Россiя въ концлагере

– - Какой Гольманъ? Изъ высшаго совeта физкультуры?

– - Ну, да. Какой же еще?

Розовыя перспективы стали блекнуть. Гольманъ былъ однимъ изъ тeхъ активистовъ, которые дeлали карьеру на политизацiи физкультуры, я былъ однимъ изъ немногихъ, кто съ этой политизацiей боролся, и единственный, который изъ этой борьбы выскочилъ цeликомъ. Гольманъ же, послe одной изъ моихъ перепалокъ съ нимъ, спросилъ кого-то изъ присутствующихъ:

– - Какой это Солоневичъ? Тотъ, что въ Соловкахъ сидeлъ?

– - Нeтъ, это братъ его сидeлъ.

– - Ага... Такъ передайте ему, что онъ тоже сядетъ.

Мнe, конечно, передали.

Гольманъ, увы, оказался пророкомъ. Не знаю, примиритъ ли его эти ощущенiе съ проектомъ моей работы въ Динамо. Однако, Гольманъ встрeтилъ меня весьма корректно, даже нeсколько церемонно. Долго и въeдчиво разспрашивалъ, за что я, собственно, сeлъ, и потомъ сказалъ, что онъ противъ моего назначенiя ничего не имeетъ, но что онъ надeется на мою безусловную лояльность: {298}

– - Вы понимаете, мы вамъ оказываемъ исключительное довeрiе, и если вы его не оправдаете...

Это было ясно и безъ его намековъ, хотя никакого "довeрiя", а тeмъ паче исключительнаго, Гольманъ мнe не оказывалъ.

– - Приказъ по линiи "Динамо" подпишу я. А по лагерной линiи Медоваръ получитъ бумажку отъ Радецкаго о вашемъ переводe и устройствe. Ну, пока...

Я пошелъ въ "Динамо" поговорить съ Батюшковымъ: какъ дошелъ онъ до жизни такой. Ходъ оказался очень простымъ, съ тeмъ только осложненiемъ, что по поводу этой политизацiи Батюшковъ получилъ не пять лeтъ, какъ остальные, а десять лeтъ, какъ бывшiй офицеръ. Пять лeтъ онъ уже отсидeлъ, часть изъ нихъ на Соловкахъ. Жизнь его оказалась не столь уже курортной, какъ онъ описывалъ: на волe осталась жена съ ребенкомъ...

Черезъ часа два съ разстроеннымъ видомъ пришелъ Медоваръ.

– - Эхъ, ничего съ вашимъ назначенiемъ не вышло. Стопроцентный провалъ. Вотъ чортъ бы его подралъ...

Стало очень безпокойно. Въ чемъ дeло?...

– - А я знаю? Тамъ, въ третьемъ отдeлe, оказывается, на васъ какое-то дeло лежитъ. Какiя-то тамъ бумаги вы въ подпорожскомъ отдeленiи украли. Я говорю Гольману, вы же должны понимать, зачeмъ Солоневичу какiя-то тамъ бумаги красть, развe онъ такой человeкъ... Гольманъ говоритъ, что онъ знать ничего не знаетъ... Разъ Солоневичъ такими дeлами и въ лагерe занимается...

Я соображаю, что это тотъ самый Стародубцевскiй доносъ, который я считалъ давно ликвидированнымъ. Я пошелъ къ Гольману. Гольманъ отнесся ко мнe по прежнему корректно, но весьма сухо. Я повторилъ свой старый доводъ: если бы я сталъ красть бумаги съ цeлью, такъ сказать, саботажа, я укралъ бы какiя угодно, но только не тe, по которымъ семьдесятъ человeкъ должны были освобождаться. Гольманъ пожалъ плечами:

– - Мы не можемъ вдаваться въ психологическiя изысканiя. Дeло имeется, и вопросъ полностью исчерпанъ.

Я рeшаю ухватиться за послeднюю соломинку, за Якименко -- ненадежная соломинка, но чeмъ я рискую?

– - Начальникъ УРО, тов. Якименко, вполнe въ курсe этого дeла. По его приказу это дeло въ подпорожскомъ отдeленiи было прекращено.

– - А вы откуда это знаете?

– - Да онъ самъ мнe сказалъ.

– - Ахъ, такъ? Ну, посмотримъ, -- Гольманъ снялъ телефонную трубку.

– - Кабинетъ начальника УРО. Тов. Якименко? Говоритъ начальникъ оперативной группы Гольманъ... Здeсь у насъ въ производствe имeется дeло по обвиненiю нeкоего Солоневича въ кражe документовъ подпорожскаго УРЧ... Ага? Такъ, такъ... Ну, хорошо. Пустимъ на прекращенiе. Да, здeсь. Здeсь, у меня въ кабинетe, -- Гольманъ протягиваетъ мнe трубку. {299}

– - Вы, оказывается, здeсь, -- слышу голосъ Якименки.

