкви над правителем. Иосиф пришел к выводу, что будущее Русской церкви тесно связано с великим княжеством Московским, ибо оно могло гарантировать право на борьбу с ересью, а также поддержать ее земельные владения и власть над крестьянами и горожанами, жившими на монастырских землях. Иосиф считал, что монашество должно подчиняться строгим правилам, и уделил много внимания составлению этих правил. Земельную же собственность и другие богатства монастырей он отстаивал в первую очередь для того, чтобы церковь подобающим образом выполняла свои функции, включая помощь неимущим и страждущим. При этом он полагал, что собственность должна носить коллективный характер, а сами монахи должны быть связаны узами бедности и не иметь собственности. Иначе говоря, Церковь для исполнения своих обязанностей должна была обладать средствами, а лично монах — быть нищим. По его мнению, перед лицом еретического вызова священнослужители обязаны были сохранять чистоту духа, а монастыри оправдывать свои богатства благотворительностью и наблюдением за физической и духовной сферами жизни своих крестьян⁴⁷.

Более традиционной точки зрения о месте и роли Церкви придерживались Нил Сорский и «заволжские старцы». Рассматривая ее как часть православной цивилизации, возглавляемой патриархом Константинопольским, они полагали, что Церкви надлежит избегать слишком тесных контактов с земными правителями, сохраняя тем самым за собой право наблюдать со стороны и судить действия князей с позиций закона Божия. Хотя в принципе Нил не возражал против жизни в обители, все-таки его идеалом являлся скит, уединенное жилище, где совместно обитали двое или трое братьев, полностью себя обеспечивавших и не использовавших наемный труд. Такова была древняя сирийская традиция, распространенная и на горе Афон, где в юности Нил пробыл некоторое время. Работы Сорского наполнены духом поздневизантийского исихазма, расцвет которого он успел застать. Нил акцентировал внимание не на правилах общежития, а на необходимости индивидуального поиска каждым верующим своей дороги спасения посредством аскетизма, созерцания и постоянной безмолвной молитвы⁴⁸.

Возможно, наиболее ярким выразителем этой же идеи выступил Максим Грек, образованный монах, приглашенный в 1518 г. Василием III в Москву для перевода религиозных текстов на славянский язык (для продолжения работы, начатой приближенными Геннадия). Грек по происхождению, он родился около 1470 г., обучался во Флоренции во времена Лоренцо Медичи и некоторое время был монахом-доминиканцем. Но, пообщавшись с мыслителями-гуманистами эпохи Возрождения и изучив греческих и римских классиков, Максим вернулся к вере своих отцов и в Ватопедиев монастырь на горе Афон. Там в его распоряжении оказалась прекрасная библиотека, содержавшая работы отцов Церкви. Прожив годы на горе Афон, Максим пришел к выводу, что монахи должны вести аскетический и созерцательный образ жизни, поддерживая себя работой. Он писал, что на горе Афон монахи «живут без деревень, своим производством и беспрестанным трудом. В поте лица добывают они себе все, что нужно для ежедневного использования. Нет у них в сокровищницах несметных богатств, равно как и у монастырских людей. Так тут принято»⁴⁹.

На Афоне и после переезда в Москву Максим создал множество научных трудов, написанных под сильным влиянием исихазма. Убежденный сторонник православного экуменизма, Грек считал, что правитель должен быть помазан священнослужителями и ведом божественным законом, а митрополит всея Руси — избираться только с согласия патриарха Константинопольского.

Подобное мнение не приветствовалось Василием III, желавшим подчеркнуть независимость светской власти и право Московской церкви самой заниматься своими делами. В 1525 г. Максим был арестован по обвинению в ереси. Он провел оставшиеся тридцать лет жизни в заточении, хотя к нему и продолжали относиться как к источнику мудрости. Его советами пользовался сам Иван IV⁵⁰. Арест Максима обозначил момент, когда государство окончательно дистанцировалось от еретиков и пошло на компромисс с последователями Иосифа. Василий III согласился принять церковное мнение о еретиках. Взамен Церковь отреклась от наследия исихазма и поствизантийских амбиций и согласилась, по сути дела, стать Московской государственной церковью, находившейся под покровительством великого князя/царя.

