Россия и Южная Африка: наведение мостов

Его долголетию в немалой степени способствовала, конечно, ферма «Старый Нектар», одно из самых живописных мест Южной Африки. Как сказали бы у нас, — усадьба. С великолепным старинным домом, прекрасным большим садом. И любящая, умная, образованная и даже в старости красивая жена. Ей он посвятил книгу своих мемуаров.

В Архангельск Кеннет ван дер Спай прибыл в 1918 г. во главе группы английских и южноафриканских пилотов и техников одноместных самолетов «Кемел». Было ему 26 лет, но он уже имел богатый опыт участия в военных операциях в Африке и в Европе и дослужился до чина подполковника.

Первая запись в дневнике, который дала мне Уна, относится к 24 апреля 1919 г. Его «Кемел» потерпел аварию. Возле озера Воже (в дневнике «Важа»), к северу от Кириллова-Белозерского, двигатель отказал. Самолет удалось посадить, но при посадке он перевернулся. Пришлось долго выбираться из-под него.

26 апреля, после двух дней мытарств по лесу ван дер Спая схватил патруль. Сказали, что поведут в Вологду. «Обращались хорошо, дали ту же еду, что ели сами: чай, черный хлеб и кашу» [307].

Большую часть пути — пешком, затем — на поезде. 8 мая — в Вологде. «Первая хорошая еда за 14 дней». Сказали, что отправят в Москву, как уже отправили нескольких пленных англичан.

10 мая. Привезли в Москву. Сразу же — в гостиницу «Метрополь», где размещался наркомат иностранных дел. И сразу же встреча с М.М. Литвиновым, который тогда был заместителем наркома. Литвинов сказал, что ван дер Спая постараются обменять на большевика Федора Раскольникова. После встречи с Литвиновым ван дер Спая отвели в Кремль, где уже содержались несколько пленных английских офицеров. Там подвергли тщательному обыску — «первый раз за все время плена!» [308]

В течение нескольких месяцев шесть пленных офицеров английской армии (ван дер Спай был старшим по чину) держали под домашним арестом, сперва в Кремле, потом в помещении английского консульства. Несколько раз они виделись с Литвиновым. Получали посылки от Британского и Голландского Красного Креста. Их водили на концерты Римского-Корсакова, Чайковского, Грига. Офицеры подписали обязательство не делать попыток к побегу, но заявилили, что обязательство действует лишь до тех пор, пока они под домашним арестом [309].

Но 28 июля Литвинов сказал ван дер Спаю и его товарищам, что они «находятся в недостаточно безопасном месте». Записывая это в дневнике, ван дер Спай не удержался от комментария: «В Советской Республике, кажется, никто никому не доверяет, и создается впечатление, что власти нет или она очень слаба» [310].

В августе положение пленников ухудшается. Режим их содержания становится более строгим. Новых пленных — около сорока английских офицеров — отправляют уже в Бутырки. 22 августа туда же переводят всю группу ван дер Спая.

В дневнике этот перевод не объяснен. А в книге воспоминаний сказано, что группа ван дер Спая протестовала и против ухудшения режима, и против того, что других англичан не присоединили к ним, а отправили в тюрьму. Пригрозили даже, что откажутся от обещания не совершать побега. Литвинов сказал: «Тогда пеняйте на себя — я не могу больше отвечать за то, что с вами произойдет!» [311]

И началась жизнь в Бутырках. Ван дер Спай испытал все или во всяком случае многое, через что прошли тогдашние обитатели этой тюрьмы. Камеру, где теснились двести человек и откуда то и дело кого-то выводили на расстрел. И камеру на тридцать, и «одиночку» — в его дневнике есть это русское слово, написанное английскими буквами. Курил махорку — это слово тоже вошло в его лексикон. Дошел до крайнего истощения, но не потерял чувства юмора: писал в дневнике, что не может понять, чем кормятся на их изможденных телах полчища клопов.

Но его дневник не только об этом. Он познакомился с министрами царского правительства, со многими русскими аристократами.

