Рождение волшебницы

Она присела и приняла пигалика на плечи. Потом поднялась, согнувшись под тяжестью, и побрела, пускаясь временами под уклон трудной шаткой побежкой. Дыхание вырывалось с хрипом, пот капал с бровей и слепил взор.

Наконец, шатаясь от изнеможения, она узнала место… приметила хотенчика с куцей привязью на хвосте. Совершенно забытый, он забежал вперед и тыкался в ворота, которые иначе и невозможно было бы различить в неровностях растрескавшейся скалы.

Волшебный сучок походил на собаку, что потеряла хозяина: бестолково суетился, тыкался в запертые ворота, кружил и разве что не возвращался, чтобы завыть над недвижным телом. Растерянность его и горе (насколько можно говорить о собственных чувствах хотенчика), несомненно, опровергали мелькнувшие было у Золотинки подозрения о предательском поведении не проверенного еще в деле существа.

Золотинка опустилась к распластанному на траве телу и, помедлив, без надежды припала к холодным влажным губам.

Здесь, на коленях перед мертвецом, ее и нашли вышедшие из раскрытых ворот стражники.

Пигалики положили товарища на плащ и подняли. Налитая синей застоявшейся кровью, словно распухшая, голова, свесившись через край, безвольно моталась в такт с их неровным шагом. Пусто глядели глаза.

Несколько часов спустя в двери Золотинкиной камеры загремел ключ и вошел Буян. Один, без сопровождения. Белый шарик на шапке сам собою померк, медленно угасая на свету, и таким же угасшим при виде поднявшейся навстречу Золотинки предстало лицо одетого в черный траурный кафтан пигалика.

– Всему виною… хотенчик, – начала она, не уверенная даже в том, что Буян дослушает до конца, – он завел в пропасть. Я не ждала предательства.

– Так вы ничего до сих пор не поняли? – холодно перебил Буян, и Золотинка застыла, потрясенная этим простым высказыванием.

– Не-ет, – протянула она, когда догадка ослепила ее своим безжалостным светом.

Но в это нельзя было поверить. Она безвольно опустилась на кровать.

– А вы, – молвила она, поднимая глаза, – вы поняли, что произошло?

– Я это знал заранее. – Чудовищное признание Буян произнес и не двинулся с места. Все стоял у порога, словно решить не мог, бросить ли несколько уничтожающих слов и удалиться или уж договаривать до конца. – Я преступник, – сказал он как-то сухо, со злобой – без надежды на прощение. – Я должен был догадаться, чем это может кончится. Должен. Надо было остановить.

– Как его звали? – тихо молвила Золотинка.

– Чекун. Он погиб, чтобы у вас был случай убежать.

Она подавленно кивнула.

Потом Буян стащил с головы шапку, казалось, насилуя себя, чтобы остаться, и подвинул табурет.

– Решение Совета восьми, – бесцветно сообщил он. – Совет восьми поручил мне устроить побег.

– Зачем? – поразилась Золотинка.

– Народный приговор не может быть отменен. Совет восьми поручил мне совершить преступление и взять его на свою совесть. Совет восьми разрешил мне посвятить в замысел одного пигалика. Я выбрал Чекуна. Надежный, твердый в слове товарищ. В крайнем случае, придется сломать ногу, сказал он мне сегодня со смехом. Этот смех… этот смех и сейчас у меня в ушах.

Раздавленная виною, Золотинка не смела подать голос.

– Что теперь? – сказал Буян.

Может быть, он ждал ответа. Но не дождался.

– Теперь Совет восьми решил отправить вас в облике пигалика, – продолжал Буян. – У меня есть один на примете. Это крепкий молодой пигалик…

– Оборотень? – усомнилась Золотинка. – Вы хотите сделать меня оборотнем? Приятного мало… – тут только она сообразила, что несет, и сбилась, зажав рукой рот.

– Так будет лучше со всех точек зрения, – резко возразил Буян. – Вопрос этот, будьте покойны, продуман. Вы, кажется, подзабыли, что приговорены к смерти и речь идет о побеге. О дерзком побеге из-под стражи, которая, разумеется, не даст вам спуску, если поймает. Не можем же мы посвятить в замысел всех и каждого, стража ничего не подозревает. Не должна подозревать.

