Рождение волшебницы

– И имей в виду, – молвил он с неподдельной горечью, – теперь, чтобы скрыть это позорное событие, придется как-то подчистить наши летописи. Ступив на путь лжи… ступив на этот путь… мы ступили на путь лжи… – Буян нагнулся, отвернув лицо, и Золотинка притихла.

Они долго молчали, по очереди кидая в ручей камешки.

– Вот! – глубоко вздохнув, начал снова старший из пигаликов. – Больше тебя ничто не связывает с Республикой – ни тюремные решетки, образно выражаясь, ни нравственные обязательства – ничего такого. И поэтому я могу сказать… считаю необходимым… В Словании ты сделаешь себе хотенчик?

– А? Да! – небрежно махнула Золотинка, понимая, что не об этом речь. – Не один. Если уж я наделала для вас, для республиканской скарбницы, шестьдесят хотенчиков…

– Шестьдесят четыре.

– …То и себя не обделю. Не знаю, куда уж он выведет…

– Вот об этом-то я и хотел сказать. – Буян как будто бы волновался. – Не знаю, найдешь ты Юлия или он погиб… Но, так или иначе, хотенчик вряд ли тебе поможет.

– Почему?

– Потому что требуется подвиг. Теперь ты должна совершить подвиг.

Пигалики не бросаются словами. Если Буян сказал подвиг, то именно подвиг он и имел в виду.

– Да, – Буян бестрепетно встретил ее взгляд и кивнул, подтверждая каждое слово. – А если понадобится, то и жизнью пожертвовать.

«Но… Но зачем?!» – немо вскинулась Золотинка. То, что она испытывала в этот миг, походило на возмущение. Кровь волновалось, как от пощечины. Она чувствовала себя оскорбленной в своих надеждах, в смутных ожиданиях какого-то нового, вполне доступного ныне покоя и счастья.

Конечно же, ей не было надобности говорить, что она чувствует. Буян это знал, как если бы слышал Золотинкины возражения в самых внятных и недвусмысленных выражениях. Потому он ничего и не спрашивал. Просто они сидели рядом, одинаково сцепив руки крепким мучительным замком, и он сказал:

– Нужно проникнуть в логово к Рукосилу. Добраться до паука. Хотя военные действия не начаты, Республика находится в состоянии войны, она объявлена, поэтому я и говорю без обиняков: нужно убить чародея. И больше некому. Ты крайняя.

Золотинка только повторила себе: «Боже мой!». Буян помолчал, прислушиваясь к лепету растревоженных чувств, и продолжал тем же ровным, бесстрастным голосом – так излагают урок:

– Война объявлена, но не идет, потому что обе стороны опасаются друг друга. Вечно так продолжаться не будет. И время, к сожалению, работает на слованского оборотня. Через три года на полях Рукосила вызреют пятьсот тысяч едулопов. Иные считают до миллиона. А все население Республики в одиннадцати городах – сорок тысяч. Убийство тирана позволит избежать неисчислимых жертв, освободит мир от угрозы. Я говорю убийство, правильнее сказать казнь – Рукосил преступник.

– Я понимаю, – прошептала Золотинка.

– Нет никакой уверенности, что ты доберешься до него. Можно погибнуть на пороге логова. Со смертью, как всякий оборотень, ты превратишься в саму себя, то есть в мертвую Золотинку. Это большое преимущество.

– В самом деле? – не сдержалась она.

– Это позволит оттянуть начало военных действий – отведет подозрения от пигаликов. Золотинка – мало ли что, мало ли чье обличье приняла волшебница, замышляя покушение на слованского государя?! Она имеет с Рукосилом давние счеты. Кто этого не знает?

– Понима-аю, – протянула она с ускользающим выражением.

– Есть и другие обстоятельства. Неизвестно, удастся ли пронести волшебный камень. Но ты-то можешь волхвовать без камня. Редкое качество. Собственно говоря, исключительное. Все знают, чем ты расплачиваешься. Но если речь идет о жизни и смерти, что меняет толика золота, добавленная к и без того тяжкой ноше?

