Россия или Московия? Геополитическое измерение истории России

На западной (каспийской) оконечности Туркестана нестабильность сохранялась до начала 1880-х гг., а мелкие местные правители и просто главари разбойников продолжали свои традиционные набеги на сопредельные земли, грабежи, пиратство на Каспии, захват невольников, работорговлю. В 1880–1881 гг. в ходе Ахалтекинских экспедиций генерала М. Д. Скобелева туркменские земли были подчинены России. Но, отделенные от Туркестанского генерал-губернаторства территориями Бухары и Хивы, они не могли управляться из Ташкента и потому были переданы в ведение властей Закавказского края. Контроль над Туркменией был установлен не одномоментно: лишь в 1884 году к России присоединился Мерв (Мары). Годом позднее произошло столкновение с афганскими отрядами у Кушки. Войска генерала Комарова одержали победу в этом бою местного значения, и южная граница Русского Туркестана стабилизировалась на широте Кушки. Еще десять лет понадобилось для стабилизации границы края в верховьях Амударьи – реки Пяндж. В 1895 году по договору между Англией и Россией Афганистан вернул Бухаре захваченные ранее районы Памира, и основная часть его отошла под контроль России. Первым Памирским отрядом русской армии командовал капитан В. Н. Зайцев, в прошлом туркестанский адъютант генерала М. Д. Скобелева (впоследствии – в начале ХХ века – начальник Ошского уезда Ферганской области и… тесть капитана А. Е. Снесарева – в свою очередь начальника Памира в 1902 году).

Целый ряд авторитетных специалистов, знакомых со Средней Азией практически и по многу лет, не считали указанное разрешение среднеазиатского вопроса окончательным. Так, генерал Л. Ф. Костенко еще в 1871 году указывал, что логичным было бы дальнейшее продвижение России до Гиндукуша, то есть присоединение Афганского Туркестана с проведением вполне естественной границы народов и зон политического влияния великих держав. «Наша задача, – писал он, – стать хозяевами по сию сторону Гиндукуша» [74] . Генерал М. А. Терентьев придерживается того же мнения, но признает, что с прекращением в 1881 году активной деятельности ген. Кауфмана закончился «героический период» освоения Туркестана, хотя и до того много десятилетий инициатива местных властей и командования сдерживалась столицей и МИДом в интересах «сердечного согласия» с европейским «концертом». Даже для лучших дипломатов XIX века (включая прежде всего Горчакова) Туркестан оставался досадным препятствием на западном направлении внешней политики. Дело доходило до получения генерал-губернатором Кауфманом более чем странных инструкций министра иностранных дел Горчакова. Так, генерал Терентьев цитирует на тот момент (Вторая англо-афганская война) секретную депешу: «…не увлекаться перспективой того первенствующего значения в Средней Азии, которое мы за собой закрепили» (?!). Напротив, многим государственно-мыслящим специалистам была понятна мысль М. А. Терентьева: «Будь мы вовремя сильны в Средней Азии, многого могли бы достигнуть и на Балтике, и в Азии Малой» [75] .

74

Костенко Л. Ф. Средняя Азия и водворение в ней русской гражданственности. СПб., 1871. С. 353.

75

Терентьев М. А. Указ. соч. Т. 2. С. 517.

При этом до сих пор непонятно, по какой из двух причин тот же Горчаков в беседе с Кауфманом не советовал последнему продвигаться из Ташкента в Хиву через… Кашгар: то ли это и вправду поразительное незнание географии Азии («на это у меня есть Стремоухов» – начальник Азиатского департамента МИД), то ли тонкий намек (он же опасение) на вполне логичный геополитический балансир – Кашгар в деле подчинения Хивы. И хотя, скорее всего, прав генерал Терентьев, и Горчаков ухитрился перепутать Коканд с Кашгаром, весьма возможен и второй вариант (в случае, конечно, его оглашения самим Кауфманом; сам Горчаков никогда бы и не задумался о данной возможности, напоминая Кауфману: «Меня только заботит, чтобы не восстановить против себя Англию» [76] ).

