Рождение волшебницы

– Сюда! – крикнула она юноше, а тот, нерасторопный, как все Нелюдимы, мешкал – не было поблизости другого ставня, а бежать поздно.

Новый баран с налитыми кровью глазами мчался вниз по ущелью, и юноша, сбитый секущим ударом, рухнул как подкошенный.

Подкосила его жердь. Баран, разминувшись с ушатом, шибанул торчащий поперек пути шест, ушат крутнулся на мокром, в жирных помоях, камне, как на оси, и другой конец жерди рубанул юношу под колени. Он свалился на тропу – под топот следующего барана.

– Сюда! Ко мне! Скорее! – истошно взывала Золотинка, раскачиваясь на ставне.

На этот раз Нелюдим особенно не привередничал. Резво подхватившись, обнаружил он на косогоре уже двух разъяренных баранов и отчаянным прыжком достал и ставень, и Золотинку. Одной рукой зацепился за перекладину ставня, а другой вынужден был обхватить девушку выше колен. При этом, мотнувшись телом, он забросил ноги вверх и уперся ими в стену, так что вышел из него перекореженный крючок. А Золотинка стонала от усилия удержаться, юноша страшно тянул вниз.

Шурхнул под ними баран, шибанул жердь, следом летел другой, и еще сыпанули из-за угла. Ушат с помоями, представляя собой род вертлюга, вращался внизу, как заведенный, только жердь посверкивала. Юноша, обвиснув на Золотинкиных коленях, соскальзывал, она это чувствовала и напрягалась, сцепив зубы. Послышался треск. Напарник толкнулся ногами от стены, ставень поехал, проворачиваясь, а он, едва не сорвавшись, исхитрился перебросить ноги на другую сторону узенькой улицы и уперся ступнями в щербатую кладку. При этом ему пришлось нечеловечески вытянуться поперек прохода, так что ставень, Золотинка и юноша образовали висячий мост, под которым неслись бараны.

Зрители, глядевшие на это представление сверху, из чердачных окон, ревели от восторга.

Но нельзя было держаться так бесконечно. Юноша, напряженный всем телом, сипел, Золотинка хрипела из последних сил. Помои плескались, жердь осатанело крутилась, неслись бараны. Над ними с душераздирающим скрипом мотались на ставне Золотинка с Нелюдимом, который уже не мог остановиться: стоило вытянуться мостом, как ставень начинал проворачиваться, опора уходила из-под ног, юноша кидался всем телом, чтобы на другой стороне улицы стать крючком – опора ускользала и тут.

– Падаю! – сдавленным сипом предупредила Золотинка. И ошиблась.

Они все упали.

Ставень треснул особенно зловеще, перекосился на одной петле, но и она не выдержала. Мгновение девушка и юноша зависли в воздухе причудливым многоруким и многоногим существом – рухнули!

Нелюдим на барана, который крякнул и подломился на бегу, Золотинка на Нелюдима, а ставень она не выпустила из оцепеневших рук. Ставень ни на кого не упал, но Золотинка очутилась на земле, крепко его обнимая.

Несчастный баран, который пострадал больше всех, пытался ползти, издавая отрывистое, покалеченное блеяние. Внизу, куда умчались прорвавшиеся сквозь убийственный вертлюг животные, слышались воинственные вопли, гогот и деревянный стук.

– У них там битва лубяных воинов с баранами, – сообразила Золотинка, вспомнив обычное для праздника действие.

Но все бараны наверху кончились или нет?

– Скорее! Надо бежать! – решила Золотинка, отбрасывая бесполезный уже ставень. – Ну что, ты жив?

И улыбнулась с бессознательным, редко когда изменявшим ей добродушием, таким естественным для нее. Но неожиданным, как видно, для Нелюдима, имевшего свои, душегубские понятия о предназначенных для разных обстоятельств улыбках. Он так и застыл, забыв подняться, – вперил недоверчивый взгляд.

Она схватилась за шляпу, предполагая, что рассыпались волосы, или что другое неладно. И неловко вскочила.

– Ладно, – двинулась она, прихрамывая. – Вперед!

Золотинка подхватила свой конец жерди, Нелюдим свой, они подняли ношу, не озаботившись подумать, зачем и к чему. И тотчас же, во всю прыть – Золотинка отчаянно ковыляла – пустились под гору.

Когда вышли на Драчевку, длинную богатую улицу, спускавшуюся от угла Китовой почти до гавани, стало просторнее. Народ, освободив проезд, теснился к раскрытым дверям, в поднятых окнах опять же зрители.

– Вниз! – распорядилась Золотинка.

Они пустились торопливой рысцой, но ушли не далеко – торжествующий рев и дробный грохот захлестнули их со спины. Сзади на расстоянии выстрела из лука бежала плотная волна бегунов на ходулях – стадо тощих великанов. Возбужденные не меньше бегунов, зрители завывали, подбадривая рванувшего вперед сухопарого дядьку, который с непостижимым проворством переставлял свои нелепые костыли.

Не нужно было ничего говорить – они кинулись наутек, хотя Золотинка сильно припадала на ногу. Впереди улепетывали мальчишки и зазевавшиеся зрители поосновательней. У всей этой удирающей толпы, даже у самых толстых, трясущих ляжками дядек и теток было заметное преимущество перед Золотинкой с Нелюдимом – те отставали, теряя надежду на спасение.

– Бросить! – крикнул Нелюдим во всю глотку, потому что грохот деревянных ног, стонущий рев улицы закладывали уши. – Бросить!

Недалеко от Цветной площади беглецы бросили ушат с помоями, Золотинка прянула вбок, а юноша рванул было к площади, но, оглянувшись на беспомощного напарника, остановился. Он едва успел прижаться к стене, как нахлынуло с ужасающим деревянным грохотом все колченогое стадо.

Уставленную поперек дороги жердь бегуны переступали как-то мудрено, боком, возник затор. Ходульники стремились обойти жердь, притерши Золотинку к дому, задевали ее палками, но каким-то счастьем удерживались от падения, а, вырвавшись на простор, устремлялись вперед с обновленной прытью.

Казалось, угроза миновала, когда пытаясь переступить жердь, один из отставших бегунов попал костылем в ушат, деревянная нога застряла. Напрасно ходульник пытался высвободиться – и Золотинка с невнятным воплем бросилась подхватить жердь, за ней, повинуясь примеру, – Нелюдим. Ходульники, поминая отца и мать, толкались об него костылями, как об пень. Все же Золотинка с Нелюдимом успели подхватить ушат – как раз, чтобы застрявший ногой ходульник не опрокинул сосуд; они быстро семенили, поспевая за честолюбивым бегуном.

Туго пришлось Золотинке с Нелюдимом: неловко согнувшись, скачущим приставным шагом неслись они к Цветной площади под свист и улюлюканье безжалостной к проигравшим толпы и вынуждены были при том улавливать малейшие прихоти задней ноги ходульника. Ушат тарахтел о мостовую.

Уже раскрылась площадь, заставленная праздничными столами, с высоченным шестом посредине, на котором зеленела листва. И тут многострадальный ушат таки опрокинулся – как ни взвизгнула Золотинка, этим ничего уж нельзя было поправить. В дорожную пыль плеснули жалкие брызги помоев – последние. Нелюдим глянул на напарника с внезапно проснувшимся недоумением.