Российская Зомбирация

Странно. Вот и все. Дошли. Что теперь?

Ослу понятно, что отправляться в новый набег за вещами смерти подобно, когда по области творится такое безобразие. И кажется, что в городе не совсем безопасно. На мой звонок в ЖЭК, по поводу горячей воды, ответили как всегда зло и посоветовали помыться под дождем. В своем блокноте я сделал еще одну пометку того, что в мире не поменялось.

А потом мы пошли гулять. Я не расспрашивал у Феликса, глядя на его скрюченную спину, есть ли где ему жить. Это было неважно, я бы приютил его у себя. Дороги были свободны, относительно тихи и жара, пронизавшая каменную цитадель города, казалась не такой удушливой. Мы прогулялись по Красному Проспекту, где под развешанными праздничными флагами бригады штукатурщиков реставрировали стены. Они были изрешечены пулями: бандитские группировки были как никогда сильны.

На площади Ленина в центре многополосной магистрали теперь было возведено укрепление из бетонных заграждений. Вооруженные люди, облокотившись на своеобразный бордюр, провожали автомобильный поток ленивыми взглядами. Всех источала жара. Иногда останавливали какую-нибудь машину и проверяли ее содержимое. Памятник Ленину был взорван неизвестными еще прошлой зимой и через развороченную железобетонную задницу, можно было заглянуть в светлое будущее. Деревья, окаймляющие оперный театр, по-прежнему дающий концерты, были спилены зимой и пущены на растопку. На их месте стояли, как обгорелые, чахлые саженцы.

Поразительно, но я почти не увидел овощей. Лишь когда мы проходили мимо церкви Александра Невского, там ясно и пронзительно, точно хотели расколоть само небо, зазвонили колокола. Начиналась служба и толпа старух, желающих прикупить молитвами себе место в раю, крестясь, заходили в храмину. Вместе с ними туда валом валили и овощи, широко выпучив глаза и раскачиваясь, пытались войти под сень храма божьего.

Я давно заметил, что овощи очень любят посещать христианские мессы. Обыкновенная православная церковь, не считая отколовшихся от нее ортодоксов, считала мертвецов грешниками, которым Господь ниспослал испытание, аки Иову. И она взвалила на себя обязанность облегчить их мучения и страдания. Все мировые конфессии считали примерно также, стараясь на людском горе о том, что их близкие превратились в упырей, снискать себе новую паству.

Мы мирно сидели на скамейке около оперного театра с его серебрящимся куполом, где гордо, не смотря на напасть, реял флаг области. Впрочем, как и всегда, ничего не предвещало беды. Неожиданно Фен дернулся, сделал попытка залезть куда-то за меня и что-то рассерженно прошептал. Я спросил:

– Ты чего?

Он ткнул пальцем в сторону, откуда к нам приближалась толпа мертвецов. По-крайней мере мне так показалось вначале. Рваная, запачканная грязью одежда, белые лица с кровоподтеками, судорожные движения. Горожане ускоряли шаг и ступали на аллеи или перепрыгивали чугунные ограды.

Только когда толпа мертвецов приблизилась к нашей скамейке, и вокруг не осталось никого, я понял, что это были не мертвецы, а самые обыкновенные мудаки. Причем мудаки кондовые.

Кровавые разводы оказались обычной акварелью и гуашью. Лица, выбеленные как будто мукой с подведенным черным глазами. Рваные движения не следствия смерти, а лишь часть бутафорского маскарада и сильного влияния алкоголя. Стало ясно, что перед нами представители одной из молодежных субкультур, копирующих поведения мертвецов. В большинстве своем они не встречались ни с одним буйным, а вся бутафория прекрасно сочеталась с претенциозной молодостью, главное было нагнать страха на обывателя. Мертвячники выряжались в мертвецов и шатались большими группами по городу, пугая честный народ. Бывали случаи, когда по ним открывали огонь из травматических пистолетом или молодые люди, имитируя буйных и с диким воем набегая на какую-нибудь старушку, доводили ее до инфаркта.

И музыка у них была весьма специфического кала, какая-то смесь звона качельных цепей, раздирания спелого арбуза, чваканья грязи, подвывания человеческих голосов, звуков падающих в унитаз фекалий, выдавливаемого из пластиковой упаковки кетчупа. Слова песен соответствовали описанию музыки.