76

Терентьев М. А. Указ. соч. Т. 2. С. 423.

Дело в том, что генерал Кауфман в своей среднеазиатской политике неплохо следовал некоторым традициям великого Тимура (Тамерлана), а тот в конце жизни как раз и поставил под контроль Кашгар – для скорейшего подчинения Монголии и Китая. То и другое было необходимо Тимуру для континентального геополитического уравновешивания восстановленной им державы Александра Македонского возрождением в том или ином объеме державы своего предшественника и кумира Чингисхана. В свою очередь, именно в период ввода ограниченного контингента войск Кауфмана в Синьцзян прорабатывался вопрос ограниченной войны с Китаем, в связи с чем Н. М. Пржевальский (находясь в Урге – нынешнем Улан-Баторе) даже составил план операции на Пекинском направлении [77] .

77

Зотов О. В. Евразия на путях в Китай: экзамен у Сунь-Цзы (о планах похода в Китай Тамерлана и Пржевальского) // Вестник Евразии. 1996. № 1 (2).

Итак, оговорка Горчакова могла быть не ошибкой, а знаком определенной обеспокоенности и подозрительности государственного канцлера империи. Горчаков не мог не знать, например, что туркестанской элите генерал Кауфман демонстрировал «золотую грамоту» – высочайшее удостоверение своих государственных полномочий, соответствующим образом по-старинному оформленное. А туркестанская знать с трепетом воспринимала сей документ наподобие как минимум «ярлыка» великих татаро-монгольских ханов. Генерал Терентьев, сам видевший эту грамоту, приводит ее описание. Написанная золотыми буквами и заверенная красной подписью Александра II, в золотом переплете и прошитая толстыми золотыми шнурами, грамота была скреплена красной восковой печатью и помещена в массивный серебряный ковчег. Эту «Золотую книгу» именитые туркестанцы небезосновательно расценивали как символ страшной власти, данной генерал-губернатору, которого они называли не иначе как «Ярым падишах» («наполовину император»). То, что в Кауфмане видели «вице-короля» Туркестана, неудивительно. Важно другое: почему золотую грамоту именовали «книга». Очевидно, не из-за массивности ее ковчега: образ «золотой книги» восходит к Тимуру и его государственности, о чем сообщает посетивший Самарканд в XIV веке португальский военный разведчик и дипломат Руис Гонсалес де Клавихо [78] .

78

Терентьев М. А. Указ. соч. Т. 1. С. 384; Тамерлан: эпоха, личность, деяния. М., 1992. С. 328.

«Золотая грамота» потому и воспринималась благоговейно, что ее семантика не вызывала сомнений: могущественный генерал-губернатор представлял власть Белого царя. Понятие «Белый царь» возникло во времена Василия III [79] (к нему первому относится данный эпитет), при котором окончательно распалась Золотая Орда, пало иго, и Россия принялась широкими шагами осваивать Евразию – «Тартарию» и державно собирать Pax Mongolica под свою власть. Изначально Белым царем именовался хан Белой Орды – владений старшего сына Чингисхана – Джучи на территории нынешнего Казахстана; ее старшинство признавала и Золотая Орда. Последняя держава, объединявшая до России Казахстан и Среднюю Азию, – ханство Шейбанидов (XVI в.) – потомков старшего сына Джучи, Шейбана. Присвоив геополитическое наследие Джучидов и Шейбанидов, Россия выступала как перевоплощение Белой Орды во главе с Белым царем и… в лице Белого генерала (кстати, не по этой ли причине данный эпитет был отнесен к М. Д. Скобелеву?).

79

Трепавлов В. В. Статус «Белого царя»: Москва и татарские ханства в XV – XVIII вв. – Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1993. Ч. 2. С. 306–307.