«Да, действительно», – могла бы сказать Золотинка, но промолчала, чтобы Буян не принял ее слова за насмешку.

– Ну, и последнее, – с завораживающей основательностью продолжал пигалик. Золотинка, скосив глаза, приметила, как Буян приподнял брови и пожал плечами, встречая гримаской укоризны известные ему, но нестоящие, не имеющие под собой почвы возражения. – Последнее по порядку, но не по значению: Сорокон. Рукосил поднялся с Сороконом. Это главное. Тот самый изумруд, который ты возродила к жизни и который с тех пор несет отпечаток твоей личности. Кто знает, может статься, в близком соседстве с Сороконом – а ты угадаешь его и через стены – тебе удастся установить связь с камнем вопреки новому его владельцу и повелителю. Я бы не удивился, если бы удалось. Хотя, разумеется, это уж близко к чуду.

Золотинка только вздохнула.

Больше Буян ничего не сказал – если иметь в виду подвиг. Они спустились с кручи, неспешно перебрасываясь словами о пустяках. И на прощание Буян ни словом не обмолвился о действительно важном, словно считал тот незаконченный разговор не бывшим. Но Золотинка понимала, что молчит он не потому, что принял и признал ее смятение, – молчит потому, что слова излишни. Буян знал, как глубоко запало брошенное им семя. Они распрощались почти холодно, с чреватой скорым раскаянием сдержанностью, которую не могли и не хотели преодолеть.

И разошлись, мучительно сожалея друг о друге.

И так, к исходу изока месяца круглолицый малыш с котомкой за плечами остановился в виду придорожной харчевни, которая уцелела вместе с другими постройками на краю обширного пожарища. Малыш неспешно, с нарочитой замедленностью оглянулся по сторонам, потом отступил к ракитнику, где извлек из-за пазухи короткую гладко выструганную рогульку и пустил ее, прихватив привязь, в сторону разлегшихся по земле теней.

Хотенчик сюда и тянул – к востоку. Сегодня, как и вчера, разве что натяжение привязи становилось день ото дня ощутимей, хотенчик начинал рваться и, казалось, обещал счастливую встречу за ближним подъемом дороги среди погорелого леса… еще несколько верст, несколько сот шагов за черту… Но Золотинка, не раз обманутая и обманувшаяся, не доверяла неугомонным призывам рогульки. Однажды уж ей случилось шагать семьдесят верст подряд, чтобы свалиться без сил, и, спозаранку поднявшись, продолжать горячечный бег.

Как ни велик был соблазн добраться засветло до леса, Золотинка упрятала рогульку в надежное узилище – за пазуху и за пояс, поглядела на черпнувшее уже землю солнце и направилась к харчевне.

За воротами под тесовой крышей открылся широкий двор с колодцем и коновязью, на дальнем краю его, замыкая ряд навесов и амбаров, тянулся длинный поземный дом. Десяток лошадей во дворе, хотя и смутили пигалика, однако мало что сказали ему об удушливом столпотворении в полутемной горнице.

Конницей, по всему видно, в харчевне не обошлось, всем заправляла пехота. На столах среди не слишком щедро расставленной посуды высились высокими гребнями и перьями шлемы, других доспехов, правда, не примечалось, редко – нагрудник или кольчуга, а больше кожаные полукафтанья да мечи на перевязях. И напрасно было бы искать щиты, копья или бердыши – в тяжелом вооружении не было необходимости, харчевня-то, судя по всему, сдалась без боя.

Золотинка замялась на пороге, подумывая заночевать в поле как придется, когда очумелая от призывных криков служаночка остановилась, удерживая большой глиняный кувшин, как ребенка.

– Пусто у нас, хоть шаром покати! – выпалила она высоким, но каким-то странно заглушенным, словно бы не совсем внятным голосом, который заставил Золотинку встрепенуться в трудном припоминании. – Ничего нет. Господа военные обещали корову, но не возвращаются.

– А комнатка какая найдется? Приткнуться, – быстро, чтобы придержать девушку, спросила Золотинка.