Рождение волшебницы

Но Рукосил молчал, угрюмо наблюдая судороги дворца, в которых чудились и боль, и ярость.

Опаленные жаром верхушки деревьев вблизи дворца уже горели, огонь медлительно распространялся против ветра, и даже там, где находился Рукосил – в конце широкой просеки за прудом, – ощущалось испепеляющее дыхание огненной бури.

– Великий государь! – решился обеспокоить Рукосила конюший Дермель. Он продолжал, встретив вопросительный взгляд: – Я полагаю необходимым поднять оба полка конных лучников, чтобы обеспечить в Попелянах порядок. И понадобится от трех до пяти тысяч человек посошной рати, горожане и мужики с дубинами. Нужно оцепить обводной ров, чтобы ни один искрень не прорвался к столице.

Государь рассеянно покивал, как старый человек, занятый больше привычными мыслями, чем собеседником, и заметил, указывая, что вполне понял предложение конюшего:

– Насчет посошной рати передайте земству мой приказ. И сейчас же возьмите людей, всех, кого найдете, для оцепления.

Конюший в сопровождении дворян удалился, а Лжевидохин опять уставился на огонь. В застылом взгляде его не было ничего, кроме мстительного удовлетворения и, пожалуй, усталости, той непобедимой усталости, которая так часто настигала оборотня среди трудов. Он уставился на пожар взглядом не способного ни к какому умственному усилию старика. Пожалуй, он испытывал изрядный соблазн вздремнуть. Под сонным взглядом Лжевидохина пылающие двери портала (внушительные ворота, в которые могли бы въехать четыре всадника в ряд) грохнули изнутри, тяжелый резной створ слетел с петель – из ревущего огнем чрева дворца ступил объятый пламенем человек. Дрогнули придворные, но и Рукосил затрепетал, схватившись за поручни. Острое ощущение опасности пробудило жизнь.

Огненный человек неуклюже спустился с лестницы на выгоревшую траву перед дворцом и двинулся краем просеки в направлении Рукосила. Высокое пламя, закрывавшее его с головой, опало, обращаясь в копоть и дым. Издали казалось, что человек вышел из огня нагишом, обожженный докрасна, до жара. Бояре переглядывались, не смея спрашивать у государя разъяснений. Рукосил же испытывал сильнейшее недоумение. И выжидал.

И он таки узнал – размеренную походку и скособоченную, сплющенную голову, на которой нечего было искать лица. Медный истукан Порывай! Истукан, после целого года бесцельных блужданий по Словании сгинувший в Межибожском дворце. Первый, вызванный неожиданностью испуг прошел – эту опасность Рукосил слишком хорошо знал. К тому же он вспомнил о Параконе: тот-то и служил приманкой для истукана. Неодолимый зов волшебного камня вызвал Порывая из огненной бездны. Если не просто, то убедительно.

Рукосил потер перстень и, не добившись от него ответа, беспокойно подвинулся в кресле.

– Осторожнее, обалдуи! – прохрипел он, усмиряя едулопов, которые с трудом выносили зрелище красного огня. Тем временем медный истукан ступил на каменное забрало пруда и, не сделав попытки искать обходных путей, с шипением ухнул в воду – взлетели окутанные паром брызги. Бурливые завихрения на поверхности указывали путь истукана по дну. Вода кипела, считай что на середине пруда, когда Рукосил поспешно обратился к Паракону, пытаясь остановить истукана. Он повторил приказ еще и еще раз, а скособоченная почернелая чушка, служившая истукану головой, уже вспучилась у ближнего берега в пятидесяти шагах от чародея.

Тогда только во внезапном, но запоздалом прозрении – вон когда! – Лжевидохин схватил перстень, чтобы избавиться от него как от источника опасности, бросить неверный Паракон под ноги истукану… И кольцо не сходило! Плотно засело оно на пальце и не поддавалось отчаянным, со скрежетом последних зубов усилиям. Бояре и дворяне пятились, не в силах совладать с собой при виде изуверских гримас хозяина. Меднобокие витязи, следуя распоряжению полковника, неуверенно и без охоты заступили было истукану дорогу.

