Россия и русские. Книга 1

Иван же мог видеть и понимать, что его придворные, находясь и действуя под властью великого князя, ему самому эту власть практически не оставляли. Таким образом, еще в детстве он начал испытывать постоянную затаенную злобу по отношению ко всем боярским кланам. Это чувство перманентно теплилось в нем, иногда перерастая в пламя.

В январе 1547 г. во время коронации в Успенском соборе Кремля молодой Иван получил титул «Царь и великий князь всея Руси». Он стал первым московским князем, официально нареченным царем в самом начале своего правления. Митрополит Макарий перекрестил Ивана и надел ему на голову шапку Мономаха как символ двойного происхождения его власти — и от церкви, и от Византийской империи. Иван претендовал не только на суверенитет, независимость от других держав, но и на превосходство своего государства — универсальной христианской монархии — над всеми остальными в мире. Он убедил патриарха Константинопольского, старшего среди православных церковников, прислать ему документ, ратифицировавший статус Руси. Однако Иван отказался от того, чтобы византиец возлагал венец на его голову. Он нуждался в публичном признании патриархом статуса государства, но не желал прямого подчинения Греческой церкви, носившей пятно поражения неверными⁵³.

С другой стороны, Иван хотел сохранить связь с наследием Византийской империи (отсюда и византийские регалии, и шапка Мономаха). Позже в Золотом зале Кремлевского дворца и в Архангельском соборе появились фрески и иконы, изображавшие Ивана в длинном ряду князей, начинавшемся с израильских правителей времен Ветхого Завета и включавшего римских и византийских императоров. Там были и картины крещения Руси при Владимире, а также фрески, изображавшие вручение византийских регалий Владимиру Мономаху. Князья изображались с непокрытой головой и с нимбом в византийском духе, символизировавшим святость⁵⁴.

Эти фрески отражали осмысление Иваном IV своей миссии, заключавшейся в том, чтобы вести человечество сквозь трудности, невзгоды и обман современной эпохи нестабильности к спасению или проклятию. Таким было понимание великим князем идеи святости его земли. Этой идее, сформулированной Макарием и другими наставниками, он привык верить. Однако представления Ивана несколько отличались от учения Макария, и это различие в годы правления нового царя становилось все более заметным. Макарий, как и Иосиф Волоцкий, верил в то, что монарх прежде всего должен быть набожным и представлять собой идеал добродетели, богобоязненности. «Он остается чистым перед Богом в любых ситуациях… он никогда не пропускает церковные службы… Оставляя охоту и все остальные царские развлечения, он обязан исполнять волю Христову, сохранять вверенное ему государство, поддерживать справедливость и защищать от варваров и римлян». Таким образом, царь оказывался связанным законом Божиим. «Если царь, что носит алые одежды и корону, надеется на свое высокое происхождение и начинает гордиться собой и своим положением, то наполняется он ненавистью к другим и не исполняет наказов святых отцов; если осмеливается он так вести себя, то будет он осужден как любой, кто борется против слова Божьего»⁵⁵.

Таково было мнение не только Макария. Церковь благодаря обширным земельным владениям и объединяющей национальной роли, которую она приняла на себя еще под монгольским владычеством, оставалась влиятельной силой в Московии. Публичный церемониал подчеркивал ее роль. Например, во время водосвятия на Крещение царь стоял с непокрытой головой на льду замерзшей Москвы-реки среди своих бояр. А митрополит в это время освящал воду и кропил ею собравшихся. В Вербное воскресенье в ходе процессии в центре Москвы, изображавшей вхождение Христа в Иерусалим, царь вел осла, на котором восседал митрополит. Церемония водосвятия проводилась по византийской модели, процессия в Вербное воскресенье — по католической: в обоих случаях царская набожная, благоговейная униженность намеренно преувеличивалась⁵⁶.

Иван же (особенно когда стал старше и увереннее в своих силах), наоборот, полагал, что ответственность давала ему право на неограниченное распоряжение человеческой жизнью и собственностью, даже на отказ, если потребуется, от морального закона. «Пристало ли царю подставлять другую щеку, когда его ударили по одной? — задавал он вопрос князю Андрею Курбскому. — Это, конечно, идеальный поступок, но как же сможет управлять своим государством тот, кто позволит обесчестить себя?!» Следовательно, его моральные качества как простого человека отличались от его моральных качеств как монарха, и одни не должны были сравниваться с другими. «Хоть как человек я грешен, но как царь я праведен»⁵⁷.

