Россия молодая (Книга 1)

– Дело, за коим я прибыл в обитель, решено именем государевым. Морского дела старатели надобны к Москве. Что монастырь из своей казны заплатил за сих людей тяготы и повинности, - то дело доброе и святым мужам зачтется навечно. Не будем же, отче, время наше терять без толку, а посмотрим список служников ваших, дабы могли мы некоторых и вам оставить, а иных безо всякого промедления по указу государеву отправить к Москве...

Агафоник присмирел, подал лист. Сильвестр Петрович стал писать, кто останется на работах в монастыре, кто пойдет служить царю. Келарь цеплялся за каждого, говорил, что монастырь оскудеет, что монахи пойдут по миру. Когда дело дошло до Рябова, келарь взвыл не на шутку. Иевлев рассердился, топнул ногой, Агафоник завизжал. Спорили долго, наконец Сильвестр Петрович сдался: ему более нужны были корабельные плотники и мастера, нежели кормщики. Рябова решено было оставить в монастыре артельным кормщиком. Семисадов, Лонгинов, Копылов, Аггей Пустовойтов и многие другие назначены были к Москве. С поклонами провожая Иевлева до ворот, Агафоник спросил, для какого промысла батюшке-царю надобны морского дела людишки. Сильвестр Петрович ответил:

– То, отче, дело не наше...

– Давеча иноземец лекарь Дес-Фонтейнес молвил, будто татарина будем воевать...

Иевлев, принимая из рук солдата повод, ответил с недоброй усмешкой:

– Лекарю, я чаю, виднее.

Когда Сильвестр Петрович вернулся домой, Апраксин сидел в своей обычной позе у огня, делал математические вычисления. Две остромордые собаки лежали у его ног. Наверху, в горнице, негромко пела Маша...

– Словно птица, - сказал, улыбаясь, Федор Матвеевич, - весь вечер нонешний поет. И так славно...
– Потянул к себе кожаную сумку, лукаво посмотрел на Иевлева, вынул из сумки письмо.

– Прочти!

Сильвестр Петрович развернул лист, впился глазами в прыгающие, неровные торопливые строчки царева письма:

"Понеже ведает ваша милость, что какими трудами нынешней осенью под Кожуховом через пять недель в марсовой потехе были, которая игра, хотя в ту пору, как она была, и ничего не было на разуме больше, однако ж, после совершения оной, зачалось иное, и прежнее дело явилось яко предвестником дела, о котором сам можешь рассудить, коликих трудов и тщания оное требует, о чем, если живы будем, впредь писать будем. С Москвы на службу под Азов пойдем сего же месяца 18-го числа..."

Иевлев читал, Маша наверху пела:

Ласточка косатая, ты не вей гнезда в высоком терему.

Ведь не жить тебе здесь и не летывать...

– Прочитал?
– спросил Апраксин.

Сильвестр Петрович молча кивнул головою. Потом сказал грустно:

– А нас не зовут...

– Позовут!
– уверенно ответил Федор Матвеевич.
– Не нынче, так завтра, а не завтра, так послезавтра. Еще навоюемся, Сильвестр. Сие только начало, как Переяславль был началом нонешнему корабельному делу...

6. В МОРЕ

В море монастырские служники вышли, едва только воды очистились ото льдов. На карбасах вздевали паруса, долго махали женам, стынущим на берегу. Было еще холодно, с ветром летели колкие снежинки.

Когда карбас проходил мимо верфи, Рябов повернул голову к черным махинам, к кораблям, только что спущенным на воду.

У пристани чернели "Святое пророчество", "Павел", "Петр" и еще новые суда.

– Во, сколь много!
– тихо, с восторгом сказал Рябов.

– Флот!
– шепнул рядом Митенька.

Город Архангельский уходил все дальше и дальше назад, ветер посвистывал в парусах. Делалось холодно.

Рябов переложил руль, натянул вышитые Таисьей рукавицы, прищурился, ходко повел головное судно в море. Сзади на карбасах забегали, вздевая паруса. Что делал артельный - Рябов, то командовали и другие кормщики...

– Так ли?
– крикнул от мачты Молчан.

– Так, так!
– кивнул Рябов.

На баре ветер засвистал пронзительнее, суда накренились, пошли быстро, словно полетели. Митенька, хромая, подошел к кормщику, посмотрел веселыми искрящимися глазами, спросил:

– Любо, дядечка?

– Любо!
– не сразу ответил Рябов.
– Как ни было б многотрудно, а нет мне жизни без моря. Скажу по правде: ушли наши давеча от монастыря в дальний поход, на дальнее море, прошел слух - бить татарина. Меня не взяли. Весело ли оставаться? Ничего не поделаешь - остался. А нынче и вздохнул, как паруса вздели. Толичко и дышу здесь, а в городе душно мне, пыльно, скучно...

Он смотрел вдаль, как смотрят поморы, - сузив глаза, почти не мигая, острым ясным лукавым взглядом. Необозримое, громадное, в мелкой злой зыби раскинулось море, глухо и грозно предупреждая: "Берегись, человек, куда ты со мною тягаться задумал!"

– Вишь!
– сказал Рябов.
– Пугает! А? Да мы-то с тобой не пугливые, верно, Митрий? Как думаешь? Мы его вот как знаем - морюшко наше! Нас так просто не возьмешь...

Он помолчал, глядя туда, где небо смыкалось с волнами, потом спросил:

– А что они за моря такие, Митрий, Черное да Азовское? Вроде нашего, али подобрее?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

РОССИЙСКОМУ ФЛОТУ БЫТЬ

"И уже несуетная явилась

надежда быть совершенному флоту

морскому в России".

Предисловие к "Морскому уставу"

Плащ и кольчугу! Через час - вперед.

Рог не забудь. Пусть вычистят мою

Пистоль, чтобы не выдала в бою...

Пусть кортик абордажный по руке

Приладят мне...

Пусть пушечным сигналом в должный срок

Оповестят, что сборов час истек...

Байрон

Понеже корень всему злу есть

сребролюбие, того для всяк

командующий должен блюсти себя от

неправого прибытка... а такой

командир, который лакомство велико

имеет, не много лучше изменника

почтен быть может.

Петр Первый

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ВНОВЬ В АРХАНГЕЛЬСКЕ

Прошло несколько лет.

В последних числах декабря 1700 года, в студеную, морозную ночь у ворот дома воеводы архангельского и холмогорского князя Алексея Петровича Прозоровского, что сменил Апраксина, остановился кожаный дорожный возок, запряженный четверкой гусем. Было очень холодно, в небе ходили голубые копья и мечи северного сияния, за Двиною тоскливо выла волчья стая. Татарские кони в санной запряжке прядали ушами, на ресницах лошадей, на ушах, на спутанных гривах сверкал иней.

В возке раздался смех, возня, потом оттуда вперед валенками-катанками выскочил молодой человек в ловком полушубочке, опоясанном шарфом, при сабле и пистолете, в треухе. За ним вылез другой - поменьше ростом, поплечистее, в медвежьей, для дальнего пути, шубе.

– Чего ж не стучишь?
– сказал тот, что был в шубе, ямщику.
– Застынем на стуже эдакой. Стучи живее!

Ямщик соскочил с облучка, пошел бить кнутовищем в ворота.

– Вот и возвернулся я, Сильвестр Петрович, к дому к своему, - сказал тот, что был помоложе.
– Сколько годов прошло, а сполохи все играют, словно и не миновало вовсе времени.