РОССИЯ В ПОСТЕЛИ

И ушел к себе, в свою комнату во флигель.

Конечно, я не мог уснуть.

Картины их страстей мучили мое воображение. Я живо, ярко представлял себе как уже не мой, а его Брат проходит через ее влажный рот в ее глубокую глотку и как он, а не я, сладко отключается от бытия, а потом пьет с ней коньяк и трахает ее в роскошный зад, и сжимает руками ее роскошную грудь, и снова и снова внедряется в ее горячую чуткую штольню…

Я не мог этого вынести – не помогал ни коньяк, ни снотворное, и к трем часам ночи я придумал средство мести.

Сценарист меня не интересовал. Я вообще никогда не виню мужиков, поскольку, если баба не захочет, то никто ее не трахнет и даже не изнасилует, поверьте.

Галка! Эта сука, курва, хабаровская шлюха – как она смела приехать сюда, в эту же киногруппу и на глазах у всех трахаться уже не со мной?

К трем часам ночи я придумал средство мести.

Я встал, оделся, разбудил вечно пьяного пиротехника Костю, взял у него ключи от склада пиротехники, и там, среди ящиков с автоматами Калашникова, дымовыми шашками, холостыми патронами и прочим «партизанским вооружением», нашел небольшой ящик с офицерским оружием – пистолетами «ТТ».

Конечно, боевых патронов у нас не было, но мне годились и холостые. Я зарядил пистолет и сунул его в карман своей меховой куртки. Потом вошел в общий корпус и сел у выхода на лестнице.

Дрожь нервного озноба еще била меня, но скоро я успокоился – теплая рукоятка пистолета грела руку, а приятное решение веселило сердце. Я твердо вычислил, что теперь, понимая, что я уже знаю о том, что они здесь, они не останутся до завтрака, а постараются смыться как можно раньше, до общего подъема на съемку. Пешком можно минут за десять добраться до станции электрички, а там – или на электричке или на такси до Москвы.

Я ждал, когда они выйдут, воображение уже не терзало мой мозг, я успокоился и боялся только одного – не уснуть бы на этой лестнице. Поэтому я периодически вставал и выходил во двор, на мороз – разогнать сон.

Мне и самому было немного смешно глядеть на себя со стороны – сумасшедшего ревнивца, дежурящего с пистолетом в кармане под окнами комнаты, в которой трахнули мою редкую хабаровскую драгоценность, это было похоже на киносюжет.

Но у меня сволочной характер – если я принял решение, я уже не отступлю, как бы горько я потом не расплачивался.

В пять утра наверху тихо скрипнула дверь, раздались осторожные шаги и приглушенный грудной Галкин смех. Этот смех подхлестнул мои нервы, с новой силой вспенил мое бешенство.

Она еще смеется, сука! Конечно, надо мной, над кем же еще?…

Осторожно, бесшумно я открыл входную дверь и вышел на улицу, спрятался за соседнее дерево – мне ни к чему было встречать их в корпусе, где все еще спали, мне нужно было встретить их на вольном воздухе.

И вот – негромко скрипнула все та же входная дверь, и они открыто, беззаботно вышли во двор, посмеиваясь своей дешевой хитрости – улизнуть затемно, пока все еще спят, а там – «не пойман – не вор!»

Я дал им отойти чуть-чуть – он вел ее под локоток, негромко нашептывая на ухо что-то смешное.

И тогда я вышел из-за дерева и сказал спокойно:

– Доброе утро.

Они оглянулись, и я увидел, как разом обмякли их фигуры, и сценарист стыдливо, как нашкодивший кот, отвел глаза в сторону, а Галка глядела на меня в упор холодными вызывающими глазами.

Я подошел к ним и мягким, вежливым голосом сказал сценаристу:

– Старик, извини, мне нужно с ней поговорить.

И, не ожидая его ответа, взял ее под руку и повел к своему флигелю.

Она не хотела идти.

– Зачем? О чем нам говорить? – спрашивала она, упираясь и еще оглядываясь на сценариста, который стоял в растерянности посреди двора.

– Идем, ничего… – моя рука с силой, до боли сжимала ей локоть, заставляя идти рядом со мной, а краем глаза я следил, что станет делать он – пойдет ли за нами, вступится ли за нее? Нет, потоптавшись, он молча пошел назад, в корпус.

Увидев, что она остается без защиты, Галка повернулась к нему, хотела позвать или крикнуть что-то, но в тот же момент я левой рукой вытащил из кармана пистолет и сунул ей к подбородку:

– Молчи, сука! Иди!

Она побелела от страха.

– Ты с ума сошел! Что ты хочешь?

– Иди, я тебе говорю.

– Андрей, что ты хочешь? Ты сумасшедший…

Наверно, я был действительно похож на психа – с не выспавшимся белым лицом и злыми глазами, но, впрочем, я действовал совершенно хладнокровно я даже внутренне веселясь от этой истории.

Так, под пистолетом, я завел ее в свою комнату и приказал:

– Садись на стул.

Она села, пытаясь насмешливой улыбкой прикрыть свой испуг.

– Ну что? Что тебе надо? – она даже забросила ногу на ногу, изображая надменность.

– Сиди спокойно и не вздумай орать. Если закричишь, я тебя просто убью, – сказал я холодно и спокойно, держа пистолет в левой руке. – Дай сюда твои руки.

Я стал у нее за спиной, завел ее руки назад, за спинку стула, и крепко связал их заранее приготовленным галстуком.

– Идиот, что ты собираешься делать? Мне больно, пусти! – она забрыкалась на стуле, но я опять сунул к ее шее пистолет.

– Заткнись, паскуда! Убью ведь!

Затем я вторым галстуком привязал ее ноги к ножкам стула, а полотенце сунул ей в рот кляпом. Теперь она была готова к экзекуции – той, которую я для нее придумал.

Я снял с нее шапку, распустил заколотые в узел волосы и не спеша, своей расческой любовно расчесал их. У нее были замечательные светлые волосы, шелковисто-гладкие, пахнущие свежим шампунем, – я расчесал их аккуратно и нежно. И сказал:

– Ты знаешь, как на Руси наказывали когда-то блядей! Их брили наголо. Вот так, смотри.

И я поднял расческой переднюю прядь ее волос и ножницами отхватил их до корня.

Она замычала, забилась на стуле, задергалась, но кляп плотно сидел у нее во рту, руки и ноги были надежно привязаны к стулу.

Я не спеша стриг ей волосы – прядь за прядью.

Она плакала-холодными бессильными слезами.

Я выбрил ей все волосы спереди, а сзади стричь не стал, понимая, что это ей придется сделать самой, не будет же она ходить с полубритой головой.

Потом я собрал ее остриженные волосы в ее же шапку и одел ей на голову. Снова взял в руку пистолет, а свободной рукой развязал ее.