Компания остановилась возле нас, отдыхающих на скамейке. Выглядели мы непрезентабельно, смертельно устало, исхудавши и вялыми, и молодежь вполне могла принять нас за бомжей, если поиздеваться над которыми, никто и никогда не призовет к ответу.

Да и как не поиздеваться над человеком, если рядом с тобой под двадцать товарищей?

Один из подростков, широкий и приземистый как комод, подволакивающий ногу в рваных и окрашенных красным джинсах, серьезно произнес:

– Живые не боятьс-ся нас?

Вся компания завыла, в том числе и мертвые дамочки, волосы у которых были зафиксированы лаком в грозные катухи. Выключилась подвывающая музыка на мобильном телефоне.

Комод продолжил:

– Это с-скамейка для мертвых...

Фен, почему-то расслабившись, проявил храбрость:

– А где это на ней написано?

– А вон там, с-сзади, – он тянул согласные по последней моде, утверждавшей, что мертвые разговаривают так и только так. Наверное, для него было бы новостью, что убитые вообще никак не говорят.

Я обернулся и с удивлением увидел, что на спинке и в правду написано: “Скамейка исключительно для мертвых граждан Новозомбиловска”.

Сказать, что во мне кипел гнев, было бы неправильно. Во мне кипела жажда убийства. Это как упрекать солдат, что они плохо сражаются, ни разу не побывав под огнем! Как судить о Бахе, слушаю только Диму Билана. Проклятая советомания, когда каждый мнит себя вселенским гуру, который лучше других знает, что и как делать. Я был уверен, что как только оторву нос ближайшему псевдомертвецу, он заголосит и позовет на помощь мамочку.

Мысль в моей голове хотела получить развитие в человеконенавистническом ключе, но я, представив, что если бы какой-нибудь буйный, когда я был готов его расплескать арматурой по сторонам, вдруг заорал бы “Мама! Мамочка!” и принялся бы слезно молить меня о снисхождении, я громко захохотал, хлопая себя по ляжкам.

– Ему с-смешно, – покачал головой та же часть мебельного гарнитура, – я думаю, он не понимает, что мир теперь принадлежит мертвецам.

Вообще существовало много народившихся субкультур, так или иначе связанных с мертвой напастью. Кто-то видел в мертвых непостижимую эстетику, а вершиной желания таких людей было стать мертвецом. Для них существо, писающее в штаны и с опарышами в анусе, было вершиной готической культуры. Другие упивались агрессией буйных и бессознательно копировали их поведение. Появилось много альтернативных групп, поющих о мертвецах и снискавших в столицу большую известность. А позеры, которые стояли перед нами, не знали, что отхватить от той пикантной для молодежи темы, поэтому превратили себя в ходячую, смешную биллеберду.

– Мы вас с-сожрем...

Тут, надо сказать, я раскрыл в удивлении рот. Потому что Фен.... тихий и спокойный Феликс Викторович, вскочил и подлетел, как на крыльях любви, к говорившему главарю и отвесил ему такой смачный пинок в пах, что я отчетливо услышал, как чавкнули, превращаясь в омлет, семенные железы мертвеца.

– Ууууу-аа-а-а-а, сука!!!

Я так и знал, что это не мертвецы, гы-гы. Фен, победно оглядывая кучку опешивших неформалов, произнес:

– А знаете ли вы, дорогие мои друзья, что зомби не чувствует боли? Однажды, мой друг, который сидит на скамейке, отпилил одному из них ногу и этой ногой пытался забить его до смерти и при этом испытуемый даже не закричал! И кровь почти не текла, вязкая.

Кто был менее пьяным, смекнули к чему идет пьеса и поспешили удалиться (забыв про свое ковыляние) с театра будущей баталии. Я похвалил друга:

– Совершенно правильно коллега. Самый верный способ проверить стоит ли перед вами зомби – это пнуть его по эээ... ну...

– Гениталиям? – заботливо подсказал какая-то девушка с жесткими иероглифами на голове.

– Да-да, благодарю. К сожалению, способ не действует, если перед вами находится девушка.

– А что тогда? – с благоговейным и надуманным ужасом вопросила неформалка, – ведь не будете же вы всех пинать?