Неплохое знание принципов политики Тимура (и конкретных примеров этой политики) Кауфман проявил в одном эпизоде общения с хивинским ханом. Так, 18 (30) января 1870 года он направил хану послание: «…Одно из двух: или мы будем друзьями, или врагами. Если я не получу ответа, то приду и возьму его». А это едва ли не буквальное повторение грозного послания Тимура китайскому императору Чжу Юань-чжану в 1395 году: «Вы хотите моей дани – я сам лично ее принесу». Правительство же в целом и МИД в частности весь XIX век были обеспокоены самой возможностью малейших трений в отношениях как с Англией, так и с Китаем. Отсюда постоянная боязнь «последствий» несанкционированной инициативы военных администраторов и командующих на местах.

Оценить степень адекватности российской геополитики в Средней Азии можно и должно, приняв за главный критерий взаимное соответствие либо несоответствие масштабов стоявших перед империей исторических задач и масштабов конкретного мышления и действия исторических деятелей. Очевидно, что логика борьбы за освобождение Руси от татаро-монгольского ига неизбежно вела к поглощению Золотой Орды и производных от нее государств, коль скоро сосуществование с ними никак не получалось мирным. В последний раз данный вывод пришлось сделать в 1859 году, когда долгие переговоры с Хивой и Кокандом окончательно зашли в тупик. Но простая неудобосовместимость России с постордынскими государствами всего не объяснит. Глобальная стабильность и державность (или державная стабильность) России требовала контроля над Сердцем Земли (Heartland). Впервые преимущества такого контроля продемонстрировал, пожалуй, Тимур. Он за тридцать лет (1370–1400) сформировал сверхдержаву с прочным континентальным ядром Средней Азии, Ирана плюс Дешт-и-Кипчака – степей Казахстана. Это ядро практически неуязвимо с океанских и морских направлений. Россия как евразийская континентальная империя не могла не искать опоры именно в этом ядре. Ее собственное ядро в бассейне Волги относится к тому же типу бессточных – именно в этом смысле – речных бассейнов (то есть не имеющих стока в теплые моря). Чисто прагматические преимущества обладания Сердцем Земли очевидны и оправданны; они включают основные территории России между Ледовитым океаном и Каспием, Днепром и Леной. Чтобы прочно утвердиться в центральноазиатском средоточии Сердца Земли, начальник Азиатского департамента МИД генерал Е. П. Ковалевский и предложил (после провала переговоров с Хивой и Кокандом в 1859 году) полностью и окончательно соединить Оренбургскую и Сибирскую укрепленные линии. Однако само их соединение потребовало установления контроля над Средней Азией, что упраздняло дальнейшую необходимость самих этих линий.

Но кроме чисто прагматических аспектов геополитики есть и аспекты более чем значимые – духовно-ценностные, чисто гуманистические. Макиавелли был прав, когда напоминал, что люди важнее денег и оружия (то и другое без них мертво). Задолго до Макиавелли эту идею по-своему выражал Конфуций; высказывали ее многие классики. Ахалтекинский приказ № 279 генерала Скобелева гласит: «Из рабов мы должны сделать людей: это ценнее всех наших побед» [80] . Как это ни странно на первый взгляд, воинственный и жестокий Тамерлан преследовал, по сути, те же цели, что впоследствии и русские политики, и военачальники в Средней Азии. Так, историк-евразиец Бицилли (1922) считает, что Тимур «разрушал ради созидания… великой культурной цели – объединения Старого Света». Однако еще в 1900 году А. Е. Снесарев четко поставил вопрос о реальном гуманизме Тимура, чья деятельность не сводилась к разрушению (хотя бы и ради созидания) [81] . В условиях перманентной войны всех против всех (что это такое, он мог рассказать лучше Гоббса), в которых он родился и вырос, Тимур развернул свою партизанскую войну за справедливость. Начав ее в масштабах волости, он расширил ее до размеров континента. И действительно, в объединенной Евразии на время притихли усобицы, беззаконие и грабежи, наступил расцвет культуры эпохи Тимуридов. Генерал Терентьев резонно напоминает, что Средняя Азия после Тимура и Тимуридов (и особенно в Новое время) в состоянии анархии безусловно деградировала; энергия ее «полураспада» была способна разрушать и соседей.

80

Скобелев М. Д. Приказы. С. 117.