– Назад! – сдавленно крикнул чародей, все еще пытаясь стащить предательское кольцо. Почерневший от огня болван оперся мокрыми руками и взлез на забрало пруда. – Назад, мерзавцы!

Едулопы шарахнулись, принимая «мерзавцев» на свой счет, но шарахнулись и бояре, дородные, осанистые мужи. Кинулись по кустам окольничие и поджарые дворяне – все приняли приказ за общее позволение спасаться. Витязи расступились, медный болван прошел сквозь ряды меднобоких тяжким шагом. Поджали хвосты и скулили государевы собаки.

Толпы дворян и витязей, простых ратников сопровождали истукана, как надоедливый рой мух быка, а тот, небрежно отмахиваясь от мечей и копий, поворачивал за носилками, куда бы ни бежал государь. Упрямый болван заметно отставал от едулопов, не умея перейти на бег, и все же в этой неспешной, неуклюжей и неумолимой погоне было нечто внушающее оторопь и ужас.

Вдруг общее смятение пронеслось по саду. Случайный порыв ветра или закрученный пожаром смерч бросили жар и гарь на людей, они ринулись к выходу – только что было рано и стало поздно: искры и раскаленные головни летели над верхушками деревьев.

Из четырех устроенных в ограде ворот остались для бегства двое – южные и западные. На востоке и севере, куда прежде сносило жар, все давно пылало. Отдаленные западные ворота при том же не всякий мог и найти в затянутых удушливой мглой зарослях. Так что, по сути, остался один путь – на юг, к главным воротам, куда вела просека.

Толпы бегущих, пошедшие вскачь упряжки, верховые продирались со всех сторон на широкую, убитую толченым щебнем дорогу – у тройных мраморных ворот с высоким висячим сводом тотчас же образовался затор. Застрявшие тут в два ряда упряжки не могли двигаться и держали пеших, которые давились меж лошадей и колес.

– Не выходите из кареты! – напрягал голос конюший Дермель. Верхом на лошади он пытался проложить путь в охвостьях толкучки, где застрял выезд государыни. Золотинка, теряя самообладание, то и дело выглядывала в окно, словно собиралась пустить в ход локти. Впереди, у самых ворот, кареты и повозки стояли, спутавшись упряжками, а пешие беглецы все ж таки кое как продвигались или казалось, что продвигались.

– Не выходите! – кричал конюший, оглядываясь, чтобы собрать людей для охраны великой государыни.

Тем временем едулопы Лжевидохина наткнулись на высокую ограду сада, повернули и прибавили ходу, перейдя на тряскую рысцу, отчего старый оборотень мотался в кресле, одной рукой удерживая на голове венец. Признаки подступающей слабости заставили его вспомнить о ремне, нарочно устроенном под поручнями кресла, чтобы пристегнуться на случай беспамятства. Уже сомлев, он успел нащупать пряжку и отдать едулопам последний приказ: напролом!

Зеленые твари взбодрились, как под ударом хлыста. Они наскочили на плотно сбитый затор, и без мгновения задержки передняя пара чудовищ полезла на людей, безжалостно попирая чьи-то плечи и головы, при этом волоча на себе перекошенные, прихваченные кое-как носилки.

Тяжелые, что раскормленные боровы, уроды карабкались по ревущей толпе, словно по зыбкой трясине, ежечасно проваливаясь. Люди, зверея, отвечали колотушками и тычками, при всякой возможности били, терзали шерстистые икры, жесткие ляжки, чего толстокожие твари и не замечали. Едулопы калечили людей, но и сами обдирали ноги о какие-то углы, об острые пряжки и граненые алмазы, зеленая сукровица мочила ссадины, мешаясь с красным. Беспомощный полуживой оборотень безбожно мотался в кресле, качаясь в ревущей толпе, как в бурных волнах.