Россия против Наполеона: борьба за Европу, 1807-1814
Шрифт:
4-й корпус дрался под Островно в манере, которая в какой-то мере отражала характер Остермана-Толстого, хотя, признаться, эта манера отражала также неопытность его войск и стремление русских солдат наконец схватиться с врагом. М.Б. Барклай направил своего адъютанта В.И. Левенштерна для наблюдения за действиями Остермана-Толстого. Впоследствии Левенштерн вспоминал, что корпусной командир проявил необычайную храбрость, но в то же время его войска понесли неоправданные потери. Аналогичного мнения придерживался Г.П. Мешетич, молодой артиллерийский офицер, служивший во 2-й тяжелой батарее 4-го корпуса.
Согласно Мешетичу, А.И. Остерман-Толстой не смог принять должных мер предосторожности, несмотря на полученное предупреждение о близости французов. В результате его авангард попал в засаду и потерял шесть орудий. Затем он не воспользовался прикрытием, имевшимся по обе стороны главной дороги, и не укрыл пехоту от артиллерийского огня неприятеля. Он также попытался оттеснить французских стрелков массированный штыковой атакой: эта тактика широко применялась русскими в 1805 г. и в целом показала свою затратность и неэффективность. Однако в вину Остерману-Толстому не может быть поставлена
251
Об Ингерманландском драгунском полке см.: Геништа В. И., Борисович А.Т. Указ. соч. С. 172–175; Приложение 7. Нельзя быть абсолютно уверенным в том, что все пять получивших повышение унтер-офицеров не были дворянами, но они точно не были юнкерами. См.: Мешетич Г.П. Исторические записки войны россиян с французами и двадцатью племенами 1812, 1813, 1814 и 1815 годов// 1812 год: Воспоминания воинов… С. 42–43.
Однако было бы неправильно заострять внимание исключительно на провалах российской армии под Островно. 4-й корпус выполнил свою задачу, задержав французов, которые понесли тяжелые потери, несмотря на их численное превосходство. Не обладая особенными дарованиями, А.И. Остерман-Толстой тем не менее был командиром, способным вдохновить своих подчиненных на подвиги. Бой под Островно был первым сражением для молодого И.Ф. Радожицкого, равно как и для очень многих солдат 4-го корпуса. Он вспоминал сцены растущего отчаяния, грозившего перерасти в панику по мере того, как противник усиливал свой натиск и на поле боя появлялись выпотрошенные тела товарищей и конечности, оторванные ядрами французских пушек. Под шквальным огнем Остерман-Толстой сидел на лошади, не двигаясь и нюхая табак. Роковым посланцам, просившим у него разрешения начать отступление или с тревогой сообщавшим о том, что все больше и больше русских орудий выходили из боя, Остерман-Толстой отвечал тем, что демонстрировал личное присутствие духа или отдавал приказы «стоять и умирать!» Радожицкий писал: «Такое непоколебимое присутствие духа в начальнике, в то время как всех бьют вокруг него, было истинно по характеру русского, ожесточенного бедствием отечества. Смотря на него, все скрепились сердцем и разъехались по местам, умирать» [252] .
252
Радожицкий И.Т. Указ. соч. Ч. 1. С. 82–83.
В тот же вечер 4-й корпус отступил на 7 км в направлении Какувячино, где ответственность за сдерживание французов была возложена на генерал-лейтенанта П.П. Коновницына, командира 3-й пехотной дивизии. Коновницын отличался не меньшей храбростью, чем Остерман-Толстой, но в то же время был гораздо более умелым арьергардным командиром. Его люди отчаянно защищались от атак французов в течение большей части 26 июля. Однако в ночь того же дня в штаб М.Б. Барклая прибыл адъютант П.И. Багратиона князь А.С. Меншиков с новостями, которые кардинально меняли расстановку сил. 23 июля в бою под Салтановкой Л.Н. Даву воспрепятствовал попыткам П.И. Багратиона двинуться маршем в северном направлении через Могилев для соединения с силами М.Б. Барклая. В результате Вторая армия была вынуждена двинуться дальше на восток, и в ближайшем будущем объединение двух армий не представлялось возможным.
Даже после получения этой новости М.Б. Барклай все еще хотел сражаться под Витебском, но его разубедили в этом А.П. Ермолов и другие генералы. Как впоследствии признавал Барклай, Ермолов дал правильный совет. Позиция под Витебском имела ряд слабых мест, а соотношение сил было бы два к одному не в пользу русских. Более того, даже если бы им удалось отбить атаки Наполеона в течение одного дня, в этом не было бы никакого смысла. На самом деле расстояние между 1-й и 2-й Западными армиями за это время только бы увеличилось, что позволило бы Наполеону вклиниться между ними и взять Смоленск. Поэтому Первой армии был дан приказ об отступлении. Однако ускользнуть невредимыми от практически всей армии Наполеона, находившейся под носом у русских, представлялось совсем непростой задачей [253] .
253
Здесь, как и в ряде других мест, повествование во многом опирается на работу М.И. Богдановича: Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года. Т. 1–3 СПб., 1859–1860. Для уточнения деталей автор также привлекал материал энциклопедии: Отечественная война 1812 года: Энциклопедия. О решении отступать после Витебска см. объяснения М.Б. Барклая Александру I от 22 июля 1812 г. (ст. ст.): Отечественная война 1812 года. Материалы Военно-ученого архива. Т. 14. С. 195–196.