81

Бицилли П. М. Восток и Запад в истории Старого Света // Россия между Европой и Азией. М., 1993. С. 31; Снесарев А. Е. «Сердце Азии» Скрайна и Росса (рец.) // Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом. Вып. 20. Ташкент, 1900. С. 50–51.

А. Е. Снесарев с группой сослуживцев ТуркВО. 1901-1903 гг.

Если взглянуть на историю Казахстана и Средней Азии IX–XIX вв., то за целое тысячелетие регион едва ли стабильно и конструктивно объединялся в среднем хотя бы на 60 лет. Известны, конечно, примеры государств Саманидов, Тимуридов и Шейбанидов. Но от Саманидов, просуществовавших 120 лет при несомненном подъеме культуры, нас отделяют одиннадцать веков. Шейбаниды продержались почти весь XVI век, но на невысоком культурном уровне. Тимуриды выдержали всего 62 года, а вместе с Тимуром – менее ста. Все остальное время преобладала разрушительная раздробленность. Совсем не случайно А. Е. Снесарев характеризует Казахстан и Среднюю Азию до вхождения в Российскую империю как регион перманентно и генетически неустойчивой государственности (а можно сказать, что и эфемерной). Его целиком либо частично не раз завоевывали извне. Последний раз это сделал знаменитый правитель Ирана Надир-шах в 1739 году, но дальновидные стратеги России в условиях колониальной экспансии Англии понимали, что «последний раз» еще не означает «в последний раз». Так или иначе, но с конца XVI века стабилизирующей централизации в Средней Азии (не говоря уже о Казахстане) не наблюдалось вовсе. Что еще хуже, возможности ее конструктивного объединения изнутри были практически исчерпаны и утрачены. Вставал, таким образом, вопрос: кто объединит, умиротворит и посильно обустроит регион извне? Наиболее естественным путем сюда продвигалась Россия – геополитическая преемница Чингисидов, Тимуридов и Белой Орды в лице своего Белого царя и Белого генерала (генералов). Насколько, однако, квалифицированно и умело проводила Российская империя этот процесс, осуществляла свою историческую миссию?

Ответ на этот вопрос применительно к разным периодам, этапам и эпохам будет различным. До XVIII века процесс продвижения в Азию был достаточно поступателен и размерен. Но затем на стабилизацию Казахстана методом проб и ошибок ушло 140 лет. Известный востоковед прошлого века, историк Средней Азии В. В. Григорьев отмечает, что еще при Петре I российская государственность обладала добротным знанием Востока и умела внушить к себе уважение как моральным авторитетом, так и силой. Конкретные планы и распоряжения Петра I свидетельствуют, что он отнюдь не стремился к завоеваниям в регионе, а лишь к выгодным контактам и посильному политическому влиянию. Но затем российская политика в центре Азии попала в ловушку наивных в сущности представлений о номинальном (мнимом) данничестве и подданстве кочевников и ханов оазисных государств. Ряд мер общения с казахами и представлений о том, как им помочь улучшить свою жизнь, отличался утопизмом в стиле Руссо и мог вызвать только насмешку объектов подобных благодеяний (В. В. Григорьев пишет о синтезе «идиллического европеизма с непроходимым бюрократизмом») [82] . Долгое время в региональной политике не было и единой системы: в одном только Оренбурге каждый новый губернатор начинал как бы с нуля. Слишком долгое время западники – поверхностные эпигоны Петра I – продолжали ломиться в открытое Петром I окно Европы, забывая при этом о важности азиатских опор державы (их важность была заметна со стороны; вассалитет Хивы по отношению к России признавал Надир-шаха, но… не правительство Анны Иоанновны). В этом отношении абсурдно было стремление ближе к концу XVIII века не вмешиваться в распри наших заграничных подданных [83] ; при всей нежелательности грубого вмешательства полное самоустранение из естественной сферы геополитического влияния явно недопустимо.

82

Григорьев В. В. Русская политика в отношении Средней Азии. СПб., 1874. С 18.

83

Григорьев В. В. Русская политика в отношении Средней Азии. СПб., 1906. Т. 1. С 81.