Конечно, положение офицеров английской армии в тюрьме было все же не столь тяжким, как наших соотечественников. Время от времени им приходили посылки Красного Креста. Иногда пускали священника. Главное, они меньше опасались расстрела: все-таки иностранцы. Большие надежды возлагали на Чичерина и Литвинова. Ждали, что на кого-нибудь обменяют. До них доходили слухи, что с английским правительством ведутся какие-то закулисные переговоры. Как-то в обычном жиденьком супе дали кусочек мяса (конины) — они увидели в этом добрый знак.

В марте 1920-го их перевели из Бутырок в Андрониковский монастырь и стали готовить к отправке в Англию через Финляндию. Нарком Чичерин выразил надежду, что они «забудут дурные впечатления о своем пребывании в Советской России» [312].

Для этого в последние недели их водили на выставки, в музеи, на концерты. 27 марта 1920 г. — «Севильский цирюльник». 28 марта — «Корневильские колокола». 30 марта — картинная галерея. 31 марта — Большой театр. 1 апреля — Кремль, Алмазный фонд. 4 апреля — балет «Коппелия» [313].

Но это лишь отчасти изменило их впечатления. Проходя по улицам Москвы, ван дер Спай видел плакаты: «Религия — опиум для народа», «Бог — капиталист», «Сбросим ярмо религии», «Вы больше не рабы — зачем же бить поклоны богу?» [314]

Кое-что в воспоминаниях ван дер Спая нуждается в проверке. Например, в книге он пишет о встречах и беседах с Шаляпиным, генералом Поливановым, Феликсом Юсуповым, но в дневнике упоминаний об этом нет.

Англия не встретила ван дер Спая и его товарищей как героев. Вернее, их вообще никто не встречал.

Должно быть, тюрьма не истощила всех его жизненных сил. Приехав в Лондон, он сразу же отметил: «Мода изменилась, пока мы считали мух в тюрьме, и мы увидели, что все женщины, молодые и старые, носят юбки выше колен — какое интригующее зрелище!» [315]

А завершая свои мемуары о России, ван дер Спай написал:

«Вспоминая, я не сожалею. Пожалуй, надо, скорее, считать мою тюремную жизнь испытанием способности терпеть и умения размышлять, а не проклинать те несчастные месяцы, которые я вынужден был потерять. Несомненно, что в тюрьме включились те части моего сознания, которые в привычной жизни не функционировали. У меня было время — много времени — подумать, поразмышлять и понять смысл тех ценностей в опыте человеческих отношений, о которых я прежде не задумывался. Я встретил много интересных людей, научился лучше распознавать помыслы человека, его реакцию на события, научился понимать его надежды. Истязания, страдания духа и тела, долгие черные дни и ночи лучше забыть. Да если они и вспоминаются, то сейчас уже не кажутся такими ужасными» [316].

Любопытны и фотографии в книге: архангельские крестьянки полощут белье в проруби; «Русские посиделки»… Большинство южноафриканских читателей, наверно, впервые услышали о прорубях и посиделках.

Интерес ван дер Спая к России передался его семье. Его внук учил русский язык, а вдова читала книги о России, интересовалась современной жизнью в нашей стране, не раз приглашaла Давидсона с женой в «Старый Нектар». В сентябре 1998-го исполнилась ее мечта: она побывала в России.

Второй георгиевский кавалер, Сэм Кинкид, сражался на юге России. В плену не был, но воевать ему довелось долго, около года.

Он, асс германской войны, сбивший 39 немецких самолетов, прошел потом с Добровольческой армией Деникина путь от Новороссийска до Царицына. И с нею же отступал обратно, до того же Новороссийска.

С весны 1919-го до весны 1920-го Кинкид командовал самолетами «Кемел» в эскадрилье британских Королевских воздушных сил. За успешные боевые действия в сражении за Царицын Врангель лично благодарил Кинкида и его летчиков.

Кинкид не оставил мемуаров, но о нем вспоминали его товарищи. Ему посвящена изданная в Англии и США книга «Последний поезд через ростовский мост».