Это утверждение нашло свое отражение в собраниях текстов и символов, составленных в ранние годы правления Ивана IV митрополитом Макарием, родом из Новгорода, являвшимся учеником Геннадия и Иосифа. Он составил две компиляции, сравнимые с коллекциями текстов китайских императоров, в которых говорилось об императорском «небесном мандате». Книгами митрополита являлись «Великие Четьи-Минеи» и «Степенная книга царского родословия». Вместе они демонстрировали как светскую, так и духовную родословную московского царя. Первая книга включала жития святых, решения церковных соборов, проповеди, послания (в том числе и Филофея Псковского) и выдержки из исторических документов, отредактированные и изданные таким образом, чтобы их можно было читать с амвона во все дни церковного календаря. Они выбирались и систематизировались таким образом, чтобы показать: со времен сотворения мира Бог пытался найти истинно христианскую империю на земле, и такой империей отныне стала Русь.

Москва же символично называлась «Третьим Римом» и «вторым Иерусалимом», наследницей как Римской империи, так и христианской Церкви. Верующие прихожане каждый день слушали о том, как русские князья происходили от Пруса, брата римского императора Августа, и о том, как Владимир Мономах получил регалии от византийского императора Константина, признавшего его статус царя. Макарий начал сличать и готовить летописи, составленные в различных русских землях. Все они были собраны в «Лицевой свод» — последовательное и полное повествование, проследившее московское наследие со времен Киевской Руси, Римской империи и древних евреев⁵¹.

Теория «Москва — Третий Рим» в сущности своей являлась скорее не политической, а моральной и религиозной доктриной. Она должна была восприниматься как часть комплекса символов и рассказов, подчеркивавших особенное, уникальное наследие, доставшееся Руси. Сама теория обладала парадоксальным и двусторонним потенциалом, так как могла рассматриваться с пессимистической и оптимистической точек зрения и использоваться либо как выражающая интересы светской власти, либо как оппозиционная ей. По сути, светские лица Москвы редко обращались к этой теории из-за ее противоречивости и из-за того, что она укрепляла позиции Церкви, в их глазах и так уже достаточно сильные. Проповедуемая с кафедры, идея «Москва — Третий Рим» оказалась, однако, довольно популярной среди простых православных людей, убежденных в уникальности и неповторимости миссии, предназначенной их стране. Для людей, живших на уязвимой территории и вынужденных постоянно быть готовыми к войне, это было и утешительное, и потенциально возбуждающее мировоззрение⁵².

Иван IV: личность и идеология

В 1533 г., когда Иван IV сел на престол, Москва строила все более грандиозные геополитические и религиозные планы. Завоевание великой Новгородской республики было завершено, и Москва претендовала на то, чтобы стать главой не только наследников Киевской Руси, но и всех христианских держав.

Однако государство оставалось довольно уязвимым и не могло стать великой азиатской или европейской державой, не обеспечив себе большей безопасности. В Балтийском регионе тевтонские рыцари представляли еще заметную силу, Дания и Швеция постепенно крепли, а Литва превратилась в серьезного соперника, обладавшего примерно такой же территорией, но с более плодородными землями. А ее претензии на наследие Киева были не менее убедительны, чем московские. Более того, Литву поддерживала католическая Польша: вместе они формировали самое обширное государство в Европе.

В какой-то степени еще большую опасность представляли наследники Золотой Орды: Крымское ханство, Ногайская Орда и ханства Сибири, Казани и Астрахани, являвшиеся исламскими государствами, переходившими к оседлости, но не терявшими удивительной силы своих предшественников-кочевников. Их поддерживала Османская империя, самое могущественное государство на Среднем Востоке, находившееся в зените славы и в полном расцвете сил после подчинения Балкан и окончательного завоевания Византии. Защита открытых южных границ степи от набегов крымских татар постоянно требовала немалых усилий и вложений от Московского государства, с его еще малонаселенной и относительно неплодородной землей.

Обстоятельства, при которых Иван вступил на трон в 1533 г., показывали, что Московии грозила не только внешняя опасность, но и разрывавшие ее внутренние проблемы. Отец Ивана умер, когда тому исполнилось всего три года. Ребенок с матерью-вдовой остался на попечении ее семьи, Глинских. Регентство — всегда нелегкий период для монархии, и этот случай не стал исключением. Глинские, Бельские и Шуйские, в то время наиболее сильные боярские семьи, ожесточенно боролись за влияние на маленького князя, за богатство и покровительство двора. Таким образом, среда, в которой рос Иван, была далеко не благоприятной, что стало особенно заметно после смерти его матери в 1538 г. Самому Ивану никогда не угрожала непосредственная опасность, и он не подвергался никакому насилию, ибо, несмотря на свои распри, бояре продолжали испытывать благоговейный трепет перед государем всея Русы.