– - А сынъ вашъ? Великолeпно! Гдe работаете?

Я сказалъ, что вотъ собираюсь устраиваться по старой спецiальности -по спорту...

– - Ага, ну, желаю вамъ успeха. Если что-нибудь будетъ нужно -обращайтесь ко мнe.

И тонъ, и предложенiя Якименки оставляютъ во мнe недоумeнiе. Я такъ былъ увeренъ, что Якименки знаетъ всю исторiю съ бамовскими списками и что мнe было бы лучше ему и на глаза не показываться -- и вотъ...

– - Значитъ, вопросъ урегулированъ. Очень радъ. Я знаю, что вы можете работать, если захотите. Но, тов. Солоневичъ, никакихъ пренiй! Абсолютная дисциплина!

– - Мнe сейчасъ не до пренiй.

– - Давно бы такъ -- не сидeли бы здeсь. Сейчасъ я занесу Радецкому для подписи бумажку насчетъ васъ. Посидите въ прiемной, подождите...

...Я сижу въ прiемной. Здeсь -- центръ ББКовскаго ГПУ. Изъ кабинетовъ выходятъ и входятъ какiя-то личности пинкертоновскаго типа... Тащатъ какихъ-то арестованныхъ. Рядомъ со мною, подъ охраной двухъ оперативниковъ, сидитъ какой-то старикъ, судя по внeшнему виду -- священникъ. Онъ прямо, не мигая, смотритъ куда-то вдаль, за стeнки третьяго отдeла, и какъ будто подсчитываетъ оставшiеся ему дни его земной жизни... Напротивъ -- какой-то неопредeленнаго вида парень съ лицомъ изможденнымъ до полнаго сходства съ лицомъ скелета... Какая-то женщина беззвучно плачетъ, уткнувшись лицомъ въ свои колeни... Это, видимо, люди, ждущiе разстрeла, -- мелкоту сюда не вызываютъ... Меня охватываетъ чувство какого-то гнуснаго, липкаго отвращенiя -- въ томъ числe и къ самому себe: почему я здeсь сижу не въ качествe арестованнаго, хотя и я вeдь заключенный... Нeтъ, нужно выкарабкиваться и бeжать, бeжать, бeжать...

Приходитъ Гольманъ съ бумажкой въ рукe.

– - Вотъ это -- для перевода васъ на первый лагпунктъ и прочее, подписано Радецкимъ...
– - Гольманъ недоумeнно и какъ будто чуть чуть недовольно пожимаетъ плечами...
– - Радецкiй вызываетъ васъ къ себe съ сыномъ... Какъ будто онъ васъ знаетъ... Завтра въ девять утра...

О Радецкомъ я не знаю рeшительно ничего, кромe того, что онъ, такъ сказать, Дзержинскiй или Ягода -- въ карельскомъ и ББКовскомъ масштабe. Какого чорта ему отъ меня нужно? Да еще и съ Юрой? Опять въ голову лeзутъ десятки безпокойныхъ вопросовъ...

ПРОЩАНЬЕ СЪ НАЧАЛЬНИКОМЪ ТРЕТЬЯГО ЛАГПУНКТА

Вечеромъ ко мнe подходитъ начальникъ колонны:

– - Солоневичъ старшiй, къ начальнику лагпункта.

Видъ у начальника колонны мрачно-угрожающiй: вотъ теперь-то ты насчетъ загибовъ не поговоришь... Начальникъ {300} лагпункта смотритъ совсeмъ уже -правда, этакимъ низовымъ, "волостного масштаба" -- инквизиторомъ.

– - Ну-съ, гражданинъ Солоневичъ, -- начинаетъ онъ леденящимъ душу тономъ, -- потрудитесь-ка вы разъяснить намъ всю эту хрeновину.

На столe у него -- цeлая кипа моихъ пресловутыхъ требованiй... А у меня въ карманe -- бумажка за подписью Радецкаго.

– - Загибчики все разъяснялъ, -- хихикаетъ начальникъ колонны.

У обоихъ -- удовлетворенно сладострастный видъ: вотъ, дескать, поймали интеллигента, вотъ мы его сейчасъ... Во мнe подымается острая рeжущая злоба, злоба на всю эту стародубцевскую сволочь. Ахъ, такъ думаете, что поймали? Ну, мы еще посмотримъ, кто -- кого.

– - Какую хрeновину?
– - спрашиваю я спокойнымъ тономъ.
– - Ахъ, это? Съ требованiями?... Это меня никакъ не интересуетъ.