Рождение волшебницы

– Дедушка! – трогательно, сколько могла жалостливо и беспомощно, пролетала она. – Дедушка умер! – показала на мертвого Рукосила и… ужаснулась.

Так и похолодела, уразумев, что полная смерть чародея означала бы обратное превращение Видохина в Рукосила! Которое сейчас и последует! Обнаружится оборотень и сомнительное родство с ним неведомо откуда взявшейся «козочки».

– Какой еще дедушка? – усмехнулся Дивей, прихватив Зимку за руку. Бегло глянул на мертвого старика. – Как ты здесь очутилась? Одна? В глухомани? Без кареты и без слуг?

А и в самом деле, все одно к одному, нелепость за нелепостью: Зимкины дорогие наряды не вязались с нищим дедушкой. В окнах ухмылялись наглые рожи – военщина лезла друг на друга, чтобы поглазеть на девку.

– Мертв! – объявил склонившийся над Лжевидохиным латник в темно-красной бархатной шляпе, кто-то из приближенных Дивея. Явилась и челядь, вокруг толпились известные и неизвестные Зимке лица.

– Где государыня? – роковой вопрос этот, однако, особых затруднений пока не вызвал. Государыню только что видели.

Никто еще не хватился ее по-настоящему, но Зимке недоставало самообладания довериться естественному ходу событий. Казалось ей особенно важным, чтобы Дивей и все остальные не остановились на мысли о государыне и не всполошились. В этом трудном положении Зимка обратилась к тому испытанному, годному на все случаи жизни средству, которое не нужно было долго искать, – тотчас, не запнувшись, принялась вздорить.

– Мужик ты сиволапый! – вскричала она визгливо. – Защемил руку… Пусти! Синяки же останутся. Кроме девок из кабака, и женщин никогда не видел, пусти, дрянь!

Словесная дребедень, сдобренная щедрым количеством злости, смутила окольничего, не ожидавшего от красивой девушки такой прыти. Он выпустил Зимкино плечо – более от неожиданности, впрочем, чем с намерением извиниться.

– Вот еще чучело! – продолжала Зимка, не давая опомниться. – Много о себе понимаешь! С девками воевать! Как только, так сразу – да? Город взяли и все наше?! Так у вас? Страдник ты, наемное копье. Вот ты кто – наймит!

Как Зимке взошло на ум это слово, невозможно было объяснить. Но сумела она поразить Дивея. Полковник вышел из себя при «наймите» и прошипел с бешеной, злобной учтивостью, с какой, наверное, проворачивают кинжал в груди врага:

– Сударыня, вы имеете дело с полковником окольничим Дивеем из рода Хотунских. Перед вами Хотунский, сударыня.

– А мне плевать! – звонко возразила Зимка.

Окольничий задохнулся… а мгновение спустя почел за благо выдать слабость за достоинство и вовсе не открыл рта.

– Ас этой падалью что делать? – сказал Дивеев сотник, толкнув ногой бездыханного старика.

Обилие надетого на этих людей железа: пластинчатые доспехи, навершия, мечи, кинжалы, кольчужные оборки, бляхи и толстые кожаные куртки, тоже почти железные, – вся эта давящая, громыхающая броня лишала их чуткости, защищала от расслабляющих нежностей. Так что, по правде говоря, Зимке не нужно было долго трудиться, чтобы взвинтить всех до скотского состояния.

– Киньте эту падаль в сарай! – бросил Дивей. И, поймав непонятный Зимкин взгляд, добавил с кривой ухмылкой. – Да и козу туда же! Заприте эту шлюху вместе с ее – трах-тарарах – дедушкой! Да расходитесь, вашу мать! Что за сходка? Мертвяка не видали, сучьи дети? Не толпиться!

Он еще раз выругался – с остервенелой обстоятельностью – и вернулся в дом на поиски государыни. Со смешками и прибаутками вояки подхватили тело за конечности, так что запрокинутая голова Лжевидохина провисла, шаркая лысиной о землю, и поволокли в сторону конюшни. Туда же потащили и девицу, лапая ее мимоходом и уж, само собой, не стесняясь насчет ухмылок, грязных шуточек и недвусмысленных обещаний.

Все сложилось удачно, против ожидания ловко. Чего опасалась теперь Зимка, так только того, чтобы Лжевидохин не скончался по дороге, обратившись внезапно в Рукосила.

Вояки остановились на дровяном сарае между конюшней и домом прислуги. Внутри были груды поленьев, всякий дровяной хлам, какие-то узловатые, не поддавшиеся топору колоды. Окна не имелось, но обрезанная поверху дверь давала свет. Тело бросили на засыпанный щепками и трухой пол, втолкнули Зимку и заперли.

Едва осмотревшись, она хватила себя за лицо, поймала ладный носик, ощупала крутой и упрямый лоб – подзабытые черты одной колобжегской красотки. Потом, превозмогая сердцебиение, склонилась к брошенному навзничь чародею.

Затаив дыхание, глядела она, чего-то выжидая… тронула замаранный лоб старика. И едва не вскрикнула – прикосновение дернуло ее ожогом, и Лжевидохин вздрогнул, неправдоподобно передернулся – словно в попытке подскочить. Брошенные наземь руки его приподнялись и бессильно упали. Старик застонал, захрипел, но Зимка уже плохо понимала, что с ним происходит, ее и саму корежило.

Наверное, ей все же удалось оторваться от старика – она очутилась на разваленной поленнице, куда бросило ее задом. Знакомая уже тошнота предвещала западение и, значит, обратный переход тоже. Раздирающая мука выворачивает наизнанку… Томительная слабость во всем теле…

И Зимка поняла, что обратное превращение совершилось – как и следовало ожидать, в самом коротком времени после западения. В узких лучах солнца, что пробивали сквозь щели, сверкнули золотные прошвы на подоле. Она ощутила на голове венец унизанных узорочьем волос.

Рукосил-Лжевидохин корчился – застоявшаяся кровь трудно пошла по жилам.

Треснуть поленом по лбу! – острое, как догадка, побуждение заставило Зимку похолодеть. И чем яснее становилась ей необходимость прибегнуть к полену, чтобы прекратить чудовищные корчи мертвеца, чем отчетливей постигала она значение каждого упущенного мгновения, тем больше коченела в бездействии.

Лжевидохин быстро, на глазах приходил в себя и наконец сел. Встряхнулся и ожил. Казалось даже, что западение в смерть не произвело на него особого впечатления; трогая себя за лоб, он дивился лишь диковинным переменам обстановки. Вот он узнал расцвеченную броскими лучами солнца Лжезолотинку… Какой-то сарай…

Зимка не могла говорить. За дверью маячил часовой. Все кончено. Поздно. Потому она приложила палец к губам, превращая чародея в сообщника, и многозначительно показала на дверь: тише, мол, не выдавай. Но тот не слушал.

– Иди-ка ты сюда, детка, – коснеющий языком прошамкал полумертвец, не умея придать голосу какое-либо выражение.

Лжезолотинка должна была все ж таки подняться, чтобы утихомирить Рукосила.

– Иди-иди-иди, – повторял он, словно приманивая ее. В потемневшем лице его проступило и скаредное, и хищное, и недоверчивое выражение. Словно он чего-то боялся… Продешевить? Проболтаться? Зимка не понимала. Было жутко и не покидало ощущение ловушки. Она колебалась, не зная, чего больше опасаться: часового, который мог услышать ожившего старика, или Лжевидохина с его предательскими ухватками?