Рождение волшебницы

На третий день по прибытии княжича в Колобжег Золотинка столкнулась с Чепчугом в голом коридоре земства, где ожидали записи лекари и волшебники. Он как будто бы даже и удивился, зачем это она сюда пришла. Но забыл спросить, пустившись в пространные разглагольствования о беспочвенных и, сверх того, пагубных упованиях дочери.

Золотинка, невпопад кивая старику, оглядывалась исподтишка. Это было прелюбопытное собрание. Здесь каждый держался особняком – целая толпа выдающихся деятелей врачевания. Золотинка сразу же приметила красивую женщину с опущенной на глаза сеткой – скрытое совершенство ее лица угадывалось в безупречных очертаниях подбородка, в трепещущих крыльях носа. Рядом пряталась под капюшоном съежившаяся горбунья, которая испытывала, как видно, немалое беспокойство от невозможности зарыться в мох или забиться под корягу. И тут же основательные мужи зрелых лет с непроницаемо строгими лицами и по большей частью почему-то в плащах. У одного тюрбан, другой надвинул на лоб корытообразную шляпу, у иного и вовсе целый корабль на голове со вздыбленными носом и кормой, хотя без мачт. Кто держал в руках палочку с драгоценным камнем на конце, кто посох, у кого бумажный свиток и книга.

И все одинаково ждали.

– Следующий! – вдруг распахнув дверь, возгласил через порог какой-то замурзанный подьячий, круглолицый малый с козлиной бородкой и длинными сальными волосами.

– Позвольте! Нет уж, извините! – с внезапным ожесточением загалдели волшебники и лекари. И Золотинка поняла из весьма решительной перебранки, что следующий – бородач с кораблем на голове – пойдет записываться сейчас, а предыдущий… Предыдущий был три недели назад в столичном городе Толпене. И что вся эта толпа самоуверенных гордых врачевателей, человек тридцать, прибыла сюда вслед за княжичем из столицы, со своей растянувшейся на месяцы очередностью и запутанными счетами.

– А кто будет последний? – спросила Золотинка дрогнувшим голоском.

Последним и, видно, безнадежно последним оказался Чепчуг.

Жара спадала и солнце положило повсюду томительные тени, когда Золотинка оставила земство. Наследный княжич Юлий занимал тот самый красно-белый особняк, где год назад творил чудеса Миха Лунь. Несколько соседних домов на прилегающих к площади улицах тоже были отведены княжескому двору, свите и ближним людям. Над крутыми кровлями обвисли стяги. У подъезда возле кареты с отдернутыми занавесями кучками собрались вельможи, их громкие имена поминали в толпе. Карета была пуста, княжич не показывался, и никто не брался объяснить Золотинке, когда он появится, где сейчас и чем занят.

Зато толкавшиеся за войсковым оцеплением зеваки знали множество сокровенных подробностей из жизни княжича. Здесь говорили, что Юлий находится под безраздельным влиянием чернокнижника Новотора Шалы, который, прибавляли, понизив голос, и напустил на юношу порчу. И это он, Новотор, стоял за великокняжеским указом, это он-то созвал со всех концов света лекарей, чтобы их же и погубить – извести под корень соперников. Княжича лечить – что голову под топор совать.

– Дурак бы я был! – при полном одобрении слушателей заявил испитой малый с поцарапанным лицом. И, видно, желая усилить благоприятное для него впечатление от сказанного, малый истово поклялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах не возьмется вправлять княжичу мозги. Золотинка покосилась на свободного от обязательств человека не без зависти.

Полагая всякое лечение бесполезным, сердобольный люд произносил «наш добрый княжич» так, как если бы говорил «наш убогий и увечный». Говорили, что Юлий бежал развлечений, чтобы уединиться с какой-нибудь умоповреждающей тарабарской книгой.

Малоутешительные подробности из жизни княжича тревожили Золотинку, порождая неуверенность и смятение. По видимости, думала Золотинка, слоняясь вокруг особняка, остается одно: довести попытку до завершения, чтобы примериться к обстоятельствам, испробовать себя, и тогда уж отказаться от несбыточной затеи. Хотя бы на время.

В этом она укрепилась вполне осознанно и по-особенному пытливо приглядывалась к суете возле особняка. Случай, которого она искала, обозначился на исходе дня: из черного входа по Китовой улице вышли с помоями двое слуг. Они подвесили ушат на длинную жердь, подняли ее на плечи и понесли согласным ровным шагом – жердь гибко прогибалась под грузом, и плескалась жижа. Что-то себе соображая, Золотинка проследовала за ушатом до сточной канавы, где слуги вынули жердь и опрокинули помои. Она взяла на заметку и самый облик мужиков, и ухватки.