Отступление Первой армии началось в полдень 27 июля. В течение всего дня арьергард русской армии под командованием П.П. Палена отчаянно отбивал атаки французов, умело маневрируя и организованно отступая в случае необходимости, при этом проведя серию острых контратак, не позволивших
противнику чрезмерно усилить свой натиск. М.Б. Барклай де Толли никогда не имел обыкновения излишне нахваливать своих подчиненных, но в своих рапортах Александру I он особенно выделил крупные заслуги П.П. Палена, сумевшего обеспечить отрыв Первой армии от Наполеона и прикрыть пути ее отхода во время отступления из Витебска к Смоленску. Французские источники более склонны утверждать, что 27 июля Наполеон упустил прекрасный шанс, посчитав, что русские останутся на позициях и продолжат бой на следующий день, и по этой причине не слишком сильно напирая на Палена. В ту ночь казаки оставили зажженными все костры в русских бивуаках, что убедило французов в том, что М.Б. Барклай все еще находится на позиции и ждет сражения. Когда, проснувшись на следующее утро, французы обнаружили, что русские ушли, они испытали немалое беспокойство, которое усиливалось тем обстоятельством, что П.П. Пален столь умело замел следы отступления армии Барклая, что на протяжении некоторого времени Наполеон не имел понятия о том, в каком направлении отступил противник [254] .254
См., например, письмо М.Б. Барклая Александру I от 15 июля 1812 г. (ст. ст.): Там же. С. 136–137. О П.П. Палене см.: Богданович М.И. Граф Петр Петрович фон дер Пален и его время // Военный сборник. 1864. № 7/8. С. 410-425. Генерал Гурго, как обычно, защищает Наполеона от подобных нападок, чему отчасти способствуют его неясные указания на то, когда русские приняли решение об отступлении: G'en'eral Gourgaud. Napol'eon et la Grande Arm'ee en Russie ou Examen critique de l'ouvrage de M. le Comte de S'egur. Paris, 1826. P. 132–136.
Герцог Фезенсак, служивший в качестве адъютанта маршала Л.А. Бертье, в своих мемуарах вспоминал о том, что более мудрым и опытным французским офицерам под Витебском стало не по себе: «Они были поражены тем, сколь стройным порядком отступала русская армия, находясь под постоянным прикрытием многочисленных казаков и не оставляя ни единой пушки, повозки или больного человека». Граф де Сегюр входил в состав штаба Наполеона и вспоминал эпизод осмотра лагеря М.Б. Барклая на следующий день после ухода русских: «…ничего не было оставлено, ни одного орудия, ни чего-либо ценного; за пределами лагеря не было ни следов, ни иных признаков этого внезапного ночного марша, обнаруживавших направление, в котором двинулись русские; казалось, в их поражении было больше порядка, чем в нашей победе!» [255]
255
Duc de Fezensac. Souvenirs militaires. Paris, 1863. P. 221–222; S'egur P. History of the Expedition to Russia, 1812. Stroud, 2005. Vol. 1. P. 145.
Оставив Витебск, армия М.Б. Барклая устремилась к Смоленску. Поначалу имелись опасения, что французы могут добраться туда раньше, и отряд Н.И. Депрерадовича, состоявший из гвардейской кавалерии и егерей, за 38 часов преодолел расстояние в 80 км, чтобы их опередить. На самом деле это оказалось чем-то вроде ложной тревоги, поскольку войска Наполеона были истощены, и им требовался отдых. 2 августа М.Б. Барклай и П.И. Багратион встретились в Смоленске, две основные армии русских наконец-то объединились.
Оба генерала сделали все возможное для того, чтобы оставить обиды в прошлом и действовать сообща. М.Б. Барклай — при полном параде и держа свой головной убор в руках — для встречи с П.И. Багратионом покинул свой штаб. Он взял Багратиона с собой на смотр полков Первой армии, показывая его солдатам и всеми силами демонстрируя единство и дружбу, установившиеся между двумя командирами. Между тем Багратион уступал верховное командование Барклаю. Поскольку он был немного выше последнего по званию, являлся выходцем из древнего грузинского царского рода и был женат на представительнице высшей русской знати, по меркам того времени он шел на большие жертвы. Но единство и подчинение всегда были условными. В конечном счете — и это хорошо понимал Барклай — Багратион, если он так решит, будет действовать только в соответствии с собственным планом.
Однако несмотря на готовность обеих сторон, единство не могло продлиться долго. Взрывной грузин и холодный и рассудительный «немец» просто-напросто слишком отличались по темпераменту, и это обстоятельство непосредственно влияло на то, что каждый из них придерживался противоположных взглядов относительно выбора стратегии. П.И. Багратион, поддерживаемый практически всеми генералами, ратовал за немедленное и решительное наступление. Помимо соображений военного характера, побуждавших их выступать в пользу именно этой стратегии, из воспоминаний многих офицеров становится очевидно, что, как только армия достигла Смоленска, все отчетливо осознали, что теперь они защищают исконно русские земли.
Л.А. Симанский, например, был поручиком лейб-гвардии Измайловского полка. Его дневниковые записи первых недель войны содержат мало эмоций и в основном представляют собой фиксацию ежедневных разговоров, а также незначительных радостей и разочарований. Только когда Симанский оказывается в русском городе Смоленске, видит чудотворной образ Смоленской Божьей Матери и пишет о ее спасительной благодати, являвшейся ранее в те моменты русской истории, когда отечеству грозила опасность, на страницы дневника выплескиваются сильные эмоции. И.Ф. Паскевичу, командиру 26-й пехотной дивизии армии П.И. Багратиона, скорее природа, чем какое-либо из творений рук человеческих, служила главным напоминанием о том, что это была «отечественная» война: «… мы дрались в старой России, которую напоминала нам всякая береза, у дороги стоявшая» [256] .
256
1812 год в дневниках… Вып. 1. С. 96; Журнал участника войны 1812года // Военно-исторический сборник. 1913. № 1/3. С. 152–153.