– И неужели никто не догадается?

– Разумеется, догадаются все. Или очень многие, – сдержанно хмыкнул Буян. – Но это уж не наша забота. К сожалению, мы не можем теперь устроить побег так, чтобы и вы не догадались. Мы вынуждены, – подчеркнул он слово, – посвятить вас в дело.

– Но как я потом вернусь к своему родному облику?

– Вряд ли это будет возможно. Вы останетесь пигаликом. И не советую возвращаться в Республику. Нам придется казнить вас по первому приговору и за побег. Хотя… – пробормотал он себе под нос, – не представляю, где мы найдем палачей… И боже вас упаси разгласить наш нынешний разговор, мне придется все опровергнуть. Все прогулки, понятное дело, запрещены, и меры охраны усилены. Так что ничего другого и не остается, как прибегнуть к оборотничеству. Касьян – волшебник-любитель, он хочет свидеться с вами для частной беседы о волшебстве. Я дам разрешение. И тогда… обманом ли, коварством и хитростью, силой, как хотите, придумайте что-нибудь… тогда вы завладеете обликом Касьяна и убежите. Касьян принесет и покажет вам этот камень, Эфремон. – Буян стащил с пальца крошечное колечко с ярко-сиреневым камешком. – Камень этот вам придется у Касьяна украсть.

– Спасибо, – пролепетала Золотинка, теряя голос. – Мне трудно собраться… не успеваю сообразить.

– Не беспокойтесь, – сурово возразил Буян. – У вас будет время: побег состоится через год. Исполнение смертного приговора отложено на год. Один год вы проведете здесь в самом строгом и суровом заключении. Будет время и собраться, и сообразить.

– Спасибо! – повторила Золотинка уже вполне осмысленно – со слезами.

– Не стоит благодарности. И должен предупредить, что всякий волшебный камень – достояние Республики. Республика предоставила мне Эфремон в пожизненное пользование. После того как в наказание за ваш побег меня освободят от обязанностей члена Совета восьми, а это будет, разумеется, не завтра, камень мне уже не понадобится. А вы дадите мне слово, что вернете его Республике, как только… как только перестанете в нем нуждаться. Через пять лет, через десять, через пятьдесят – как только сможете. – И Буян добавил многозначительно и печально: – У нас, у пигаликов, не принято, знаете ли, суетиться.

Такого укора Золотинка уже не могла выдержать, вздохнула судорожно и закусила кулак, согнувшись. Это не помогло – она разрыдалась.

Книга пятая ПОГОНЯ

Знойным летом 771 года от воплощения Рода Вседержителя по неспокойным дорогам Словании шел хорошенький, ясноглазый пигалик с котомкой за плечами.

Молоденького пигалика, пока он не вошел в возраст, трудно отличить от обыкновенного мальчишки. Таков и был с виду одинокий путник с котомкой; довольно широкое, но тонко очерченное в подбородке, круглое личико его отличалось младенческой нежностью румянца. Глубокие темные глаза, бровки, реснички и розовые губки – вот вам примерный и чисто умытый мальчик. И только трезвое напоминание стороной, что это все ж таки не ребенок, а пигалик, заставляло остановиться на мысли, что малышу этому, должно быть, не меньше двадцати лет отроду. А то и все тридцать.

Пышные соломенные вихры малыша украшали несколько васильков, только что сорванных, по-видимому, на обочине, – плоская белая шапочка оказалась в руках, и пигалик помахивал ею на ходу, словно бы не зная, куда пристроить. Украшения на макушке вызывали представление о свойственных легкомысленным летам забавах, но внушительный кинжал на поясе, напротив, намекал, что парнишка шутить не склонен. Можно было отметить основательное дорожное снаряжение путешественника: крепкие башмаки, которые оставляли в пыли утыканный гвоздиками след, толстая зеленая куртка и кожаная котомка с карманами. Все это было, несомненно, самое настоящее, рассчитанное не на забавы, а на долгий путь и трудную службу – все принадлежало основательному, в известном уже возрасте человечку.