Вполне возможно, что на формирование концепции Ивана значительное влияние оказало учение мелкого литовского дворянина Ивана Пересветова, служившего в свое время османскому султану. Поступив на военную службу в Московию, Пересветов настрадался от жадных и ссорившихся между собой бояр, которые, в свою очередь, оставили его без средств к существованию. Воспоминания о жизни в Османской империи легли в основу двух трактатов, которые Иван представил царю, — «Сказание о падении Царьграда» и «Сказание о Мехмет-салтане». В них автор, описывая завоевание в 1453 г. Византии турками, размышлял и о факторах, «подорвавших» некогда великую империю.

Пересветов придерживался особого мнения о причинах падения Византии, которое отличалось от точки зрения Макария или создателей «Легенды о белом клобуке». Фатальная слабость Византии, на его взгляд, заключалась не в отступничестве Церкви, а в жадности, распрях и изменах аристократии, которые сделали невозможным создание единого фронта, чтобы достойно противостоять османской агрессии. Вместе с тем Пересветов, проводя очевидную параллель между поведением византийской аристократии и московских бояр, противопоставил слабость и мягкотелость последних византийских императоров жесткому и мудрому правлению Мехмета II, который пренебрегал родословным принципом и выбирал себе советников только в соответствии с их заслугами. Пересветов полагал, что правитель должен внушать трепет или «благоговейный страх», как это делал жесткий, бесстрастный и временами жестокий Мехмет II. «Без благоговейного страха невозможно установить справедливость [правду] в государстве. А справедливость — это когда царь не прощает даже своему любимцу, если тот виновен… Царствование без грозы (устрашения) подобно лошади без узды»⁵⁸.

Однако Пересветов не слепо восхищался опытом Османской империи и кое-что все же подвергал критике. Например, он полагал, что полководцы вовсе не должны становиться царскими слугами. В его работах чувствовалось влияние представителей европейского Ренессанса, особенно Макиавелли. Неизвестно, читал ли его произведения сам Иван Пересветов, но влияние итальянского автора оказывало значительное влияние на политическую мысль того времени, и кто-нибудь из окружения московского идеолога, вероятно, испытал его на себе. Оба высказывали следующее предположение: правитель, снисходительно относившийся к человеческим слабостям, порождал зло, приходившее в форме анархии и гражданской войны. И это зло было куда большим, чем порождаемое жестким, даже жестоким царем, подавлявшим амбиции, жадность и бунтарский дух своих подчиненных. Другими словами, государство являлось автономной сферой со своей моралью, своим смыслом существования (raison d’etat), не обязательно совпадавшим с церковным⁵⁹.

Пересветов не был религиозным мыслителем. В основном он обосновывал идею необходимости эффективной мобилизации людских и земельных ресурсов. Армия, как полагал он, должна финансироваться монархом, что позволит ей оставаться рекрутской и хорошо подготовленной и не быть орудием того или иного боярского рода в случае распрей. Полководцы должны были назначаться в соответствии с заслугами, а не родословной или по принципу местничества. Однако он не дал конкретных рекомендаций, за счет чего должны содержаться армия и ее военачальники⁶⁰, хотя сама система служебных поместий соответствовала бы логике его доводов.

Попытки реформ Ивана IV

Иван начал свое самостоятельное правление при неблагоприятных обстоятельствах. В Москве вспыхнули пожары, и большая часть центра деревянного города сгорела. Ходили упорные слухи о причастности к пожарам Глинских. Дядю Ивана, Юрия Глинского, толпа выволокла из Успенского собора и растерзала прямо на ступенях храма. Иван IV, столкнувшись с толпой, категорически отказался от выдачи остальных членов семьи и потребовал от москвичей успокоения. После этого оставшиеся Глинские бежали в Литву.

Иван повел себя в этой ситуации как человек серьезный, крайне религиозный и желавший идти на контакт с простым людом. Восприятие пересветовской концепции монархии требовало от него создания такого государства, которое стало бы свободным как от утомительного морализаторства духовенства, так и от разрушительных ссор бояр. Это означало пойти в обход священников и бояр и укрепить связи с местными элитами, с землей как противоположностью государства.

Концепция земли являлась решающей для московской политики, обращенной к местным общинам и их главам, столь отличным от двора и официальных лиц центра. Сбор налогов, правосудие и управление той или иной территорией воспринимались князьями и боярами как вынужденное дополнение к вотчинам, как часть поместных административных функций. Притом они не делали никаких различий между личными и общественными делами. Именно таким было кормление, и именно оно составляло тот центр, где пересекались интересы местных общин и князя.