Следующий день она провела за шитьем, не покидая лавки, потому что Чепчуг спозаранку ушел в земство, а Зимка сначала долго спала, а потом удалилась, принарядившись. К вечеру получилось из Золотинки вот что: стройный юноша с тонким перехватом в поясе, но достаточно широкий в плечах – она подложила туда стеганой пакли. Штаны у нее были красные в обтяжку, с желтыми полосами на левой ноге, они отчетливо рисовали по-мальчишески крепкие икры и бедра. Короткая, просторно сшитая курточка темно-зеленого сукна имела широкие вырезы по бокам, образуя спереди и сзади полы вроде передничков. Конечно, Золотинка не сама это выдумала: так ходили не вошедшие еще в возраст владетельские дети и младшие слуги – до изрядных лет уже, иногда до седин. Ребенка она вроде бы уже переросла, но и на порядочного мусорщика не тянула, слишком свежая и остроглазая. Сколько ни вертела она потрепанную Чепчугову шляпу с обвислыми полями, как ни натягивала ее на уши, чтобы притушить блестящие глаза, оставались еще щеки нежнейшего румянца и улыбчивые губы.

Губы следовало смирить. И на щеки она нашла управу, втерев темную мазь. Правда, не удержалась и вместо более подходящего для такого случая дегтя прибегла к тончайшим благовониям на китовой амбре. Эти притирания она сама же и готовила на продажу, так что не поскупилась… Все ничего, да только теперь от Золотинки на три шага против ветра разило удушливым цветочным запахом, голова кружилась, как в весеннем лесу, напоенном ароматами разогретой смолы и фиалок.

Ладно, пусть, сказала она сама себе, понимая, что совершенство все равно недостижимо. Предупредила Чепчугову старуху, что в лавке никого нет, и ушла.

Да! Прихватила она еще пустой ушат, в каких носят помои. И с этим ушатом на голове, подгадав час, направилась к черному входу княжеского особняка. Краем глаза Золотинка приметила, что бывалые стражники пялятся на нее с недоверием. Но отвернулась безразлично и… не услышала окрика. Лишь мурашки сбежали по спине – в том самом месте, верно, где сверлил ее взглядом поседелый рубака в надвинутом низко шлеме.

Золотинка вошла и притворила дверь. В сенях на каменном полу стоял такой же ушат, как у нее, только полный помоев. И вчерашняя жердь тут же, у стены. Еще она успела приметить промелькнувшую тень. Как будто один из кухонных мужиков при появлении ее отпрянул в коридор налево, откуда несло теплым и кислым духом.

Стоило ей легонечко перехватить ушат, который она держала на голове, как послышались ответные шорохи. На пороге в темный проход явился и бросил взгляд исподлобья скованный в движениях парень, вроде мусорщика. Кургузая, тесная курточка на частых медных пуговицах. Какой-то несуразный колпак на голове. Поношенные темные штаны – они лежали складками на вполне изящных, тонкой кожи башмаках.

От растерянности Золотинка несколько лишних мгновений глядела на него в упор, и это не понравилось незнакомцу. Он нахмурился. Уклоняясь от праздных разговоров, кухонный парень схватил жердь и принялся продевать ее в ухо бадьи. Задний конец палки уперся при этом в стену, не позволяя довернуть ее, чтобы попасть во второе ухо. Золотинка, радуясь, что ее ни о чем не спросили и ни в чем не заподозрили, кинулась помогать и двинула тяжелый ушат по полу. В близком соседстве с напарником юноша учуял ошеломительный запах фиалок и удивленно потянул носом. Потом он поспешно поднялся и взялся за передний конец жерди.

Сердитым ударом ноги юноша распахнул дверь, Золотинка едва успела подхватить жердь и ничего толком не сообразила, как очутилась на улице.

У Золотинки имелись веские основания досадовать на кухонного молодца, который увлек ее против воли из жилища княжича, но злился почему-то он. Колючий и взъерошенный, словно бы заранее готовый к отпору, с видимым раздражением схватил он черный от грязи шест. Раздражение угадывалось и потом в его широком, резком шаге, в том, как набычился, уставил глаза под ноги, не замечая гремевший по сторонам праздник. И вот по милости этого… Нелюдима неслась она невесть куда с помойным ушатом на тяжелом, обрывающем руки шесте. Следовало однако предполагать, что ратники пропустят Золотинку вместе с напарником ее Душегубичем обратно на кухню. А там посмотрим.