Рождение волшебницы

Она позвала одну из служанок, постарше, некрасивую блеклую женщину средних лет, которая внушала ей некоторое доверие глуповатым выражением лица, и велела позвать вчерашнего купца. Того самого, что приносил перстни, ожерелья и шкатулки.

Купец не замедлил явиться, и Зимка встретила его как спасителя. Этот исполненный достоинств человек поражал высокомудрым лбом, обширность которого находила естественное продолжение в залысинах. Недостаток волос сверху уравновешивался черной бородой по самые глаза и ноздри, так что в беспросветной чаще только изредка, при разговоре, посверкивали белые, плотоядные зубы.

– Сколько дашь за эту вещицу? – небрежно спросила Зимка, доставая волшебный камень Сорокон. Тяжелая цепь со звоном выскользнула, провиснув до пола.

Купец выразительно зыркнул и принял цепь:

– Вы хотите продать?… Вещь действительно редкая. Не стану скрывать.

– Еще бы ты посмел скрыть! – возмутилась Зимка.

Честный человек приложил руку к сердцу и сокрушенно вскинулся – мотнул головой, как испуганный оводом жеребец.

– Ты должен назначить настоящую цену. Самому в накладе не остаться, но… и заплатить, – остановила его Зимка.

– Сударыня! – истово воскликнул купец. – Вы исключительно верно подметили существо дела!

– Я не нуждаюсь в твоих… этих… Сколько?

Но купец только вздохнул и зачем-то вытер ладонь о черный с золотыми полосами кафтан, туго налитый сытым брюшком.

– Сколько? – вздохнул он еще раз. – Во всяком случае, больше того, что у меня есть в наличности.

– Я позову другого! – Зимка села. Слишком резко и зло, чтобы можно было усидеть долго. И вправду, она тут же встала.

– Позвольте еще раз глянуть, – покорно сказал купец, заново перебирая подвеску. – Если бы сударыня согласилась получить сумму по частям, – пробормотал он.

– Я согласна! – оборвала Зимка нетерпеливо.

– С рассрочкой на два месяца.

– Да господи боже мой – с рассрочкой! Черт с тобой! Сто червонцев на стол!

– Лады! – согласился купец вдруг с такой непостижимой легкостью, что Зимка как в пустоту провалилась.

На миг она ощутила, что кружится голова – глупость какая-то!

– Для вас, сударыня, я добуду сто червонцев уже к вечеру. Хотя бы мне пришлось разориться и закрыть лавочку.

Вечером того же дня высоколобый купец отсчитал Зимке сто червонцев готовизной, а она отдала ему за это величайший волшебный камень Сорокон. Пятьдесят червонцев она возвратила проходимцу, который доставил ей изумруд, и, не краснея, солгала, что больше нет. Очутились у нее большие деньги, звонкая монета, возникшая как бы из пустоты, из ничего. Что походило на чудо.

И нужно было готовиться, по видимости, к чудесам еще большим. Зимка ждала, изнывая в предположениях, испытывая муки болезненно возбужденных надежд, но не решалась ничего предпринимать, чтобы увидеть Юлия. За несколько дней она не собралась даже проведать Нуту – из опасения чего-нибудь сгоряча напутать. Чутье подсказывало ей, что нужно выждать.

Взвинченные чувства при утомительном безделье и неподвижности сказывались слезами. Они катились по щекам, когда Зимка украдкой бросала взгляд в зеркало. Изредка и ненароком поглядывала она, как вздымается томно грудь.

Насчет последнего, правда, хвалиться особенно не приходилось. Эти козьи груди, маленькие и острые, вызывали у Зимки какое-то жалостливое удивление, от которого пересыхали слезы. И потом эти резкие черты лица, суховатую определенность которых не искупали даже карие глазищи под густыми бровями… Зимка без колебаний отдавала предпочтение самой себе – той ядреной, бойкой красавице, которая исчезла по манию чародея. Верно, тут было что-то и от ревности к своему-чужому обличью.

Забывшись у зеркала, она пребольно щипала чужую грудь, стиснув сосок, и крутила, заводила набок нос, чтобы унизить беззащитную Золотинкину плоть перед повелительным Зимкиным духом. В таком-то состоянии возле зеркала Юлий и застал Лжезолотинку, когда старшая служанка впустила княжича в шатер, а сама исчезла.

Полуденное солнце жгло красное полотно шатра, в его воспаленном полусвете Зимка и увидела юношу, жарко горящее лицо его…

О боже! Когда б он глядел так на нее, на Зимку, а не на подставленную вместо нее Золотинку с испуганными карими глазами! Горькое ощущение несправедливости заставило Зимку наморщиться, прикусив губу, и она воскликнула с неожиданной, пылкой искренностью:

– Как я это все ненавижу! Эти глаза, нос, рот!.. – она прихлопнула себя по щеке и, в надежде стряхнуть наваждение, яростно мотнула головой, рассыпая жаркое золото волос. – И всё, всё!

Взволнованным, но уже не совсем искренним жестом – он отдавал красивостью – Зимка стиснула грудь и прошлась по себе обирающим скольжением рук.

Ошеломленный, Юлий шагнул вперед в попытке следовать за девушкой, за каждым страстным словом ее и движением. Он не замечал преувеличенности, чтобы не сказать недобросовестности. Не только потому, что и собственные чувства его были чрезмерны, но и потому еще, что Зимка не совсем лгала. То была чудовищная смесь искренности и расчета, которая тем губительнее обольщает, что кажется правдивее самой правды.

И все это уж не имело значения: была ли Зимка искусна, ловка и убедительна или выказывала бросающуюся в глаза безвкусицу – раз подхвативши, судьба несла ее победным порывом. Дьявольское везение не исчерпало себя; что бы Зимка ни выкинула, она не могла себе повредить, все шло ей впрок, на пользу, все получалось вовремя и к месту, складывалось один к одному, ослепляя блеском удачи.

Юлий стоял, растерянный и безвольный. В руках он держал лаковую шкатулку, но, видно, забыл зачем. Если и хотел что сказать, то потерял мысль – ничтожную и лишнюю. Жаркие губы его приоткрылись.

И Зимка со сладостным испугом поняла: сейчас. Что-то сейчас будет. Она смешалась, позабыв кривляться. И ничего лучшего не могла сделать. Она опустила очи, чувствуя, что никакая сила не заставит ее взглянуть на юношу. Сердце стукнуло в груди так, что понадобилось опуститься на тахту.

А Юлий… чудилось, споткнулся, сделал неверный шаг – это можно было услышать… Не отводя от девушки взгляда, неловко и осторожно, словно опасаясь нарушить тишину, положил шкатулку на тахту. Потом попятился к выходу, не вымолвив ни единого слова с того самого момента, как вошел. Спохватившись, Зимка застигла взглядом лишь колыхание занавесок.

В резной шкатулке, что оставил Юлий, она обнаружила знакомую золотую цепь с большим изумрудом на подвеске. Ту самую, что продала купцу. Оборотистый торгаш, надо думать, предложил драгоценность государю, имея в виду выручить достаточно денег, чтобы расплатиться с Золотинкой.

– Чудеса, да и только! – пробормотала Зимка и мгновение спустя расхохоталась нездоровым, кликушеским смехом.

Больше она уж не плакала ни наедине с собой, ни на глазах служанок. Теперь она знала, что все в порядке.